Я ведь дышу наощупь, зубами слушаю звуки,
Конечно бы, надо проще, но не прощают руки,
Вижу двумя лишь глазами, а сотня других ослепла,
Во мне так много тепла, что вода становится пеплом.
(Ольга Арефьева и Ковчег - "Асимметрия")
***
И декабрь трещит.
На равнине щеки костёр.
Год ореховым карликом съёжился, постарел.
И приносят подарки двенадцать моих сестёр для рождественских духов, языческих матерей.
Три сестры говорят: "Вот метель тебе, тьма и лёд, коченелое серое солнце, речная стынь, вот тебе поднебесной тоски на сто лет вперёд, а захочешь согреться — возьми и сожги мосты. Вот тебе зазеркальную тень и зеркальный пруд, вот багровые красные шторы — мясной рулет".
Три сестры мои грустные, строгие — я беру.
Я беру можжевельные ягоды, птичий след, мандариновый запах, "Кошмар перед Рождеством", музыкальные души шкатулок и имена, даже свитер с растянутым горлом.
И ничего.
Перемелется всё, перемается, и весна.
И уже на пороге дурачится юный Март, и идут за ним сестры — подолы у них в воде.
"Вот тебе, — говорят, - лупоглазая, шах и мат. Вот тебе голова твоя глупая без идей. Мокрый нос и орущие птицы по выходным. Грязь дорог и ветрище —стегающий спину прут, непонятное пойло сомнения и вины.
Три сестры мои бледные, ломкие — я беру.
Я беру прилетевших стрижей, и счастливый факт — обещали плюс десять, а значит, жара-жара. И кораблики в луже, и первый сухой асфальт. И бродячих котов (одноглазый — почти пират). Я беру даже джинсы с претензией на "малы", огнелапого зверя-кицуне, живую ртуть. И смешинки на сдачу, и радость из-под полы.
Значит, пофиг — танцуем, до лета совсем чуть-чуть.
Были летние сестры — занозы и сушь во рту,
да тяжёлый рюкзак, и носи его — не снимай, убегающий поезд, сорвавшийся к морю тур, и какие-то глупые споры (ну как так, ма?!).
Я взяла у них лес и палатку, вино и чай, и широкую близкую речку с песчаным дном.
И хотелось купаться, клубники и одичать, и сидеть как индус, и качаться как метроном.
За осенними сёстрами тихо пришли дожди, депрессняк и хандра на болезных кривых ногах. Город встал во весь рост, как рассерженный паладин, и кидался в них листьями (это уж чем богат). Мне достались стекляшки из глаз небокрылых зорь, колокольчики утренних снов, шутовской колпак, на макушке — воронье гнездо, на руке — узор. И цыплят посчитала, и хтоней, и пан пропал.
Замыкается круг независимо от меня.
Застучит по дворам дедморозовый посошок.
Ничего не прошу, ничего не хочу менять.
Все бы живы-здоровы, и ладно, и хорошо.
И декабрь горит, он гирляндочный Герострат. Конец года всегда неожиданный, будто сель. Но я рада ему.
Я — тринадцатая сестра, лязг тринадцатой спицы в сансаровом колесе.