Сказка про тех, кого не обижают
Однажды маленький зайчик скакал по горушке. По обыкновенной горушке, которая была утыкана елками, ровно ежик иголками. Под зелеными лапами елей роились надоедливые комары. Друг возле дружки плясали себе и плясали. Но — никакой тебе, малец, капустки, никакой морковки! Только надумал поискать для завтрака место получше, как заметил на земле очки. Стекла поблескивали, точно два круглых — серебряных! — рубля. Он как стоял, так и замер.
Потом ожил — потихоньку начал соображать:
«Кому здесь они могут быть нужны? Если в точности, тогда неизвестно! Что с очками делать? Что желаешь, то и делай. Ведь это, как ни суди, исключительно честная находка, и она должна принадлежать тому, кто нашел. Хорошо, в таком необыкновенно счастливом случае беру их себе немедленно!»
И быстро, и ловко нацепил их. После чего ему, вполне довольному своей расторопностью, захотелось поглядеть по сторонам, чтобы покрасоваться очень круглыми, очень большими — похожими на две полных луны! — стеклышками перед братцами, перед другими зайчиками. Так получилось, что никого рядом не обнаружил. Однако надо бы их поискать. Сделал он один шаг, другой, почему-то на ровном месте запнулся. Как только запнулся, так сразу и закачался. А когда закачался, то не удержался и с размаху шлепнулся на землю.
— Вот так штука! — сам себе сказал он. — Тропка изменилась до неузнаваемости, и теперь ни за что не хочет она держать меня тут на ногах. Водит по траве носом, чихает и вдруг видит, что колокольчик — его раньше заметил среди цветочного ковра — уменьшился раз в десять.
— И с чего бы ему становиться маленьким таким? — подумал зайчонок.
Посмотрел в сторону куста, в сторону орешника зеленого сбочь тропки, а там висят уж такие малюсенькие плоды, что и разглядывать их нисколько не хочется: прямо какие-то незрело крошечные бусинки! Комары — те вовсе испарились. Лишь песня от них осталась: зы-зы! Зум-зум! Зам-зам! Потихоньку зайчонок стал приподниматься.
Чиханью он дал отставку, а бормотанью позволил заиметь полную сегодня волю:
— Спокойствие! Нет никакой ошибки. Всё дело в том, что я превратился в солидного великана. Которому любые преграды по карману, то есть в действительности великан с ними справится обязательно. Значит, это именно я справлюсь, потому что море теперь мне, зайчику, по колено. Или я ошибаюсь, и всё не так?
От круговерти непростых соображений кружилась голова. Мысли шли в наступление, и становились с каждой секундой радостнее, величественнее. В конце концов голова оторопела: она, конечно, кое-что понимала, однако продолжала кружиться в изумлении. Встать он встал, и всё же снова не удержался на ногах, покачнулся и плюхнулся на моховую кочку.
— Лягушки прыснули, помчались прочь. Как есть прочь, и по возможности далеко, — сказал зайчонок. — Эти крохотули видят, что я могучий великан. Значит, можно поверить, что раньше был я небольшого роста, однако вырос и стал очень большим? Ладно, пусть необыкновенность может взять и приключиться. Боязно поверить, но придется мне с ними согласиться. Что ж теперь делать, чудеса есть чудеса. Когда лягушки кругом правы, ничего не остается, как покрепче утвердиться на ногах и продолжать движение — подниматься на горушку среди темных суровых елей. Молча они расступились перед ним. Ни одна даже не попыталась зацепить колючей лапой.
Навстречу летела стрекоза. Он хотел крикнуть ей — здравствуй, шустрая летунья! Однако решил отказаться от мысли. Сегодня лучше не громыхать по-великански. Ан само собой разумеется, что проявить обходительную уважительность всегда полезно, и по таковской причине не нашел ничего лучшего, как прошептать:
— Здравствуй, маленькая стрекозка!
Та спросила:
— У тебя горло болит?
— Нет, — ответил зайчонок.
— Да разве пристало мне теперь говорить громко? Ведь свободно могу тебя оглушить. Пошел он дальше по тропинке и увидел рыжего муравья. Можно этому путешественнику громыхнуть какое слово, позволительно со встречным и пошептаться, неплохо также просто мимо пройти. Вежливо поклонился ему, обошел осторожно стороной.
Тот шагал, по муравьиной привычке упулившись в землю, но тихого пешехода все-таки приметил. Более того — узнал его, потому что не раз встречал на тропинке. Обрадовался, конечно, увидев знакомца:
— Привет! Давно не виделись! Смотрю, идешь тише воды, ниже травы. Со стороны поглядеть, так прямо ни с того ни с сего запинаешься. Ноги бережешь? Прыгать разучился? Теперь по правилам вежливого общения полагалось уже не молчать, а как раз доброжелательно дать убедительное разъяснение происходящего. Что ж, это вполне доступно, даже необходимо, хоть внезапно ты вымахал в непомерную высоту.
— Знаешь что, бойкий рыжик, прыгать я не разучился. Будь спокоен. Однако нет у меня такого настроения, чтобы пускаться в долгие разговоры. Одно скажу: не в обязанностях великанов без конца прыгать по горушкам!
После чего он повернул вглубь ельника, миновал чащу и вышел на просторную поляну. Где увидел: солнышко собирается, утомившись от дневных трудов, уйти на покой — спрятаться за вершину холма. Оно всё ниже и ниже опускалось, предлагая длинным теням послушно укладываться на изумрудную траву и там расти — безо всякого труда увеличивать свою длину. Замолкли поющие птицы, стих шаловливо порывистый ветер, полное в этот поздний час наблюдалось лесное успокоение. Но волчонок неожиданно из-за толстого елового пенька выскочил. Развернулся, взглянув на того, кто здесь ввечеру объявился. Подпрыгнул, помчался, голову сломя, по травянисто-росной поляне и скатился в глубокий овраг под горой.
— Не желает иметь со мной беседу, — подумал зайчонок. — А раньше как бывало? Он привяжется, а ты ведать не ведаешь, как отвязаться от него. До чего хорошо быть великанским богатырем! Своей догадке обрадовавшись, он весело зашагал дальше. Было приятно чувствовать себя силачем из силачей. А солнышко между тем опускалось всё ниже, половинка осталась от него, не больше.
На травянисто-росной поляне смирно лежащие тени выросли, и если что сказать о них, то лишь одно — стали все, как есть, богатырскими. Поглядел на них зайчонок, задумался:
— Вот и я тоже. Рос, рос, вырос великаном. Теперь мне решать надо, шагать дальше или не шагать. Солнышко обыкновенно прячется на западе. Туда, в горку, пойдешь — мама обеспокоится: упадешь за холмом, ведь там даже солнышко падает! Пойдешь как раз назад — папа обеспокоится: в густом колючем ельнике заблудишься! Направо пойдешь — в темный холодный овраг свалишься! Налево пойдешь — там тебя, глядишь, хитрая бяка поджидает. Но сегодня зайчонок был таким силачом, что ему пристало только поверить лягушкам и прямиком шагать… налево. Чтобы приводить в чувство хитрых всяких бяк.
— Ой, кто здесь?! — шел себе, шел задумавшийся пешеход да запнулся. И чуть не упал. Потому что перед ним оказался маленький барсук, что ни жив ни мертв сидел на тропинке.
— Извините! — начал пятиться тот, закрывая глаза. — Ты откуда взялся? — спросил зайчонок.
Неожиданно малыш приоткрыл один глаз, потом второй и, наконец, доверительно прошептал:
— Ниоткуда я не взялся.
— Понятно, что взялся ниоткуда. А всё-таки?
— Не знаю. Что зайчонку сказать? Только это: я тоже не знаю! поэтому и спрашиваю! но почему всё же сидишь тут, словно каменный?
— Живу здесь неподалеку, за старым пнем, в норе. Вышел прогуляться по тропинке. А кроме этого, ничегошеньки не знаю.
— Вот чудак! Ничего, видите ли, не знает. Кроме того, что есть неподалеку старый пень. Маленький собеседник не отвечал. То ли шуток не понимал. То ли язык проглотил.
— Ну, ладно. Меня хоть знаешь? — зайчонок не мог не засмеяться, а тому было не до веселья. Пробормотал в полной отчаянности: простите, не-не знаю! я куда-нибудь пойду! После чего рванул в сторону, помчался прочь. Но, конечно, торопился не куда-нибудь, а — в свою теплую, очень удобную нору. Что была, как известно, позади старого пня.
В очках зайчонка отражалось закатное солнце. Оттого всем встречным казалось, что в глазах тропиночно-лесного путешественника плескался, бушевал могучий красный огонь. Поэтому их страху начало было, а конца не было на росную капельку. Ни на хвойно еловую тоненькую иголочку, ни на комариный тонюсенький, еле слышний, лад зы-зы! Да уж, напрочь не имелось окончания, и напугались все они сильно. Даже сильно-пресильно, хотя раньше кое-кто из них не упускал случая обидеть завсегда мирного зайчика. Тут приключилось такое, что вышел на тропинку старый дедушка енот. Не собирался он без толку молчать, наоборот — с чувством, с толком, с расстановкой высказался: ну-ка, давай сюда мои очки! ищу их, ищу, ан маленький постреленок безо всякого смущения расхаживает в них! в то время как очки никакая не игрушка!
— Извините! Я нечаянно! — вид у бойкого лесного путника был приметно горестный, и потому хозяин волшебных стеклышек поубавил громкого голосу.
Лишь проворчал:
— Он, понимаете ли, прогуливается по боровым тропинкам нечаянно. А старикам без очков плохо. Иной раз отчаянно. Ничего не поделаешь, пришлось вернуть дедушке замечательную вещь со всей возможной почтительностью, и поспешил зайчонок домой, раз вовсю начал подступать синеватый вечерний сумрак.
На ту минуту интересный гам приключился в сыром овражном бочаге, где в испуге очутился волчонок. Тот самый, что — как правило! — не отказывался приставать к зверятам. Он в густую крапивную гущу скатился, ломая ветки, как есть и быстро, и шумно — с криками: ай! ой! перестань крапива кусаться! ты получишь у меня! Ей, конечно, своего любимого занятия не хотелось бросать. И потому настроение волчонка не повышалось, оно пуще прежнего падало. Он, стряхивая обрывки листьев и колючие еловые иголки, из оврага кое-как выбрался.
При этом ворчал:
— Во всем зайчонок виноват. Больно шустрым стал. Ишь, задается! Прямо страх на него теперь глянуть! Когда-никогда я ему всё же покажу… Как только вылез к тропинке поближе, так вокруг, на полянке, осмотрелся. А когда осмотрелся, немедленно увидел что? Невдалеке бежит как раз тот, кому только недавно пообещал показать кое-что. Куда он спешит, неизвестно. Зато нет ошибки — глаза у него теперь обычные, раскосые, совсем не страшные. — Ну, держись, длинноухий!
Забияка в два прыжка догнал зайчика, встал на его дороге. Тот совершенно забыл, что нет у него больше волшебно великанских стеклышек, раз отданы очки хозяину. Смотрит на волчонка в упор, глаз не отводит в спокойной уверенности. Да так требовательно, храбро глядит, что появляется — откуда ни возьмись! — у волчонка желание поежиться, отступить в смущении.
— Тебе от меня что-то надо? — готов у зайчонка строгий вопрос. — Иду себе мимо. Никого не трогаю. — Забияка сделал обиженный вид и поспешио ушагал прочь. Пропала охота у него зайчонка обижать.
— Стой! — было сказано ему. — Кажется, тебе что-то надо. Пришлось остановиться и дать ответ по мере достаточно вразумительной. Оттого у волчонка вид стал более обиженный, нежели прежний, и он промямлил: — Ничего не надо мне. Пристают здесь некоторые! После чего побежал он прочь и скатился в хорошо знакомый овраг, где знакомая крапива принялась знакомо кусаться. С тех пор в этом лесу никто не обижал зайчонка с храбрым взглядом.