«Инородное тело» - тот фильм Кшиштофа Занусси (в российский прокат вышел в декабре 2014 года), который способен поразить любого зрителя, знакомого с его малоудачными картинами нулевых годов («Персона нон грата», «Черное солнце»), отмеченными некоторым дидактизмом содержания. Казалось бы, уже не будет того Занусси, которого синефилы знают и любят, автора «Константы» и «Иллюминации», «Года спокойного солнца» и «Дополнения», проницательного аналитика человеческой души, мужественно и беспристрастно ставящего экзистенциальные и нравственные вопросы. Однако, «Инородное тело» доказывает преждевременность такого отношения к выдающемуся режиссеру.
Оглушенный как личными проблемами – скоропостижной кончиной многих близких ему людей (от Кароля Войтылы до Збигнева Запасевича), так и социальными – попыткой дискредитации «левыми» правительствами европейских стран многих фундаментальных основ христианского вероучения, которая пошатнула положение верующих во всем западном мире и фактически привела к их маргинализации в середине нулевых, Кшиштоф Занусси в своем новом кинематографическом высказывании ставит моральные и общественные вопросы в максимально острой форме, не терпящей компромиссов с вседозволенностью так называемой «постхристианской» цивилизации.
Наверное, никогда еще концептуальный посыл этого постановщика не был таким безысходным, а его оформление столь емким и лаконичным. Цепкая к выразительным, символическим деталям наблюдательность Занусси не позволила ему пренебречь подробной проработкой характеров даже второстепенных персонажей, в результате чего мы имеем почти что кинороман с множеством сюжетных линий, многоуровневой структурой и классической драматургией (с завязкой, кульминацией, развязкой).
Все эти признаки большой литературы, заставляющие вспомнить, прежде всего, Достоевского, сказались на фильме благотворно, создавая неподдельный драматизм в большинстве сцен, увлекая зрителя не поверхностным динамизмом сюжетных перипетий, а легко узнаваемой достоверностью жизненных ситуаций. Продолжительность каждой монтажной фразы хронологически выверена, в результате чего повествование стало плотным, синтаксически членораздельным, и при этом лаконичным, ясным и простым. Событий и героев много, но нарратив ими не загроможден, ни одна из фабульных нитей не оборвана, все сплетены в единый узел.
Занусси выступает в данной картине не столько как стилист, сколько как архитектор, выстраивая кинематографический макет мироздания, однако, следуя совету Флобера «уместить океан в графин», он чурается мегаломании Херцога или Гринуэя, предпочитая ей семантически насыщенные камерные истории, как в увеличительном стекле отражающие законы нашего существования. Будучи начитан в схоластической литературе, Занусси часто строит свои картины по принципу логического доказательства/опровержения того или иного тезиса, но талант художника не позволяет ему превратить сценарный материал в сухую формулу, наполняя его конкретным содержанием. Будучи христианином и понимая, что логично лишь то, что истинно, то есть лишь то, что укоренено во Христе, Воплотившемся Логосе, Занусси долгие годы выступал своего рода «Честертоном от кинематографа», раскрывая всю нелепость и абсурдность зла как богопротивного, то есть заведомо нелогичного действия на материале реальных случаев из жизни, которые часто становились сюжетной канвой его картин.
«Инородное тело» - это аргументированный спор с некоторыми базовыми положениями постмодернистского мировоззрения, с одной стороны – врагом открытым в своей антихристианской ярости, ибо он сбрасывает с себя все маски прежних секулярных доктрин (в идеологии «Просвещения» это был гуманизм, в коммунизме – социальная справедливость, в либерализме – эмансипация личности), выставляя напоказ свою уродливую циничную личину, с другой стороны – противником хитрым и беспринципным, поскольку узаконивает хаос и абсурд, потому с ним уже невозможно вести полемику на языке логики.
Современный мир представлен в картине как поле битвы крупных корпораций за сферы экономического влияния, руководствующихся единой идеологией нравственного релятивизма, вошедшей в кровь западного социума как вирус в разгар культурных потрясений 1960-х. Запущенный постструктуралистскими стратегами он поначалу воспринимался интеллектуалами как противоядие неизжитому фашистскому наследию европейских стран, но постепенно стал посягать на саму иммунную систему западной культуры - христианскую систему ценностей, оберегавшую Запад даже в условиях, казалось бы, несовместимых с жизнью (например, под ярмом коммунистической или нацистской диктатуры).
Расшатывая семью, низводя человеческий пол до уровня социально регулируемой идентификации, оскверняя детство и материнство ювенальным законодательством и феминистскими лингвистическими уловками под знаменем борьбы с дискриминацией, постмодернистская мировоззренческая система быстро обнажила причину своей воинственности – ярость против добродетели как таковой, против богоподобного достоинства человека, обнаруживая тем сатанинский характер своих идей.
В «Инородном теле» устанавливается отчетливая преемственность людоедских доктрин: сталинский тоталитаризм – хоть и приемная, но все же мать постмодернистской репрессивности, они говорят на одном языке, не терпящем возражений и иных точек зрения, безжалостно уничтожая подлинное, а не мнимое Иное. Почти вернувшаяся в катакомбы Церковь (а современное западное законодательство фактически поставило ее вне закона) – реальное инородное, иноприродное Тело внутри постмодернистского Вавилона. Тело Христово пребывает святым даже тогда, когда в мире не остается ни одного не оскверненного человека, ни одного не испоганенного обычая. Своей принадлежностью к Церкви, своим непрестанным покаянным включением в Нее, человек постоянно освящается и очищается Христом в Евхаристическим общении, обновляется Его Святой Кровью, пролитой во оставление грехов всех людей.
Претерпевая до конца все уготованные ему испытания, христианин, не отпав от Церкви в этой жизни, останется в Ней и в будущей, ибо Она – ковчег спасения, зерно Царствия Божиего, которое на протяжении человеческой истории все более и более прорастает, являя в Себе благодатные дары Святого Духа. Это инородное миру Тело уцелеет даже при гибели человеческой цивилизации, ибо Церковь – это люди, освященные Христом и соединенные Им в единое целое, а «Христос пребывает вовек» (Ин. 12:34) в отличие от мира, который имеет и свое начало, и свой конец.
Пессимизм ленты Занусси вызван неполноценностью католической церковной жизни, он есть следствие глубочайшего духовного кризиса, переживаемого папизмом, и усугубляющегося год от года. Ощущение беспомощности перед лицом агрессивной экспансии псевдоценностей секулярного мира свойственно всем, кто в той или иной степени удаляется или вообще отпадает от Церкви.
Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) в одной из проповедей обращал внимание прихожан на смысл слов, читаемых священником всякий раз перед Таинством Покаяния - «прими и соедини святей Своей Церкви»: всякий раз греша, мы отпадаем от Церкви, но через искреннее покаяние и участие в Евхаристическом общении вновь возвращаемся в Нее. Оскверняясь, мы выходим из Ковчега спасения и рискуем быть поглощенными водами потопа – нашими страстями и соблазнами мира сего, но, возвращаясь в Него, мы вновь освящаемся Кровью Христовой, мы – снова в Доме Божием.
Занусси не случайно вводит в фильм сцену разговор героев с православным монахом, который излучает духовное и телесное здоровье, оптимизм и радость жизни. Каким контрастом он смотрится в сравнении с унылой анорексичной послушницей католического монастыря, главной героиней «Инородного тела»! Режиссер интуитивно ощущает духовное бессилие католицизма, который неспособен наполнить человека решимостью противостать миру, он все яснее понимает, что папизм не есть истинная Церковь. Правы те, кто называет католицизм и протестантизм ветвями единой Церкви. Да, это ветви, но отсеченные, сами отделившие себя от Тела Христова своими еретическими заблуждениями, что является источником страданий для всех неправославных верующих, тщетно ищущих противоядие соблазнам мира там, где его быть не может, то есть вне единой Церкви.
Ни в одном другом фильме Занусси бессилие католицизма не было выражено столь явно, как в «Инородном теле»: осознавая и путем выразительных образов показывая бесперспективность путей зла, режиссер упускает нечто фундаментальное – зло неспособно повредить верному сыну Церкви, неспособно пока он верен, пока он не отпал, пока не согрешил, пока не изъявил мысленного согласия на тот или иной грех. Ибо тогда он уже участвует в «бесплодных делах тьмы» (Ефес. 5:11), а не в кафолической жизни.
По этой причине жуткая одиссея Анджело, главного героя «Инородного тела» по соблазнам этого мира, его самоуверенность, убежденность в том, что он в одиночку может им противостоять – следствие его неприкаянности, его невключенности в жизнь Тела Христова, инородного миру. Его возлюбленная, променявшая подлинную любовь на неправильно понятый долг, говорит ему о черной ночи, опускающейся на мир, но вместо того, чтобы бороться с этой тьмой вместе с любимым внутри малой Церкви – семьи (так ли уж часто встретишь, чтобы оба любящих были воцерковленными!), она убегает в монастырь.
Как и герой «Дополнения» Катарина не понимает, что брак и монашество – равночестные пути спасения, и монашеский подвиг есть не бегство от своих проблем, но служение Богу и людям в иных, более опасных условиях, чем делают это находящиеся в миру. Потому, если она ищет успокоения, как героиня «Иды» Павла Павликовского, то жестоко ошибается, ибо в монастыре столкнется с духовной бранью, во много раз превосходящей все, что она испытывала до сих пор, если же ищет сомнительных духовных переживаний, болезненных экстазов в духе Терезы Авильской, то, боюсь, она зайдет на этом пути столь же далеко, как и героиня фильма Брюно Дюмона «Хадевейх», перешедшая из христианства в ислам в поисках сильных ощущений, и нашедшая лишь фанатическое безумие, став пособницей террористов.
Впрочем, сам Занусси не испытывает особых иллюзий в отношении своей героини, недвусмысленно наделив ее анорексичной внешностью – следствие ее неумеренных телесных «подвигов». Режиссер специально противопоставляет идиллическое начало истории влюбленных ее драматичному развитию, опуская те мотивы, которые побудили Катарину стать послушницей: любому понятно, что это решение необдуманно, что оно – плод прелести, вспышки экзальтированных переживаний (настоящей беды всей католической мистики), а не трезвого, разумного выбора. Вспомним, сцену, где она отпрашивается у настоятельницы уйти из монастыря на время: та с улыбкой ей отвечает, что ничего страшного не случится, если она вернется позже. Но героиня этого не понимает, она вся – в своих переживаниях и слишком верит своему искаженному пониманию долга.
Традиция православного духовного наставничества относится чрезвычайно внимательно ко всем скоропалительным попыткам уйти из мира, потому что знает цену прелести, понимает, какими необратимыми для человека духовными потерями она может обернуться. Готовящегося к постригу тысячу раз проверят, оставят на послушании еще на несколько лет, лишь бы не допустить появления хоть одного псевдомонаха. В католицизме такого трезвенного подхода, видимо, нет. И пусть лицо героини одухотворяется во время принятия пострига – причины этого могут быть различны, ведь Бог не оставляет даже заблуждающихся, давая им духовные силы, чтобы хоть как-то помочь. Но каков будет ее дальнейший путь? Этого мы не знаем, но режиссер всей историей Анджело дает нам понять, что всего этого ада в жизни героя могло бы и не быть, если бы любящая его девушка не струсила в нужную минуту, оставив его один на один с соблазнами мира сего.
Занусси не скупится на то, чтобы в самых мрачных красках изобразить злобу безбожного мира, но не осуждает даже самых неистовых грешников: Крис, начальница Анджело, не просто теоретически подкована, полностью отдавая себе отчет в том, какую идеологию исповедует, она практически воплощает ее в свою жизнь. В одной из бесед со своей сотрудницей Крис прямо говорит о трансгрессии, снятии внутренних границ как фундаментальном понятии современной цивилизации, как векторе ее движения.
Со времен первых исследований Жоржа Батая и Мишеля Фуко эта категория действительно стала стержневой в антитрадиционалистском мышлении постструктуралистов, она чрезвычайно важна для понимания той маниакальной склонности к легализации извращений, которая пропитывает буквально каждую политическую инициативу правительств современных западных стран. Ограничение, порядок, норма в рамках такого перверсивного мировоззрения воспринимается как нечто в принципе негативное, не обладающее каким бы то ни было конструктивным смыслом. Пытаться же доказать постмодернистским идеологам противоположное – невозможно, ибо для них логичность, однозначность, простота – также зло, потому Занусси ведет с ними полемику прикровенно, косвенно, показывая экзистенциальные последствия их доктрин.
Цинизм, который руководит Крис, - земля, на которой прорастает постмодернистская теория и практика, ведь озлобленные, разуверившиеся в жизни люди часто и становятся наиболее последовательными и безжалостными жрецами зла, именно они стоят за спинами сумасшедших исполнителей бесчеловечных приказов. Фанатиками всегда управляют циники и скептики. Что же ими руководит? Ненависть к человеческому роду, их всех категорий людей они наиболее уподобили себя лукавым духам, ибо за их бесплодной в своей деструктивности жизнью стоит все та же ярость и зависть к добродетели, которая направляла искусителя в Эдемском саду.
Почему Крис так настойчиво стремиться погубить Анджело? Какая ей от этого выгода? Совершенно никакой, ее просто бесит (очень точное слово!), что он – Другой, руководствующийся иными, чем она, правилами поведения, что в его жизни больше смысла, чем в ее, что он живет Тем, Кого она не понимает. И это выводит ее из себя. Как и бесов, ополчающихся больше всего против тех, кто верен Богу, ибо нераскаянные грешники и так в их власти. Искренние христиане питаются дарами Того, Кто является для падших духов по причине их непокорности Источником непереносимых мучений, а люди общаясь с Ним радуются. Потому бесы и завидуют, и свирепеют.
Анджело, конечно, совершает фундаментальную ошибку, когда начинает говорить со злом и при этом на языке самого зла – цинично и насмешливо, этим он идет на первый компромисс: показывает свою нетвердость в вере, обнаруживает, что его сознание инфицировано современным подходом к жизни. Впоследствии путем мелких уступок (сцена в доме Крис, психологический поединок между ней и Анджело – чрезвычайно точно воспроизведенная анатомия искушения, которое подступает к человеку и так, и так, побуждая сначала ко вроде бы незначительному согласию, но потом, засасывая все больше) Анджело, подобно главному герою «С широко закрытыми глазами» Кубрика, увязает в трясине соблазнов (о чем он сам открыто говорит в одной из сцен).
В русском языке есть очень емкое выражение: «не связывайся с ним», то есть добровольно не связывай себя с тем, что может принести тебе духовный вред, иначе превратишься в марионетку в чужих руках. Так произошло и с Анджело. И не важно, что он, как и герой последнего фильма Кубрика, все же избежал греха на деле, его каждодневное хождение в осиное гнездо не могло окончиться без последствий – вера пошатнулась в нем по его вине из-за беспечного к ней отношения. Верующий – еще не значит неуязвимый, верный до смерти – неуязвим, тот, кто, падая, встает и возвращается к Богу, снова отпадает от Его Церкви и снова возвращается в Нее и так до самой смерти. Наши грехи – неизбежны, это немощь поврежденной человеческой природы, но раненый солдат – еще не дезертир, он просто нуждается во врачевании.
В финале Крис и Анджело – почти что братья-близнецы, разуверившиеся в жизни, почти отчаявшиеся люди, но Занусси дает зрителю намек на взаимопонимание между ними, на то, что испытания их сблизили, что между ними рождаются подлинно человеческие отношения, основанные уже не на эгоизме, предательстве и презрении, а на сострадании. И не случайно, корпорация, в которой они работают, занимается производством электричества, искусственного света – прекрасный символ идеологического суррогата, пытающегося заменить естественно присущий человеку свет веры. Когда электричество отключают, наступают минуты таинственного молчания, это начало большой духовной работы в душе каждого из персонажей.
Стоит отключиться от аппарата искусственного дыхания современной цивилизации, питающего тебя ядовитым газом постмодернизма, как ты тут же выходишь из комы уныния, начав дышать чистым воздухом веры. Будучи ранее обездвижен, пребывая в беспамятстве, теперь ты можешь ходить и говорить. Для этого достаточно лишь отключиться от форм суррогатного жизнеобеспечения. Именно подобным образом, символически, стоит, на мой взгляд, воспринимать сцену внезапного исцеления отца одного из второстепенных героев.
В противоположность ему отец Катарины всецело зависим от атеистических клише, как и Крис, мнит себя свободным от иллюзий, но при этом ему невыносимо тяжело жить. Почему? Потому что он дышит газом, а не кислородом. В картине Занусси довольно много внимания уделено различным формам беспамятства: сон, гипноз, кома, люди не бодрствуют, не ощущают реальности, находясь будто в наркотическом дурмане, потому актеры (особенно исполнительницы ролей Крис и ее подчиненных) играют по-особому, делаю саму пластику своих персонажей змееподобной, извивающейся, а взгляд – замутненным, духовно нетрезвым, вызывая в памяти слова Апостола: «глаза у них исполнены любострастия и непрестанного греха, они прельщают неутвержденные души» (2 Пет. 2:14).
Эта искусственная, неполноценная жизнь без веры, без твердого экзистенциального основания не может продлиться долго, именно поэтому «земля и все дела на ней сгорят» (2 Пет. 3:10), но инородное ей Тело Церкви устоит, ибо Оно укоренено в Боге, неразрывно с Ним связано: «знаю Моих, и Мои знают Меня» (Ин. 10:14). Польский режиссер с каждым новым своим фильмом (это было заметно еще в «Константе», вышедшей 35 лет назад) все явственнее понимает, что наработанные западными христианскими деноминациями со времен Великой Схизмы рецепты духовного сопротивления миру исчерпали себя, а враг стал бесчеловечнее и агрессивнее, чем раньше. Будем надеяться, что питаемый Кшиштофом Занусси на протяжении многих лет интерес к Православию (он сам говорил об этом неоднократно во многих интервью) вскоре перестанет быть чисто теоретическим, и он, последуя примеру Эмира Кустурицы и Джонатана Джексона, получит от Бога в истинной Церкви новые силы для жизни и творчества.