"Цивилизацию создают идиоты, а остальные расхлебывают кашу".
Станислав Лем
Станислава Лема мы с детства знаем как писателя-фантаста. Давно читали его "Возвращение со звезд", "Солярис", "Эдем" . Сегодня можем лишь напеть..., как там у Роберта Рождественского: "Где-то далеко, в памяти моей идут грибные дожди..."
Но годы летят, как птицы, и те события, что с нами происходят, все больше ассоциируются с мыслями Лема о будущем. И сегодня этот польский писатель все больше предстает как философ, футуролог.
Достаточно задуматься над такой его фразой: "Все, что может быть использовано как оружие, будет использовано как оружие". Как-то очень похоже на угрозы сегодняшней эпидемии.
В Берлине, в феврале 1983 года Лему был 61 год. Там (замечу, не на родине), он написал свою знаменитую автобиографию. Несколько страниц, которые можно перечитывать много раз, ведь вопросов о нашем времени возникает все больше...
Я подумал об интервью со Станиславом Лемом (когда-то я этим часто занимался). Ответы писателя я взял из его автобиографии "Моя жизнь". Такой подход помогает лучше разобраться в том, как складывалось его мировоззрение, как он писал романы, как находил сюжеты.
Импровизированное интервью со Станиславом Лемом спустя 37 лет после написания автобиографии "Моя жизнь"
Читатель: -На Вас повлияли рассказы отца. Какой запомнился?
Станислав Лем: -...Из его рассказов я знаю, что по меньшей мере однажды его как офицера, а значит, классового врага должны были поставить к стенке. Спасся он по чистой случайности: когда его уже вели на расстрел по улице какого-то украинского местечка, его заметил и узнал еврейский парикмахер из Львова; тот брил самого коменданта города и имел свободный доступ к нему. Благодаря этому отца (который, впрочем, тогда не успел ещё стать моим отцом) освободили, и он вернулся во Львов к своей невесте.
-Что читали в детстве?
-Я был пожирателем книг. Я читал всё, что попадало мне в руки: шедевры национальной поэзии, романы, научно-популярные книжки.
-Когда Вы поняли что будете писателем?
...-Когда я взялся писать «Высокий Замок», я начал подозревать, что моя судьба, то есть моё писательское призвание, уже таилась во мне, когда я разглядывал скелеты, галактики в астрономических атласах, реконструкции чудовищных ящеров мезозоя и многоцветный человеческий мозг в анатомических справочниках.
-Фантастические сюжеты вы выдумывали с детства?
-Я не только выдумывал фантастические королевства и титулы; я ещё занимался изобретательством и «конструировал» допотопных животных, неизвестных палеонтологам.
Между прочим, я выдумал самолёт в виде мощной вогнутой линзы; паровой котёл располагался в её фокусе, а подъёмную силу обеспечивали турбины, размещённые по краям вертикально, как у вертолёта. Всё это приводилось в движение энергией солнечных лучей. ...В свои толстые тетради я заносил истинно комические проекты, к примеру велосипед, на котором надо было ехать, приподнимаясь и опускаясь, словно верхом на лошади.
-Как детство отразилось в Вашем творчестве?
-Прежде всего я хотел — намерение вряд ли осуществимое! — выделить, дистиллировать из всей моей жизни детство в чистом виде так, словно бы всех последующих наслоений — войны, массовых убийств, истребления, воздушных тревог и ночёвок в подвалах, фальшивых документов, игры в прятки, смертельных опасностей, словно бы всего этого никогда не было.
У Вас много рассуждений о категориях "случайность" и "закономерность". как от них зависит наша жизнь?
-Я на практике мог убедиться, что жизнь и смерть зависят от мельчайших, пустячных обстоятельств...
Нередко я шёл навстречу опасности. Иногда потому, что считал это нужным, но иногда это было просто совершенной беспечностью и даже безумием. ...К примеру, красть боеприпасы со «склада трофеев германских военно-воздушных сил» (я имел туда доступ как работник немецкой фирмы) и передавать их какому-то незнакомому мне человеку, о котором я знал лишь то, что он участник Сопротивления, я считал своим долгом.
-Что для Вас главное в автобиографии?
-Эйнштейн, когда его попросили написать автобиографию, рассказал не о событиях своей жизни, но о своих любимых детищах — своих теориях. Я не Эйнштейн, но в этом отношении близок к нему: главным в своей биографии я считаю нелёгкий духовный труд.
-В своей автобиографии Вы рассказываете как в Комендантский час Вы, невзирая на запреты, ехали в трамвае и везли боеприпасы и и на подножку трамвая запрыгнул полицейский... Что это было — вызов судьбе или недомыслие?
-Я и теперь не знаю. Мне гораздо легче понять, почему я несколько раз побывал в гетто, когда оно ещё существовало. Ведь там у меня были знакомые. Все они или почти все, насколько мне известно, погибли осенью 1942 года в газовых камерах концлагеря Белжец.
...Вовсе не случайно такую важную роль играет в моих книгах случай как созидатель судьбы.
-Вы перечитывали несколько раз Г. Дж. Уэллса «Войну миров». Зачем?
-Уэллс первым взошёл на ту высоту, с которой открывался вид на возможности жанра (фантастики - прим.автора) в самых крайних его проявлениях. Он предвидел облик катастрофы и предвидел верно: в этом я убедился во время войны, когда не раз перечитывал «Войну миров».
-Как Вы начали писать?
-В послевоенное время имелся лишь выбор между надеждой и отчаянием, между исторически необоснованным оптимизмом и хорошо обоснованным скептицизмом, от которого было рукой подать до нигилизма. И я, разумеется, дал увлечь себя оптимизму и надежде! Правда, сначала я написал реалистический роман, чтобы (хотя это опять-таки всего лишь предположение) освободиться от бремени воспоминаний... Роман назывался «Больница Преображения». Местность, в которой разворачивается действие, лечебница для душевнобольных, врачебный персонал, действующие лица – всего этого в действительности не было, всё это я выдумал. Но в те времена в оккупированной Польше действительно совершались массовые убийства душевнобольных — и не только.
-Вы говорили о том, что много открыли для себя в «Солярисе»?
-Я и теперь ещё могу показать те места в «Солярис» или «Возвращении со звёзд», где я во время писания оказался по сути в роли читателя. Когда Кельвин прибывает на станцию Солярис и не встречает там никого, когда он отправляется на поиски кого-нибудь из персонала станции и встречает Снаута, а тот его явно боится, я и понятия не имел, почему никто не встретил посланца с Земли и чего так боится Снаут. Да, я решительно ничего не знал о каком-то там «живом Океане», покрывающем планету. Всё это открылось мне позже.
-Расскажите о Вашем подходе к писательскому делу?
-Мой писательский метод (который я предпочёл бы называть моим писательским поведением) на протяжении лет менялся, хотя и очень медленно. Я научился избегать чистой спонтанности раннего периода, когда я, бывало, начинал писать, не имея ни малейшего представления о целом, о фабуле, проблематике, действующих лицах и т. д., ибо продолжить начатое таким образом всё чаще не удавалось. Как видно, дарованная мне сила воображения постепенно иссякала... Так центр тяжести моей работы мало-помалу перемещался в сторону некой первоначальной идеи, концепции, замысла. Я уже не садился за пишущую машинку, как только в голове у меня складывалось несколько первых страничек, но писал всё больше заметок, набросков, словарей вымышленных слов. И вот к чему это в конце концов привело: я стараюсь освоиться с создаваемым мной миром, сочиняя литературу этого мира.
-Как Вы пишете книги?
Встаю я обычно в пять утра и принимаюсь за работу: эти слова я выстукиваю на машинке в шесть часов. Я уже не могу непрерывно работать больше пяти-шести часов; раньше я мог писать до тех пор, пока не уставало моё седалище, а не мой мозг. Пишу я всё медленнее; то есть, хотя я по-прежнему пишу очень много (судя по скорости, с какой приходится менять ленту в пишущей машинке), я всё более критически отношусь к написанному: всё меньше и меньше из того, что приходит мне в голову, я считаю достаточно хорошим, чтобы пустить это в ход, даже действуя методом проб и ошибок. О том, где и как рождаются мои замыслы, я знаю не больше, чем любой другой человек.
_________________________________________________________________________________________
...О духовном пути человека всегда узнать сложнее - но я считаю, нам это удалось благодаря замечательному писателю и философу Станиславу Лему. Еще я задумался над его фразой: "Больше всего может дать тот, кто все потерял". Ведь с ним такого не происходило.
Может таков его взгляд с позиции другого человека?
В статье использована сюрреалистическая живопись польского художника-графика Рафаля Ольбиньского
