Месяц август. Жнiвень, если по-белорусски.
Эхо. Так и слышу скрежет серпов. Только вряд ли о рожь. Скорее, обо что-то другое, что-то более живое, менее статичное.
Неужели революция?
Так и есть. Вот они – раздувающиеся ноздри лошадей. Словно горны уверенных в своей правоте трубачей (будем честными – не трубачей, а горнистов), которые пытаются привлечь чужое внимание и направить его куда-то в другую сторону. Туда, куда следует. Туда, куда дует ветер. В сторону атаки. Или смерти. Скорее, смерти. Потому что ветер дует со всех сторон. А к смерти – это в другую вселенную. Каждый, у кого две ноги, держит путь к этой вселенной двумя дорогами сразу. У кого четыре – четырьмя. Все идут к той самой точке сингулярности, за которой лежит неизвестное, что-то такое, о чём даже не скажешь «что».
«Нам и здесь неплохо!» – хохочет множество ртов, довольных, широких, искренних. У этих всё просто – вина разливаются, обои клеятся, люди вешаются на кресты и снимаются с крестов, а стены сетей заполняются надписями. Женятся дети, рождаются внуки, зазываются в гости свидетели. А свидетели ртам очень нужны. Чтобы сообща отыскать пространство, свободное от телескопов и всеобъемлющего космического морализаторства. Ведь оно кричит, надрывается самым громким, завывающим звуком – настоящей тишиной. Мол, все мы – пыль. И имя наше – пыль. И все помыслы – пыль. Само время – пыль!
Пыль.
Сосед Аркадий с утра заглянул. Как всегда: будёновка, трико, пятиконечные звёзды усов. За правду выпивает, только деньги опять кончились. А правда – это такая штука, за которую грех не выпить. Вот и не грешит. Пост у него. К тому же Аркадий – революционер. Из тех, под которыми трижды падали скакуны, хотя в них никто и не стрелял. Но падали! А усомнишься в этом, не принесёшь червонец собственной присяги – сразу же прослывешь апологетом номинального уродовластия. Прямо в глазах это и прочитаешь, тут же, у порога, в полусумраке (лампочка перегорела ещё в эпоху прошлой недели, надо бы заменить). По глазам всегда видно, что у ртов на уме. Мол, соверши ошибку (не пожертвуй денег), и позже (когда-нибудь, потом) обязательно будешь привлечен к ответственности. Суровой и несправедливой (потому что справедливость всегда стремится к частному, а «народный гнев» – к общему). Вот тогда и станешь молить о пощаде, ползать на коленях, тряпкой (или пылесосом) выгребая звёздную пыль из-под кроватей, столов и шкафов. Будешь взывать к разуму, но разум не услышит. Он и сейчас уже спит. И вряд ли проснется раньше вечера, до второго пришествия не очень желанных, но очень голодных гостей.
– Верну! – говорит, улыбаясь, Аркадий. – Обязательно верну!
Врёт. Так все врут. Так врут государства, так врут лидеры, партии, военачальники, учителя и доктора. Это и есть та самая «цена отечества», а заодно и бутылки водки. Ложь, необходимая для жизни и биологической активности организмов, хлопающих клешнями своих кошельков и стремящихся набить рты чем-нибудь, лишь бы не пустотой.
Поэтому выбор небогат – либо жрать, либо пить. А демократия, как нечто среднее (это когда пьют, но хорошо закусывают) – лишь одна из масок настоящего животного голода, который временами прорывается наружу, заставляя горны ноздрей сверкать отполированной медью, а рты – жадно хватать воздух, кричать в голос, покорять Марсы и Ганимеды завтрашних дней, сжигать мосты, книги и детей, спасаясь от ударов судьбы, с которой ещё недавно, буквально вчера, делили старый, но чистый матрас. Прямо так, на полу; когда всё, что было нужно – это пара книг и несколько невзрачных стен, тенями которых играло воображение, зажигая свечи и доподлинно зная, что вот-вот наступит утро. Новое утро. Утро, которое не по часам. Утро без всяких усатых Аркадиев. Светлое и многообещающее утро. Такое, которое случается редко и всегда только в прошедшем времени.
Но теперь другое время, настоящее. Настоящее время ртов.
Когда же оно наступило? Когда побежало, понеслось, как идиот, как Лёнька Топтугов, мой товарищ по шестому классу. Бежит, а ты ему кричишь вдогонку: «Куда, мол, идиот? Ты кеды в раздевалке забыл!» А он в ответ – некогда, мол, возвращаться! Ещё и рукой машет. Зубы крупные, лошадиные. И характер как у норовистой лошади. Некогда ему ждать, потому что ждать – это роскошь, доступная только для тех, у кого всё безвозвратно упущено. А ртам нельзя ничего упускать. Потому что пустые рты – это голодные рты. А голодные рты – это космос. Это холод, пустота, смерть. Та самая пыль.
Именно поэтому каждое утро звенит будильник, заваривается кофе, дети идут в школу, а 824 вольта оказывается достаточно, чтобы убить одного человека, а десятки тысяч доставить на рабочие места. Туда, где дымят трубы, разрываются бледные телефоны и вибрирует сексуальность целого города. Та, что воспитана не очень хорошим климатом, с сомнительной наследственностью, с юностью, обученной забальзамированным Лениным и двумя баранами, так и не сумевшими поделить мост.
И что же тогда остаётся ртам? Только выглядеть людьми (а это во многом зависит от одежды). Хвататься руками за голову, если покажется, что сходишь с ума (но это не болезнь, это что-то вроде неправильного прикуса). Смотреть злоебучий футбол. Приглашать друг друга на ужин или даже сразу в жизнь (а город дрожит, дёргается, сверкает, как дыры на джинсах, готовые показать миру, что под ними плоть и очень живая плоть). Слушать топот копыт, надеясь, что это и есть «пульс эпохи», от которого очень важно не отстать. Особенно если сам выступаешь в качестве лошади, обутой в кеды. И кеды, между прочим, недешевые.
И теперь уж только бежать, кричать, писать отчёты, точить детали, целовать лбы покойников и губы цветущих девушек, служить вратами вечного пищевода или рупором словесной истины (всегда чужой, к чему со временем привыкаешь), молиться, верить и самое главное – улыбаться! Обязательно улыбаться! Потому что доподлинно известно: всё, что угодно ртам, угодно и Господу. А также газетам, прачечным, сыновьям, матерям, участковым, левым, правым и даже прямым. Тут важно только не запутаться в именах, серверах и рукопожатиях, потому что слишком много вокруг проводов, пальцев, дронов, сердец, планов, перекрытий и светлых надежд на будущее.
А без надежд и рукопожатий ртам остается только вгрызаться шеренгами белых сверкающих коренных друг в друга и в приезжих молодцев (которых не любят, но которые ничем не отличаются от нас), чьё единственное призвание – рвать на куски целое. И тут самое главное – самому не оказаться целым. Кому хочется, чтобы его съели?
И лишь потом, после длительного странствия по чужим извилинам (а 8 или 12 часов значат не больше, чем 8 или 12 рублей в кармане), по пути к концу, который легче воспринимать как начало и к пространству, которое удобнее определять по штампу адреса, мелькнёт на секунду крамольная мысль о том, как всё-таки много усилий приходится прилагать человеку для того, чтобы быть разодранным в клочья, и как близка та ужасающая грань, за которой можно сдуру и уцелеть. За которой можно есть молча, а ещё лучше – не есть вовсе. Не есть хотя бы ближнего своего. Не есть ту, что сидела на матрасе, ту, что была свечой.
И для этого достаточно всего лишь не прыгать под поезд, не быть двумя баранами одновременно, не измерять чувства вечностью и не бояться тишины. Ведь за каждой вспышкой жизни неминуемо должна наступать тишина. Та самая, которую можно смело называть по имени, с которой можно идти рядом и не заметить самый последний из ртов, который поджидает тебя сегодня. А это всё тот же Аркадий. Теперь, как никогда далёкий от революции, без копыт и червонца, он сидит на скамейке у подъезда, застряв в бесконечных преломлениях пространства и времени (вроде табуретки, разломанной о чью-то неприглядную спину пару-тройку лет назад). И в этом коллапсе Аркадий оказывается сотнями тысяч таких же Аркадиев, каждый из которых горит желанием навязать свою компанию и поговорить по душам (скорее всего, по чужим душам, иначе зачем все эти сериалы, каналы и прочее?)
– Привет! – говорят тебе сотни тысяч Аркадиев. – С работы, что ли?
– Ага.
– Слушай, а ты Валика Белявского помнишь? Вы же с ним вроде на подшипниковом вместе работали...
– Было дело.
– Так вот, третьего дня помер.
Ну и в подобном духе.
Но тут уже можно не отвечать, можно просто пройти мимо, ограничившись нейтральным кивком головы. Ведь теперь ни седьмой этаж кнопки лифта, ни лампочка, вспыхнувшая на прощание кровожадным мотыльком (видно, проблема не в ней, а в инстинктах панельной проводки) не смогут помешать настоящей революции. Той, что обречена свершиться без крови (если не брать в расчёт твою), без лозунгов (если не считать ими тишину), без цели (если забыть о своей жизни) и самое главное – свершиться не навсегда. То есть именно так, как подобает всему живому и настоящему, способному на отпущенное ему время стать кем угодно, а если очень повезёт, то даже самим собой.
И вот тогда останется лишь наблюдать, как подойдёшь к зеркалу, почистишь уставшие за день зубы и наконец сделаешь то, о чём до сих пор не мог даже мечтать – добровольно и уверенно закроешь свой рот.
Пусть помолчит!
Ведь уже пора.
2020
Об авторе
Олег Золотарь, г. Минск. Имеет историческое образование и публикации в различных сетевых журналах.
Другая современная литература: chtivo.spb.ru