"Я решила остаться с детьми в Нескучном… Мой муж Борис Анатольевич был в командировке, зима в этот год наступала ранняя, все было занесено снегом - наш сад, поля вокруг, всюду сугробы, выйти нельзя. Но в доме на хуторе тепло и уютно, и я начала рисовать себя в зеркале и забавлялась изобразить всякую мелочь на туалете"
Зинаида Лансере, будущая Серебрякова, родилась декабре 1884 года в родовом имении Нескучное под Белгородом. У нее не было никаких шансов не стать художником - ее мать, Екатерина Лансере (в девичестве Бенуа, родная сестра Александра Бенуа - художника, историка и критика искусства, основателя "Мира искусства"), была художником-графиком, а отец, Евгений Лансере, - известным петербургским скульптором.
"Росла Зина… болезненным и довольно нелюдимым ребенком, в чем она напоминала отца и вовсе не напоминала матери, ни братьев и сестер, которые все отличались веселым и общительным нравом" (из воспоминаний Ал. Бенуа).
Первыми учителями юной Зинаиды были дядя Шура и дядя Берта (Александр и Альберт Бенуа). И, в общем-то, она с детства приучилась к тому, что рисовать и писать кистью так же естественно, как и дышать.
В искусстве авангарда ХХ столетия Серебрякова стоит особняком - художественный алфавит ее был абсолютно равнодушен ко всевозможным новым "измам". ПРОСТОТА, ИЗЯЩЕСТВО, СДЕРЖАННОСТЬ - вот РЕЦЕПТ ее искусства.
"Автопортрет Серебряковой, несомненно, самая радостная вещь… Здесь полная непосредственность и простота: истинный художественный темперамент, что-то звонкое, молодое, смеющееся, солнечное и ясное, что-то абсолютно художественное…" (из воспоминаний Ал. Бенуа).
Здесь, на автопортрете 1909 года, Зинаида Серебрякова была еще счастлива. Она была дома, в России, рядом были дети, мама и супруг.
К слову о супруге. Они были знакомы с детства, а а 1905 году Зинаида вышла замуж за своего двоюродного брата - привет, инцест - Бориса Серебрякова (церковь, конечно, была против, но 300 целковых, немалые деньги по тем временам, уладили дело).
Позже, в 1919 году, Борис умрет у Зинаиды на руках от сыпного тифа - она овдовеет в 36 лет, по иронии судьбы как и ее мать (второе совпадение - Борису Серебрякову было 39 лет, как и отцу художницы, когда тот умер).
Мир Серебряковой рухнул, как вот вот рассыплется карточный домик, который четверо ее, уже осиротевших детей, собирают на одноименной картине 1919 года.
А потом было отсутствие работы, голод, Петроград. Именно в этот период Зинаида становится почти Дега, хотя конечно совсем не Дега, но звучит красиво, да и сама художница очень его любила.
Произошло это так: новая советская власть подселила в комнаты (бывшая квартира Бенуа в Петербурге) искусствоведа Сергея Эрнста и художника Дмитрия Бушена, которые оказались страстными балетоманами. Благодаря их помощи старшая дочь Татьяна начала посещать балетные занятия, а Серебрякова смогла попасть в закулисье Мариинского театра. Так появилась серия балетных сцен, легко и стремительно намеченных пастелью.
У Серебряковой вообще, кажется, все легко. В живописи, не в жизни.
А потом был Париж и большие надежды (как у Диккенса).
В России остались 74-яя мама и четверо детей, а во Франции была мода на авангард и "традиционный" подход Серебряковой был не совсем к месту.
Правда, именно в эмиграции, художница создала свои невероятные марокканские этюды. Просто диву даешься, ведь эти беглые наброски так точно и убедительно передают саму душу Востока.
Благодаря дяде Шуре удалось добиться выезда в Париж младшего сына Александра (1925) и младшей дочери Екатерины (1928).
"Мама считала, что уезжает на время..." - вспоминала позже старшая дочь Тата, которая увидит мать только после 36 лет разлуки (в 1960 году, Татьяна к тому времени уже стала маститым театральным художником во МХАТе).
Вплоть до 1940 года Серебрякова оставалась гражданкой СССР и хранила надежду на воссоединение с семьей. Но во время оккупации Франции фашистами ей грозил концлагерь за связь с СССР. Чтобы получить нансеновский паспорт - международный документ, удостоверяющий личность беженца, - ей пришлось отказаться от советского гражданства (читай запрет на переписку с родными). Только через 6 лет вернется возможность получать от них письма.
А потом пришло время Оттепели. Выставки 1965 года в Москве, Киеве, Ленинграде - оглушительный успех. Мода на Серебрякову стала даже чрезмерной - ей подражали вплоть до манеры одеваться и укладывать волосы.
А, между тем, Зинаиде уже 80 лет. И она так и не решилась вернуться в Россию.
Но здесь, в 1909 году, она, еще такая молодая и такая счастливая. И вся красота и притягательная сила ее автопортрета в этой удивительной естественности.
Свежий цвет, звучащий в унисон с морозным и солнечным днем за окном, подчеркивает задор молодой художницы.
Серебрякова любовно прописывает каждую деталь, каждый блик и отсвет. Все очень просто (а в простоте, как мы знаем, сила), игриво и радостно.
Бенуа называл эту картину "таким прекрасным даром, такой "улыбкой во весь рот", что нельзя не благодарить ее".
И ее отблагодарили. За свежесть и за молодость, за свет и его блики, за белый, хрустящий как снег, цвет (и за белое на белом - очень трудная задача для живописи), за задорно выписанные детали женского туалета, за зеркало, которое всегда таит в себе смыслы и невольно отделяет персонаж на картине от зрителя в зале, за сверкающие, игриво-дерзкие глаза... Глаза, живущие еще в Российской империи.
Прямо с выставки картину приобрела Третьяковская галерея вместе с двумя другими работами Серебряковой. И казалось, что все еще впереди.
И в автопортрете 1956 года она по-прежнему улыбается, вот только глаза выдают всю усталость и боль никому не нужной художницы.