Борис Кутенков побеседовал с Сергеем Ивановичем о значении литературной учёбы сегодня и в советские годы, о том, что пишут и чем живут современные семинаристы, и о главной нравственной дилемме пишущего сегодня.
— Сергей Иванович, наше интервью выходит в выпуске «Формаслова», посвящённом Форумам молодых писателей как явлению. Поэтому не могу не спросить о роли литературной учёбы «семинарского» свойства. В чём Вы видите её суть сейчас, в конце 2020 года, — при всех очевидных причинах, мешающих её авторитетности (среди таковых — развитие социальных сетей и понижение читательской культуры)? Как менялось это явление на протяжении, скажем, 2010-х?
— Самой идее литературной учёбы примерно лет сто. Тогда, в ранние пореволюционные годы, появились первые студии, по преимуществу поэтические, – скажем, «Звучащая раковина», где Николай Степанович Гумилев обучал не только азам стихосложения (это делалось и раньше — например, в Царскосельском лицее), а действительно пробовал сделать настоящих поэтов из своих питомцев: лекциями, практическими заданиями, разбором текстов. Это оказалось неслыханной новостью, к которой многие литераторы-современники отнеслись скептически. Поскольку раньше, в 19-м веке, никакого регулярного обучения литературному творчеству не было: школой была среда, выбранная по принципу избирательного родства (кружки, клубы, салоны — в диапазоне от «Арзамаса» и «Зелёной лампы» до «Башни» Вячеслава Иванова). И школой было — опять же по принципу избирательного родства — личное общение младших со старшими, часто по переписке, и тот же Гумилёв в начале пути буквально заваливал Брюсова своими стихами, просил советов, с благодарностью принимал редакторские замечания, — выстраивал, словом, свою авторскую манеру.
— А после Великой Отечественной войны? Ведь студийный опыт был вспомнен и возрождён?
— Да, и вспомнен, и возрождён, но уже в иной — коллективистской форме, без опоры на избирательное родство. Пошли Всесоюзные совещания молодых писателей, пошли, уже позже, более локальные семинары-совещания молодых, например, критиков, в которых и я участвовал — сначала в роли слушателя, а потом и наставника. И важная тонкость: наставники своих учеников, конечно, выбирали — по заранее присланным рукописям или публикациям, а ученики руководителя выбирать не могли: к кому попал, у того и проходи уроки мастерства, даже если тебе этот учитель глубоко антипатичен или безразличен.
С этим, конечно, как-то справлялись, открыто или, бывало и так, тайно бегая в другие семинары. Помню, как уже в перестроечные времена на семинаре критиков в Дубултах под мою опеку пришли изумительно талантливые Саша Агеев из Иванова (потом мы с ним вместе работали в «Знамени») и Слава Курицын из Свердловска, через несколько лет ставший самым громким идеологом русского постмодернизма.
— А Вам лично дали что-то эти семинары?
— Да, конечно, и прежде всего ощущение среды. Я — простите мне хрестоматийную цитату — говорю про ту среду, с которой я имел в виду сойти со сцены и сойду. Вплоть до того, что с подавляющим большинством критиков и со многими литераторами своего поколения, а это уже 70-летние, я до сих пор на «ты» и по имени. Мы могли разругаться, и многие разругались, мы могли стать идеологическими, эстетическими, какими угодно врагами, и стали ими, но среда у нас одна, другой нет. И это удивительно одомашнивает литературу, лишает её излишней пафосности, упрощает понимание того, что каждый из нас пишет.
Главное назначение филатовских Форумов я вижу тоже в этом — в создании среды, а в идеале, который иногда всё-таки достижим, и в формировании чувства локтя — с теми, конечно, с кем ты чувствуешь избирательное родство. И никакие социальные сети эту школу не заменят.
— Согласен с Вами насчёт незаменимости этой семинарской школы. А как Вы сами пришли к роли преподавателя — сначала в Литературном институте, а затем на «липкинских» форумах? Было ли для Вас это органичным — и ощущаете ли Вы это занятие одним из первостепенных для Вас?
— В моём дипломе написано как у многих — преподаватель, учитель русского языка и литературы. Но в средней школе я не работал. Вернее, сразу после университета числился в ней две недели — с 15 августа по 1 сентября не включительно. Жил далекой от преподавания жизнью, пока в начале 1990-х меня не пригласили на несколько лет вести авторский курс «Введение в современное литературное пространство» на журфаке МГУ. Мой первый дипломник — Андрей Мальгин, известный в 90-е журналист, а сейчас не менее известный блогер, живущий в итальянском городе Монтекатини. В Париже Маша Левина, защитившая докторскую по поэтике Андрея Белого в Сорбонне. Здесь, в Москве, работает в «Новой газете» Лена Дьякова. Следы остальных моих студентов как-то растворились в тумане, но кпд преподавательской деятельности и не бывает высоким.
Что я с полной ясностью ощутил в Литературном институте, где 15 лет, из них двенадцать вместе с поэтом Татьяной Бек, вел семинар (теперь он назывался бы мастер-классом) по поэзии. Это три выпуска и выпускников, должно быть, более сорока. У всех них своя жизнь, но мне радостно знать, что кто-то сохранился и в литературе: Маша Степанова, Ксения Толоконникова, Настя Строкина, Виктор Куллэ, Алексей Козлачков, Лиза Кулиева (тогда еще Ахмадулина), Женя Лесин, Сергей Арутюнов, Иван Волков, Женя Доброва, Юрий Цветков, Данил Файзов, Арсений Замостьянов. Не так уж, между прочим, и мало. И пишут они по-разному и разное, далеко не обязательно стихи, и многие наверняка не считают меня своим учителем, но я-то ведь их все равно помню и с тем же самым избирательным родством слежу за их появлениями в публичном пространстве. А о ком-то горюю — вот о рано погибшем исключительном одаренном Леониде Шевченко, посмертные публикации которого не один раз уже появлялись в «Знамени».
У нас с Татьяной Александровной Бек был замечательный семинар, где наши роли сразу же определились. Таня была отзывчивой мамочкой, у которой можно было и червонец стрельнуть до стипендии, которой можно было поверить свои сердечные тайны, а я строгим отцом, который не нежничал и которому, если что, грозили пожаловаться. Да и по делу тоже — Таня, сама прекрасный поэт, обожала разбирать стихи, помогая что-то в них подвинчивать и подкручивать, а за мною были вот именно что сведения о литературном пространстве и о правилах поведения в нём. С безвременной смертью Татьяны Александровны, увы, всё рухнуло, и я понял, что вести семинары без неё уже не смогу.
— Вы перечислили много имён, важных для современной литературы. И среди них Татьяна Бек — она дорога мне и многим, её многие помнят и благодарны ей. Но хочу спросить: если сравнивать Форум молодых писателей и Литинститут, какая из институций Вам ближе? Где чувствуете себя комфортнее в преподавательском амплуа (если, конечно, чувствуете)? В чём видите принципиальные отличия между ними?
— Форум и институт — все-таки институции очень разные и наполнение у них разное. Со студентами ты проживаешь пять лет, а с липкинцами всего неделю, так что не успеваешь толком даже и привыкнуть. Это раз. Два: в институт приходят начинающие, а на Форум приезжают уже начавшие — почувствуйте разницу.
— А кто уж начал — тот не начинающий, — совсем по Маршаку?
— Конечно. Студентам надо еще понять, своим ли делом они занялись, а липкинцы это про себя уже поняли, и не оценщик им уже нужен, а редактор и критик «со стороны», что и они знают, и самые чуткие их наставники знают тоже. Моя профессия в последние десятилетия — главный редактор, а не редактор текстов (здесь тоже почувствуйте разницу), поэтому я за 20 лет ни разу не вёл липкинские семинары «Знамени» в одиночку, всегда либо с поэтом, либо с прозаиком, и каждый из нас занимался своим — мои товарищи разборами текстов, а я попыткой рассмотреть эти тексты в общем контексте современной литературы.
Продолжение следует...