Сегодня у моего любимого Петровича ДР. Ему, собственно, и посвящаю. Считайте – приснилось….
Листая фотоальбом….
Гимн Советского Союза маленький Петрович не слышал, привычные звуки репродуктора не смогли победить здоровый детский сон. О том, что наступило воскресенье, он узнал от цыганки. «Бути-и-илки-и-и зда-а-ва-а-ть!» - акцент у цыганки был лёгкий, а голос, наоборот, задорный и зычный, как у Джельсомино… Дверь подъезда глухо хлопнула, пружина, позвенев, затихла, и наступило воскресенье…
Петрович запустил руку под подушку, – книжка Джанни Родари с приключениями Джельсомино была на месте. Он улыбнулся, вспоминая как полгода назад, ещё неразумным трёхлеткой пришёл записываться в библиотеку. Это было несложно,- храм литературы находился прямо за стеной, в обычной квартире, два шага по подъезду в тапочках – и ты на месте. Хозяйка библиотеки – Клавдия Григорьевна жила этажом выше, Петровича знала, поэтому, скрыв удивление, протянула юному любителю словесности–тоненькую книжицу «Ворона и лисица», и отвлеклась на более солидного читателя. «Ну, что, Андрей, берёшь книгу?» – через несколько минут она вновь уделила внимание белобрысому чубчику и любопытным зеленым глазищам, торчавшим из-за стола. Петрович привстал на цыпочки, и солидно пропищал: « Я её уже прочитал,-одни картинки!». Клавдия Григорьевна поднялась, взяла маленькую ладошку в свою руку, и подвела начинающего библиофила к огромным стеллажам…
Когда Петрович в новеньком матросском костюмчике впрыгнул на залитый солнцем двор, половина телеги уже была заполнена стеклянным золотом, бородатый цыган деловито слюнявил рубли и трёшки , щедро сыпал мелочью, юная помощница, шурша цветными юбками, громко пересчитывала прибывающую тару, и только конь вяло хлестал себя длинным хвостом по откормленным бокам, с тоской поглядывая в сторону речки. Сколько себя помнил Петрович, так было каждое воскресенье…
Оседлав тёплую лавочку, маленький матрос деловито качал сандалиями в ожидании родителей. День только начинался, лавочка пустовала – коренные её обитатели – бабульки ещё управлялись по хозяйству, и даже сторожила, дяди Луки было не видно и не слышно, – гармонь молчала…
Дядю Луку он уважал особенно: слепой фронтовик общался с ним на равных, учил играть на гармони, долго и со вкусом рассказывал обо всём на свете, что успел повидать, пока фашистский снаряд навсегда не погасил для него солнце. Трёхлетний пацан с одинаковым интересом слушал и о довоенном колхозном детстве, и о том, чем польки отличаются от, например, немок, а те, в свою очередь, совершенно непохожи на француженок, даже на ощупь…
Бывало, дядя Лука заглядывал по-соседски:
- Петрович, это дядя Лука , родители дома?
- Не-е-а, на работе они…
- Слушай, – Петрович, как мужик – мужику, у тебя деколону нету ? Пятый день пьянничаю, не ел ничо, а с деколону у меня шибко аппетит играет!…
Родители сына не ругали, не лезли в мужицкие дела, а парфюм покупали часто и с запасом…
Подъездная дверь распахнулась, чуть не слетев с петель,- нет , это были не родители, так в выходной на божий свет мог выйти только Витя Бурнаш с четвёртого этажа. Витя был в шляпе, костюме, при галстуке и слегка под мухой. Картину чуть портила тельняшка, неявно просвечивающая сквозь белую рубашку, да авоська с пока пустой трёхлитровой банкой…
- Здорово, моряк, шикарно выглядишь!
- Здорово, Витя, ты тоже, – маленькая ладошка потонула в татуированной клешне.
Витя, небрежно подтянув брючины, присел рядом, тщательно продул, и не торопясь раскурил папироску. Если для маленького Петровича дядя Лука, он же Лукьян Миронович был старшим и уважаемым товарищем, то Витя, хоть и разменял четвёртый десяток, был просто Витей.
- На речку, что ли сходить,- задумчиво, сквозь папироску, бросил Витя, – Ты, кореш, с отцом-то на рыбалку ходишь?- продолжил он светскую беседу
- Не-а,- качая ногой протянул Петрович, - Баловство это…
-Ага, ага, – согласился Витя, подхватывая банку, – пойду, прогуляюсь по буфету!
- Не пей много, – подражая голосам сразу всех местных старушек, вслед строго напутствовал Петрович, – а то будет как всегда.
Наконец из подъезда потянулись родители. Нарядная мама с высокой причёской,в светлом платье с интернациональным орнаментом вкусно пахла недопитыми дядей Лукой духами. Петрович на всякий случай выпрямил спину и перестал болтать ногами, как оказалось, – не зря. Добрая, но непреклонная материнская рука приподняла его с тёплой лавочки и принялась очищать новый матросский костюмчик от невидимых пылинок, соринок, ниточек. Следом неспешно вышел отец, коротко вздохнул, но долго грустить ему не пришлось: мать решительно избавила отцовский серый костюм от видимых только ей волос, поправила ему расстёгнутый ворот рубашки, и подхватила под руку…
Отец неторопливо прихрамывал, мать степенно вышагивала рядом, Петрович же вприпрыжку носился вокруг, выплёскивая накопившуюся за время сидения на лавочке энергию. Родители беззлобно переругивались, точнее, папа, в основном, молчал, а мама вполголоса журила его за нежелание фотографироваться. Наконец отец капитулировал и изъявил желание фотографироваться хоть каждый день, но с тремя условиями.
Победившая сторона не рассчитывала на столь быструю викторию, и от неожиданности остановилась, Петрович тоже замер, и, задрав голову, приготовился слушать. Отец с серьёзным видом принялся загибать пальцы: во-первых, нужно научиться завязывать галстук. Мать согласно кивнула. Во-вторых, – отец приподнял кепку, солнце заиграло на высоких залысинах, – нужно облысеть окончательно, и в третьих, не давая матери опомниться, закончил отец, – отрастить брюшко. И когда меня станут путать с Хрущёвым, я к вашим услугам!.. Хоть три раза в день, вместо еды… Петрович смеялся как подорванный, отец тоже довольно улыбался, хоть и получил от матери тумака.
Щербатый асфальт тротуара Печатников потянулся вдоль обрыва в речной залив. Не сговариваясь, родители подхватили Петровича за руки. Ограничение свободы не убавило тому природного оптимизма, и он на время превратился в глаза и уши. Прищуренные, надо сказать, от солнца глаза, и розовые, по той же причине, в меру оттопыренные уши.
Внизу журчала вода, где-то рядом стрекотали кузнечики, впереди, в частных домах лениво побрехивали собаки, вяло бренчали колокольцами коровы. Мимо, поднимая тёплую пыль, сновали прохожие, знакомые и не очень…
За разговорами осталась позади новостроечная Шрссейная, преодолён злополучный Мост, ещё немного, и первая цель воскресной прогулки достигнута. За трёхметровым памятником Вождю мирового пролетариата, там, где развевались бронзовые фалды ленинского сюртука, начиналась недлинная ухоженная дорожка, упирающаяся в традиционно жёлтое здание с красивой табличкой.
- Ну, читай, сынку, – подкручивая воображаемый ус, – попросил отец.
Надпись была хорошая, почти без буквы «Р», и сынку прочитал : « Фотоателье № 123 города Москвы.»
Внутри Петровичу понравилось: было прохладно, темно и таинственно. Он сначала вроде бы заробел, но это быстро прошло. Пожилой и несуетливый хозяин, одновременно лысоватый, седой и кудрявый, располагал к себе. – Лев Маркович, – галантно поклонившись, представился он. После непродолжительной процедуры знакомства, родители уединились за тяжёлой портьерой. Громким шёпотом мама предприняла последнюю попытку убедить отца сфотографироваться, но быстро потерпела конфузию. – Будем фотографировать мальчика, - уже нормальным голосом объявила она.
Фотограф проводил мальчика в ярко освещённый зал, приподняв, поставил на деревянный стульчик. Какое то время Лев Маркович бродил по студии, поправлял свет, негромко разговаривал сам с собой, иногда обращаясь к Петровичу, внимательно разглядывал незамысловатую композицию из мальчика и стула. Решив, что с матросским костюмом мило будет смотреться водоплавающая птица, фотограф вручил ему пластмассового утёнка. Приготовления закончились, хозяин по-юношески стремительно нырнул под кусок плотной чёрной ткани, скрывшей голову и часть странного аппарата, похожего на гармонь дяди Луки, правда, с тремя деревянными ногами.
Про птичку Петрович ни капельки не поверил, но на всякий случай покрепче ухватился за утёнка и прищурился. Вспыхнул Магний ….
Морщинистая рука в россыпи старческих гречишных пятен бережно держала фотографию. На пожелтевшем кусочке картона маленький Петрович хитро щурился со стула, прижав к себе полузадушенного пластмассового утёнка...
Карточка аккуратно легла рядом с другими снимками в раскрытый альбом, лежащий на коленях. Вот Андрей на выпускном, вот уже в настоящей военной форме, здесь свадьба… Следом пошли фотографии дочки с тем же фамильным прищуром…
Последними в альбоме хранились карточки диковинных дикарей. Голых. Без матросских костюмчиков, но вполне себе настоящиъх. Но это уже было из другой жизни…
Заработал монитор, раскидав по кабинету цветные блики, зажёгся на кухне свет, недовольно заурчав, ожил холодильник. Беспричинная грусть, вначале юркнув в тёмную прихожую, шмыгнула из дома, негромко хлопнула входной дверью, и легким дымком растаяла в морозном воздухе… Наступало 22 ноября очередного года…
