«На сих развалинах свершилось
Святое дружбы торжество...»
Пушкин, «Чаадаеву с морского берега Тавриды»
Девочка в платье-матроске читает Пушкина.
Не наизусть — на ощупь.За слогом слог.
Великолепие водное и воздушное
служит ей фоном: закат, но ещё светло.
Белой ротонды подкова, паря над скалами,
держит в объятиях тёмный гранитный знак.
Водит ребенок пальцем вдоль строк, лаская их.
Сквозь балюстраду хлещет голубизна.
Как передать, чтобы вы это тоже видели?
Ожил случайный снимок, заговорил:
лестница мимо Георгиевской обители,
блик по металлу хромированных перил.
Словно вне времени платье-матроска детское,
даль неоглядна, выгнут небесный свод.
...И на уступе Пушкин стоит с Раевскими —
ровно за два столетия до того.
Вечность густая настолько, что можно пить её.
Чайки мелькают, и ветер несёт их стон.
Конь от обрыва попятился, бьёт копытами,
ржёт и храпит. Приседает, крутя хвостом.
Юн и порывист, ещё не записан в гении,
Пушкин от груды камней не отводит взгляд,
слыша рассказ: Артемида и Ифигения,
тавры и смерть чужеземцев, Орест, Пилад.
Позже возьмётся перечитать Овидия
и с Муравьёвым-Апостолом вступит в спор...
Камни стены монастырской, плющом увитые,
дымкой укрытая линия дальних гор.
Точка на карте, в которой сошлось столь многое:
греческий парус и тысячелетний крест,
флаг на корме — Андрея или Георгия,
флотских архангелов — символы этих мест.
Всё, что ниспослано нам и сполна отпущено,
ждёт лишь касания. Вот же они, азы:
пальцем водить по граниту, читая Пушкина
и от усердия высунув русский родной язык.
