Педагогика в СССР времён застоя – царство женское, триумф сексизма, хоть и учили нас, будущих учителей, по книгам, написанным исключительно мужчинами. Песталоцци, Ушаков, Макаренко – ну, разве что Крупская затесалась в эту компанию, и то по мужниным деяниям.
В Костромском пединституте больше всего студентов-парней было на историко-педагогическом факультете и на худграфе. Не только вчерашние школьники, но и те, кто уже отслужил в армии. Немного парней на физмате, и все какие-то затюканные. На инязе – один-два парня на курс, красавчики и модники. Один юноша на естфаке. Один на филфаке.
Я знакомлюсь с двумя выпускницами филфака, когда прохожу первую педагогическую практику в школе. Татьяна и Галина – пионервожатые, учительских ставок в городском отделе народного образования для них не нашлось. Я прихожу к ним в пионерскую комнату – и задерживаюсь, зависаю. Девушки старше меня на несколько лет - и намного опытнее в той прикладной дипломатии, которая только и помогает выжить в школьной среде обитания. Галина – темноволосая громкоголосая хохотушка-вертушка, заряженная анекдотами и подколами, как пушка картечью. Татьяна (читатель ждёт уж рифмы «романа» - будет, всё будет, но не так, как вы сконструировали) – русая, невысокая, то слегка меланхоличная, то вдруг нервная, заведённая внутренним ключом недовольства собой и мирозданием.
Татьяна брезгует идеологией – и работает на Всесоюзную пионерскую организацию имени Владимира Ильича Ленина. От Татьяны я узнаю, что наш историко-педагогический факультет презрительно называют барабанфаком - без примеси чужеродного мата, английское «фак» мы услышали только в девяностые.
Постепенно я начинаю догадываться, что Татьяна влюблена в своего институтского преподавателя – назовём его С. Ему сорок с небольшим (язвительно и глупо отмечаю разницу в возрасте), он умница, пишет статьи для энциклопедий, независим характером, известен вольномыслием, на кафедре его гнобят, а студентки обожают. Татьяна говорит о нём с тем трепетом недосягаемости, который не оставляет даже бессильных надежд никому прочему. Там – абсолютная величина, безупречный вкус и мудрость, здесь – пошлость и плесень. Точка зрения достаточно манихейская и по-своему обоснованная.
Но мне досадно. Мне ревниво.
Я, ещё ничего не сделавший, не учёный, не писатель, не учитель, я - запятая в сложносочинённом предложении жизни, остро завидую литературоведу С., которого безответно любит вожатая по необходимости по имени Татьяна. Разность наших потенциалов создает электрическое поле несогласия, побуждает к переменам, смысла и направления которых я не в состоянии понять.
И вдруг случается ситуация, когда невозможное близко к осуществлению. Мы с Татьяной заходим в книжный магазин. Серый сырой зимний день, не холодный, но гадостный. Приглушённое гудение ламп дневного освещения. И я говорю: «Тусклое здесь электричество». Без всякого выпендрёжа от избыточной эрудиции или желания удивить – просто говорю первое, что пришло в голову. И Татьяна смотрит на меня – необычно и обещающе. Как будто я не Окуджаву процитировал, а угадал карту, которая принесёт огромный выигрыш. Или совершил что-то красивое и бессмысленное – въехал на гнедом жеребце в аудиторию, где идёт семинар по истории КПСС. И теперь между мной и Татьяной возникнет неожиданное чувство понимания – это мне так кажется.
По-другому могли повернуться все дальнейшие события, зацепись я за открытый новым возможностям татьянин взгляд.
Нет, не использовал, ничем не ответил.
Через несколько лет С. выжили с факультета, старательно и обидно, как это умеют делать в Костроме, очень нелюбящей людей самодостаточных – сначала он уехал в Череповец, потом во Псков. Если бы мне было нужно придумать самый искусственный, самый книжно-фальшивый финал, я бы написал, что Татьяна уволилась из пионервожатых и поехала следом за своей любовью. Придумывать ничего не надо. Именно так и случилось.