«Шли и шли и пели "Вечную память", и когда останавливались, казалось, что её по залаженному продолжают петь ноги, лошади, дуновения ветра. Прохожие пропускали шествие, считали венки, крестились. Любопытные входили в процессию, спрашивали: "Кого хоронят?"»
Так начинается один из самых известных в мире, один из самых спорных русских романов двадцатого века – «Доктор Живаго» Бориса Пастернака. Хоронят мать главного героя, и эта сцена задаёт направление и ритм всей дальнейшей истории, которая принесла автору Нобелевскую премию по литературе.
А это уже Иван Бунин. Рассказ «Лёгкое дыхание». Хрустально чистая, классическая проза, точная, без единой погрешности.
«На кладбище, над свежей глиняной насыпью стоит новый крест из дуба, крепкий, тяжелый, гладкий.
Апрель, дни серые; памятники кладбища, просторного, уездного, еще далеко видны сквозь голые деревья, и холодный ветер звенит и звенит фарфоровым венком у подножия креста».
Почему началом становится финал, конечный пункт пребывания, откуда не уйти, не выбраться? У авторов двадцатого, разорванного, раскорёженного века развязка сплеталась с завязкой - и не только в литературе.
Вспомним один из лучших отечественных фильмов о военном поколении, о солдатах Великой Победы – «Белорусский вокзал». Где он начинается? На кладбище. Однополчане хоронят товарища. В девятнадцатом веке этому событию были бы отданы последние страницы книги, последнее действие пьесы. Теперь же линейное время отменено вместе с прогрессом.
Вздумай я писать роман, начал бы со сцены на костромском кладбище. Идёшь по нему и видишь одну могилу, вторую, третью... А на памятниках имена людей, у которых брал интервью, с кем-то из них пил, с кем-то отмечал театральные премьеры, с кем-то просто раскланивался. А сейчас они тут.
И начинаешь сравнивать, сколько живых, а сколько мёртвых в твоей биографии. И нерадостно, совсем нерадостно.
А потом незаметно (это важно – незаметно, то есть естественным путём) начинаешь примиряться с тем порядком вещей, когда каждый отвечает за себя.
В первую очередь - за себя. Не за свободу, не искусство, не за прогресс, не за устои. Каждый - часть целого, часть тихого некрополя. Рядом надгробия людей, которые принимали решения, властвовали, управляли, произносили речи, читали лекции и тех, от кого внешне ничего не зависело, кто остался в памяти двух-трёх человек или уже забыт. Гранитная глыба, на которой в полный рост изображён прилёгший отдохнуть «браток» и ухоженная, любовно прибранная могилка восьмидесятилетней бабушки с самой русской фамилией Смирнова.
Как писал Вознесенский: «Ляжем – сравняемся».
И материализованные мемориальные юзерпики на граните и эмалевых табличках, на фотографиях под стеклом. Лица, лица, лица, лица…
И эпитафия:
Заходи, прохожий, навести наш прах.
Но мы уже дома, а ты пока в гостях.
Безыскусно. Возможно, неоспоримо.