Читать роман сначала - здесь
В этом ресторане их знали. Какую водку пьют, что курят, какую музыку предпочитают. Могли обслужить в долг. Правда, такого не было ни разу: чтобы у Сухановского с Юрьевым кончились наличные. Когда-то, в неприкаянном студенчестве – возможно, но кто старое помянет…
Знали не только вкусовые пристрастия, но и то, что доктора лучше не задирать: не успеет того боксер оттащить вовремя, не заметишь, как сместится нижняя челюсть относительно верхней. Не смотри, что кардиохирург! Это когда в операционной, в халате, маске, бинокулярах и со скальпелем в руке – другое дело. А здесь – обидчив, вспыльчив и ревнив. С этим стоит считаться!
- Куда в отпуск надумал? Опять в Швейцарию?
- В Штаты, Павлуша, в Штаты, - Герман прищурился, словно пытаясь увидеть за стеклянным эркером ресторана поверх городских крыш заокеанский берег. - Представь, боюсь ехать. А отказаться нельзя… Кенни Зар пригласил как-никак. Неповторимый мужик и прекрасный хирург.
– А, этот, - Павел сморщился, усиленно вспоминая, - американский кардиохирург, который в прошлом году приезжал? Ну, разве такое забудешь!
– Именно он. Приглашает в клинику Мейо. Мировая клиника, кардиологическая мекка! Так сказать, попрактиковаться в реконструкции клапанов.
– Слышь, ГерСергеич, а зачем тебе так много клиник? Одна, другая, третья… Арон из Израиля приезжал, так и развивал бы все по этой модели. Зачем Швейцария, Штаты? Так, наверное, проще?
Доктор посмотрел на друга снисходительно.
– Извини, Пашута, не понимаешь ты кое-что. Это разные школы, образно говоря, разные тропинки в кардиохирургии. Иногда бывает, какой-нибудь шовчик почерпнешь в той методике, а потом выйдет так, что его-то как раз тебе и не хватало. Надо брать из разных методик лучшее, они взаимообогащают друг друга. Где-то одно позаимствуешь, где-то другое. Причем, не знаешь, что в конечном итоге окажется решающим.
- Хорошо, хорошо, а чего тогда боишься, ГерСергеич? – улыбнулся Павел. – В самолете, насколько я помню, тебя не укачивает. Может, опасаешься, что стюардессы, на рейс зарезервированные, не в твоем вкусе окажутся? Так давай подсуетимся сейчас, пока посадку еще не объявили.
- Тебе бы все шуточки! – отмахнулся хирург. – Ты забыл, в каком непредсказуемом городе мы живем. Тебе напомнить, как я зимой в Европе отдохнул?! До сих пор себя падлой считаю.
Улыбка медленно сползла с широкого добродушного лица Павла.
- Ты о пожаре в «Хромой лошади»?
- О нем, родимом, - покачал головой Герман. – Нет ничего паршивей бездействовать в такой ситуации. Когда теоретически можешь помочь кому-то, а на практике вынужден молча слушать новости издалека.
Боксер молча переводил взгляд с одной официантки на другую. Видимо, ни одна из них не нравилась, так как вскоре глаза его уперлись в высокую стеклянную кружку с остатками пива.
Что тут скажешь?! Историю эту он слышит не в первый раз, и не в первый раз отмалчивается по поводу сокрушений друга. Да, в городе случаются катаклизмы, возможно, чаще, чем нужно: то самолеты падают рядом с жилыми кварталами, то кафе горят, словно они из соломы… То вдруг взбесившийся автобус начинает по проспекту собирать в охапку все припаркованные иномарки. Но доктор – не солнце, он всех обогреть не сможет!
Размышления были прерваны цокотом каблучков по паркету. Заплаканная официантка, едва не поскользнувшись, с трудом затормозила перед их столиком. Молодую женщину душили рыдания:
- Помогите, пожалуйста, я… не знаю, что делать… Мне позвонили из детского садика… Лелечка… моя девочка… Ей… Она…
Павел сжал руку женщины:
- Успокойтесь, - в следующее мгновение он уже наливал минералку в свободный стакан. – Вот, выпейте, пожалуйста.
После нескольких глотков, всхлипывая, женщина рассказала. Оказывается, в детском садике ее пятилетнюю дочь ударили детской лопаткой по лбу, образовалась рана чуть не через весь лоб, края которой загнулись и кровоточат.
- О, господи, - зарыдала женщина с новой силой. – Это же… шрам на всю жизнь! Они вызвали «скорую».
- Спокойно, - Павел взглянул на друга, который равнодушно потягивал пиво, не принимая участия в разговоре. – Когда приедет «скорая», пусть скажут, чтоб девочку везли в Институт Сердца. И ни о чем не волнуйтесь, до свадьбы лоб точно заживет.
Когда женщина убежала в подсобку, Сухановский встрепенулся:
- Так о чем вы здесь говорили? Кажется, я что-то интересное пропустил? Хотя, вроде, не спал.
- Из тебя такой же притворщик, как из меня Бельмондо!
- А что, носы у вас, вроде, одинаково сбиты. Боксерня, короче… Кстати, она, кажись, обратно бежит. Что-то у них там не срастается.
Действительно, каблучки вновь застучали по паркету.
- Извините, приехала «скорая», но врач отказывается везти девочку в «Институт Сердца», - лепетала обеспокоенная мамаша, держа возле уха сотовый. - Хотят в областную стоматологию…
Герман посмотрел на друга и подмигнул, мол, играй роль до конца.
- Давайте трубку сюда, - Павел протянул руку. – Сейчас мы объясним доктору популярно.
- А у вас точно получится? – засомневалась женщина, протягивая телефон. – Она категорически отказывается…
Герману стоило больших усилий, чтобы не улыбнуться. Он видел, что и Павел находился на грани, поэтому крепился до конца.
- Алло, с вами разговаривает помощник профессора Сухановского… - чуть дрогнувшим голосом начал боксер. - Да, видите ли, доктор сейчас на операции аорто-коронарного шунтирования, подойти к аппарату не может. Везите в «Институт Сердца», примем, не волнуйтесь. Ах, вы врач… Ну-ну.. Юрьев моя фамилия! Так и запишите!
Услышав, что на том конце провода действительно врач, Сухановский попросил трубку:
- Как сознание девочки? Размер раны… примерно… Ревет, это хорошо. Везите в Институт Сердца. Я сказал!
– Что ж тут хорошего? – обиделась мать, когда ей вернули трубку. – Если ребенок плачет. Ей ведь больно!
- Это как новорожденный, - объяснил доктор. - Если молчит – плохо, ревет, заливается – хорошо. Утихомирить его мы всегда сможем.
Когда, чуть успокоившись, женщина отошла в подсобку, Сухановский допил свое пиво и начал собираться:
- Шутки шутками, но надо поторопиться. Все-таки девочка маленькая, будущая женщина, нужен косметический шов. Чтобы, когда вырастет, даже воспоминаний не осталось.
- Между прочим, знаешь, что ответила врачиха со «скорой»?
- Без понятия, - буркнул Герман, поднимаясь из-за стола.
- Ах, Юрьев? Знаем, какой вы помощник! Про нас с тобой все подстанции в курсе. Конспирация отменяется.
- Кто бы сомневался, - доктор задержался, размышляя: - матушку безутешную надо подвезти, так же такси будет вызывать. Деньги тратить опять же.
- Думаю, кружка пивка не станет помехой для операции?
- Никак нет
Покачиваясь за заднем сидении «мерседеса», он думал о том, что лопатка могла прилететь не в лоб, а, скажем, в шею. Тогда последствия могли быть абсолютно непредсказуемыми. Не дай бог, конечно. Девочке, можно сказать, повезло. Хотя… смотря какая лопатка. Поистине, не знаешь, где поджидает тебя твоя летящая лопатка. Тот же кирпич, по сути. Из-за какого угла
Положив руку на плечо все еще всхлипывающей женщине, поинтересовался:
- Как девочку зовут?
- Сашенька, - произнесла мать, утирая слезы платочком.
- А вас?
- Венера Махайловна.
В коридоре Центра мамаша травмированной девочки с трудом поспевала за летящей походкой Сухановского. Чувствовалось, что в этих стенах доктор был самым главным.
– Женщине выдать халат, бахилы. Она будет присутствовать.
Медсестра, услышавшая это, безропотно подчинилась. Потом, словно очнувшись, уточнила:
- Присутствовать при чем?
- Привезли девочку? С раной на лбу!
По тому, как медсестра начала втягивать голову в плечи, как стала отводить глаза, Сухановский безошибочно предположил, что могло случиться за то время, пока они ехали. Закрыв глаза, застонал и резко вышел из приемного отделения.
– Привезли девочку? – было брошено попавшемуся навстречу хирургу.
– Какую? – молодой коллега остановился, теряясь в догадках.
– Инструкцию по … зажигательному патрону! – передразнил профессор дежурного врача. – Не дай бог, отправили девчонку обратно, выспаться не дам! Так и знай!
- К этому мы привычные. Мы и отправляли, все же у нас не стоматология, а врачиха заартачилась, отвела меня в сторону, – говорит, Сухановский сказал везти к вам… Я нисколько не удивился. Пришлось принять.
Герман посмотрел на мятый колпак молодого коллеги, и почему-то вспомнил себя тридцатилетней давности. Ему тоже палец в рот класть не стоило. Случалось, с самим Ратнером спорил, отстаивая свою точку зрения. Тогда был другой уровень медицины, несравнимо более низкая оснащенность, но то, что порой искрило между коллегами – не изменилось, просочилось сквозь годы, искрит и сейчас. На другом уровне, между другими людьми, но искрит.
- Он отправлял! Посмотрите на него! Я тебе отправлю, я тебе так отправлю. Мало не покажется! Да, это я действительно распорядился, чтобы везли к нам! Девочку в перевязочную. Да что тебе я объясняю! – Повернувшись к ошарашенной подобными разговорами мамаше, доктор изменился в лице, словно заново родился: - Скажите, э-э-э… Венера Михайловна, нет ли у Сашеньки аллергии какой-нибудь. На лекарства, на шерсть животных, цветы, пыль, желток куриный?
Губы женщины зашевелились далеко не сразу.
– В-вроде нет.
- Ну, вот и славненько. Ждите здесь, никуда не уходите. Все будет о`кей, я вам обещаю.
С этими словами доктор исчез за декоративной дверью.
* * * *
Как рыба уходит в глубину, так и Герман ушел в диссертацию с головой. До защиты оставались считанные дни, а ему казалось, что его круговой шов не выдержит тяжести ответственности, и вот-вот порвется. Даже во сне он видел, как развязываются стянутые нити, сосуд расходится и в ткани выливается кровь. Что было причиной таких сновидений – не известно. Он просыпался расстроенным, в клинику идти не хотелось.
Все вокруг двигалось своим чередом, как лица на встречном эскалаторе: утренние линейки, заседание различных комиссий, плановые и экстренные операции, обходы больных по палатам, заполнение историй, просмотр снимков, анализов, заключений. Осматривая животы, Сухановский ловил себя на мысли, что рука помнила, какой была печень у этого больного вчера, неделю назад, при поступлении. Автоматически в голове стыковались размеры, и в пространство выскальзывала фраза о том, что динамика положительная, все нормализуется.
Однако времени не хватало катастрофически.
Герман открыл свой закон: если приходить на работу на час раньше, то можно посмотреть не только плановых больных, но и своих, заболевания которых представляют чисто научный интерес. Это будет час ниоткуда, час из ничего, украденный у жизни. Оставалось лишь заставить себя просыпаться пораньше.
Не всегда, правда, удавалось посмотреть тех, кого планировал.
– Все, дальше некуда, - с горечью в голосе признался как-то утром в ординаторской доктор Фурман, пожав ему руку. Причем, когда он расстраивался, его сходство с артистом Лазаревым становилось практически полным.
– Что стряслось, Михаил Георгиевич??
– Мрак вокруг, один мрак. Все настолько загнило, настолько закуржевело, что, того и гляди, вот-вот прорвет. И все рухнет.
– Вы о нашей, пардон, политической системе? – зная коллегу, осторожно оглянулся на входную дверь Герман.
– Можешь не оглядываться. Сейчас за такие слова уже не посадят. Иначе садить пришлось бы половину населения СССР. Ты занят диссертацией, у тебя подъем, воодушевление… Это можно понять. И я тебя, в принципе, понимаю…
– Надо уметь радоваться маленьким радостям, разве нет?
– Когда во главе государства стоит… маразматическое старичье… О каких маленьких радостях может идти речь? Так и хочется спросить: Вы чье, старичье? Читал, надеюсь, повесть Бориса Васильева с таким названием.
– По-моему, даже фильм такой есть, где Дворжецкий играет главную, так сказать, старческую роль, - раздалось от двери, оба оглянулись и увидели Колю Былинкина. – А что это мы вдруг вспомнили про эту повесть? Не самая сильная она у него, по-моему.
– Ассоциация с правительством нашим, - бесхитростно пояснил Герман. – В таком возрасте человек не должен управлять государством.
– Скажи, Герман, ты бы не хотел управлять государством?
Вопрос Былинкина застал врасплох молодого коллегу, тот не нашелся, что ответить, за него ответил Фурман:
- А кто меня туда пустит, скажи, Герман, да?
Молодому ничего другого не оставалось, как кивнуть в ответ.
- Да, старик сидит на старике и стариком погоняет, - рассуждал Былинкин, переодеваясь. - Черненко тяжелый астматик, из больницы не вылезает, даже заседания Политбюро там проводятся. Устинов, как в болоте, увяз в Афгане со своим… вернее, с нашим ограниченным контингентом, который воюет, похоже, сам за себя. Вы слышали, да? Ввели зенитно-ракетную бригаду зачем-то, опомнились, стали выводить – в тоннеле 16 солдат задохнулись от выхлопных газов собственной техники. Это ли не старческий маразм?!
– Сколько? Шестнадцать? - Герман уселся за свой стол у окна, закрыл глаза, сжал виски руками, пытаясь сосредоточиться на услышанном.
Он вообще выключился, отстранился от разговора.
Если попытаться вспомнить лица людей на улице, в ЦУМе, в театрах, - он бы не сказал, что на всех – такая уж печать безысходности. Все гоняются за дефицитами – это правда. Джинсы, дипломаты, туалетная бумага, шампунь, парфюмерия. Растворимый кофе, копченая колбаса… На прилавках этого ничего нет. Достать дефицит – серьезная цель, требующая планирования, расчетов. В этой погоне проходит жизнь, растворяются ее бесценные мгновения. Может, карма у советских людей такая? Когда-то ездили на лошадях, теряли в дороге недели и даже месяцы, а сейчас время ускользает в погоне за дефицитом.
Герману претило этим заниматься: стоять в очередях, выкраивать деньги или давать кому-то до зарплаты в долг на покупку, скажем, нового, только что появившегося отечественного видеомагнитофона «Электроника».
Суета все это, сиюминутность… Однако все вокруг сходили с ума от этой сиюминутности, занимаясь ею иногда и в рабочее время.
Но было что-то выше дефицита! Здоровье, жизнь, наконец. Доверие больных, которое чувствуешь практически ежеминутно, которое не пропьешь, не выменяешь ни на что другое, не получишь, выстояв огромную очередь за ним. Оно стоит дороже, ты в нем, как в обережном круге, находишься весь рабочий день. И тебе уютно, ты как будто не одинок. Может, и рад бы ошибиться в диагнозе, но не сможешь - доверие не даст…
Он и предположить не мог, что с изнуряющей погоней за дефицитом столкнется буквально через час. Разъедающее, гнилостное влияние этого неизбежного зла проникло даже в хирургическую клинику.
Заходя в операционную, Сухановский почувствовал – что-то у анестезиологов не так. Глаза анестезиолога Валентина Волосатых бегали, рука с ларингоскопом дрожала, такой суетливости Герман за ним не помнил. Взглянув на больного, все понял: предстояло оперировать баскетболиста, рост которого – под два метра. У таких великанов все другое: гортань, трахея, бронхи.
Не каждая дыхательная трубка здесь подойдет по размеру, к наркозу следовало тщательно подготовиться. Драматизм ситуации заключался в том, что миорелаксанты[1] уже начали действовать, а заинтубировать[2]больного быстро не удалось из-за длинной и вытянутой гортани – не удавалось качественно ввести дыхательную трубку. Наркоз как бы разрывался: с минуты на минуту спортсмен мог проснуться и … умереть от дыхательной недостаточности¸ так как грудная клетка ему не подчинялась.
Герман нашел глазами Марию – операционную медсестру.
- Маш, срочно, одна нога здесь, другая - в соседней операционной. Там у Льва Соломоновича спроси эндотрахеальную трубку максимальной длины, чтобы в конце стояла цифра девяносто… увидишь.
- Я уже помылась, - Мария недовольно сверкнула глазами.
- Это поправимо, матушка, шевелись!
Когда, наконец, удалось заинтубировать гиганта, и по трубке пошла долгожданная азотистая смесь, Герман уловил подергивания бедер. Да, еще бы немного и…
- Как зрачки? – в шутку спросил у красного и вспотевшего Валентина. – Узкие, надеюсь?
- Спасибо, Герман Сергеевич, - устало выдохнул Валентин. – Выручили. Я, честно признаться, не знал, что делать…
Операция прошла как по маслу. Несколько дней спустя гигант зашел в ординаторскую, неуклюже подошел к сидящему за столом Герману и вручил коробку с новыми кроссовками «Botas».
- Спасибо вам. Я слышал тогда весь разговор в операционной, начал просыпаться и чуть не умер, так как дышать не мог. Уже почти по черному лабиринту летел, впереди маячил свет…
Герман вскочил, как ошпаренный, схватил коробку:
- Да вы что, вам бы никто не дал умереть.
- И тем не менее…
Баскетболист отвернулся и быстро вышел из ординаторской.
А тогда, сразу после операции, в курилке у них с Волосатых состоялся разговор на повышенных тонах:
– Что ж ты не побеспокоился заранее о дыхательных трубках. Знал наверняка, что Гулливера будем оперировать? – спросил Сухановский Волосатых в курилке после операции.
– Признаться, ничего не успел, - развел тот руками. – Сегодня с пяти утра дежурил у мебельного, отмечали, кто в очереди на стенку «Русь», прибежал на работу только-только…
- Вот, и ты туда же, - разочарованно резюмировал Герман. - Все гоняешься за дефицитом. Стенка «Русь», конечно, неплохое дело.
– Ты что, меня воспитывать вздумал? – напрягся Валентин. – Можно подумать, я один за мебелью гоняюсь. Ты знаешь, сколько нас в очереди?! Имя нам – легион!
– Из-за этой очереди сегодня чуть человек на тот свет не ушел.
- Но не ушел же!
- Допустим, не ушел бы, завели бы, парень-то молодой, но связь между первым – погоней за стенкой – и вторым – осложнением наркоза – вырисовывается отчетливая. Этого ты отрицать не станешь. Я бы понял, если бы у тебя ребенок заболел, протемпературил всю ночь, и ты из-за этого не выспался. Но стенка… Это, извини, за пределами моего понимания.
– Посмотрите на него, - широко развел в воздухе руками анестезиолог, - какие мы принципиальные. С ним откровенно поделился, а он. Медицина такая же профессия, как и все остальные.
- Нет, не как остальные, - горячо возразил Герман. – Она особенная, ни на одну другую не похожая. И если ты считаешь иначе, то тебе…
- Ты на Западе был? – перебил его неожиданно Волосатых. – Знаешь, какое там отношение и к врачу, и к больному?
- При чем здесь Запад? – Герман словно споткнулся на ровном месте, не ожидая поворота в разговоре. – Мы в Советском Союзе живем!
- Значит, не был. Иначе знал бы разницу. Она – огромного размера. Я не о зарплате даже, не об оснащенности говорю. И даже не об уважении к врачам. Там, к примеру, если рабочий день у врача закончился, он едет домой на мерседесе. И вдруг прикинь, увидел, что человеку на остановке стало плохо. Он, как правило, не остановится даже.
- Врешь! – Герман схватил коллегу за воротник халата.
- Отцепись! – Волосатых попытался оттолкнуть его, но у него не получилось. – У тебя мозги набекрень, тебе лечиться надо! Можешь спросить у знающих людей, если мне не веришь. Он не остановится, потому что его рабочий день закончился. И только в нашей дубовой стране его могут привлечь к ответственности за неоказание первой помощи.
Герман отпустил коллегу. У него словно что-то оборвалось внутри. Неужели Волосатых прав, и западные врачи такие? Как можно перестать быть врачом хоть на время? Разве можно в себе врача включать и выключать? Это даже не профессия – способ существования в мире, где все смертны, подвержены болезням и травмам.
Волосатых давно покинул курилку, а Герман все стоял и думал.
Не такая уж отсталая у них страна, если в ней так учат медицине.
[1]Миорелаксанты – лекарства, выключающие дыхательную мускулатуру.
[2]Интубация – перевод оперируемого на аппаратное дыхание через эндотрахеальную дыхательную трубку.
Понравилось? Ставьте "лайк", делитесь с друзьями в соцсетях, подписывайтесь на канал. Продолжение - здесь