Солнце таяло на глазах, и дни его были сочтены, как и мои. Не впервой мне зреть кончину Солнца.
- Ярило умирает, дабы снова стать молодым! - любил повторять Дедо. И всегда оказывался прав.
Когда молодое, едва народившееся солнце впервые касалось робким лучом чёрного бока нашей избы, дед, кряхтя, выползал наружу, точно старый ёж. Часто моргая сизыми ресницами, подставлял чело солнечному лучу. И замирал. Мог просидеть так хоть целый день, почти не шевелясь. Дедо был уже совсем старый и слепой. Ел совсем мало. Высох весь, как осенний лист. Всё ждал, когда и ему приспеет пора уйти вослед солнцу в мир иной - незримый.
- Дедо, а Дедо, - спрашивал я его, - трудно те быть старым?
Дед отвечал не сразу. Пожуёт бывало своим однозубым, похожим на дупло ртом и вымолвит нехотя:
- Доживёшь – узнаешь.
Потом помолчит-помолчит и почнёт рассуждать про то, как раньше бывало увозили таких вот стариков в лес. И стариков, и старух. Чтоб не маялись они в старческом, ветхом теле, а быстрее бы народились в новом молодом. А иные, так и сами уйдут, пока в силах идти Яриле вослед. После уж родичи найдут, утянут волочугами дряхлую оболочину, коли поспеют до зверья. Предадут огню, по обычаю. И пляшут, смеются, на конях скачут – всё для того только, чтобы с новою силой прорастала жизнь!
- Ну–у это всё, когда и было? - обрывал я дедовы рассуждения, - нынче-то уж не так!
- Не так, - эхом отзывался Дедо. И умолкал, часто-часто моргая слепыми слезящимися глазами.
Я не помню своего отца, давно погинувшего на рати. Меня выкормил Дедо. В детстве я долго звал Дедо – тятей. Ни разу не остерегла меня и мать. И только много позже я понял почему. А поняв, не осудил. И никто не осудил. По закону и по обычаю молодая вдовая жёнка вкупе с детьми становится женой брата покойного. Но случилось так, что у отца моего не осталось в живых ни единого брата. Остался один Дедо. А у матери остался один я. И стал Дедо мне отцом, а матери мужем.
Тогда ещё в силе был Дедо - крепкий, кряжистый. Одною рукой коня мог удержать. Дух захватывало, когда подкидывал он меня вверх своею широкой твёрдой, как лопат ладонью. Летели встречь исполинские ветви буков. Чаялось будто падает прямо на меня и само небо. Мать улыбалась!
Я не помню, чтобы моя мать смеялась. Разве что улыбалась, да и то редко – когда Дедо играл со мною, улыбалась. Да.
Что я ещё помню о детстве? Наше тёмное жило с крохотными оконцами вверху. В оконца те медленно уплывали сизые клубы дыма. Там вверху наш дым сплетался с прочими дымами, и этот общий большой дым нашего племени поднимался ввысь – туда где живёт свет. Помню нежный вкус лепёшек из проса, которые пекла мать. Как ел их, макая в прозрачный мёд. Вообще то я гораздо чаще бывал голоден, чем сыт. От того и запомнились эти самые лепёшки. И даже теперь - в последний вечер вспоминается их вкус.
Запахи, образы вкусы, звуки – оказывается это и была вся моя жизнь! Как я не понимал этого раньше? Не задумывался! А вот оно и было так.
Пришёл на ум горшечник Горыня. Все мы – ребетня любили поглазеть на то, как бурая глина, нещадно измятая его ногами, превращается в тулово горшка. Скрипит кружало, и бесформенная масса принимает обличье.
Кружало – старинное название гончарного круга.
Молодые горшки Горыня отправлял «на пожар», то есть в печь. После жара горшки нежданно меняли свой цвет. Зелёные делались розовыми. А бурые краснели.
«Молодой был – людей кормил, а старый стал – пеленаться стал» - отгадку знали все. То горшок, слепленный Горыней. У матери было несколько таких старых - с мелкими трещинками, и от того запелёнатых в бересту горшков.
Горыня любил сказывать и судить обо всём на свете. Делал это умеючи! Правда чаще всего он говорил о глине, горшках и горшечниках.
- Сварог, - рассуждал Горыня, - и нас - людей из глины лепил. Осталось у него как-то немного лишней глины. Вот такой небольшой кусочек, - Горыня складывал ладонь узкой лодочкой.
- Что для вас ещё слепить? –прошал Сварог у людей. Счастье нам слепи! – закричали люди. Тогда Сварог, молча, протянул этот последний кусочек глины людям. Семи се и слепите.
- И что дальше? – тормошили мы примолкшего Горыню.
- А ничего. Никто не решился взять такую глину. Один сыскался – взял: и вот - стал горшечником.
По што я вспомнил это днесь? А по то, что и сам я словно глина попаду вскоре и на топанец, и на кружало, и «в пожар» и «в обвар»
Топанец – ровное место на дворе или в избе, где тщательно разминали глину, выбирая попавшие в неё камушки.
Серые низкие тучи проглотили свет. Холодный злой ветер рвёт с дерев последние листы. Слышно, как воет мать, прощаясь со мной. Что будет с нею? С Дедо? И с Айно?
О том, что будет со мной самим, почему-то не думалось.
Айно почитал я своей сестрой. Вместе росли, в бирюльки играли. Вместе разоряли птичьи гнёзда, охотясь за свежими яйцами. Всякое про меж нас бывало. Вот заберётся она на дерево и стережёт меня, будто рысь. Спрыгнет на плечи, заорёт дурным голосом и смеётся-смеётся. Весело ей от того, что напугала. Дерзкая девка.
Как-то куклу для неё слепил. Из глины. За глиною на копанец ходили с Горыней. далече. Долго корпел. Хотелось, слепить похожую на Айно. Или даже саму Айно взять и вылепить из глины. Почему бы и нет? А она, как увидела это, коршуном налетела, выхватила фигурку и ну топтать. Потом заревела в голос и убежала. Я сгрёб в кучку мелкие осколки - всё что осталось от нашего с ней детства.
Всё это уже и было, и прошло. Я ухожу. Ухожу, чтобы стать волком или умереть, исполнив древний закон. Много лет тому назад тем же путём прошёл мой отец, и брат отцов молодший тоже ушёл вместе с ним да не воротился. А ещё того ранее хаживали туда и Дедо, и Горыня. Старую дедову выю до сих пор бережёт выбеленный временем волчий клык.
- Хуже страха бывает только презрение! – учил меня Дедо, - Когда всякий плюнет в твою сторону, да ещё и надсмеётся, а тем паче пожалеет. Тогда сам себя презирать почнёшь и пожрёшь самого ся.
Когда уходишь насовсем – не стоит прощаться. Остаётся шагнуть в темноту.
(Продолжение следует)
Уважаемые читатели, начинаем новый повествовательный цикл. По замыслу – это историко-этнографическая реконструкция. Место действия – центральная часть восточно-европейской равнины. Время – от 8 до 12 века нашей эры. А может и того раньше. В указанный период местность эта была сплошь покрыта лесами. А населяли эти леса народы, ставшие предками русских: древние балты, финно-угорские племена и позже племена восточных славян. Но внимание я сфокусирую не на исторических событиях – это дело историка. Я обращаюсь к древним обрядовым практикам, восстановить кои, хотя бы частично, стало возможно благодаря скрупулёзному изучению фольклора. Художественное описание будет базироваться на научных работах В. Я. Проппа – известного филолога-фольклориста, профессора Ленинградского университета и не менее известного учёного-этнолога Льва Гумилёва, а также на статьях современных учёных.
Иллюстрация - репродукция картины В. М. Васнецова "Иван-Царевич и Серый Волк"
Спасибо за внимание, уважаемый читатель!