Я вспомнил кинофильм, где цыган цыгана утюжил бичом.
В кладовке висел на гвозде бич, с которым пас свиней мой дедушка у барина. Я этот длинный бич отрезал, привязал на конец перчатку, а в пальцы ее заложил две свинцовые пульки 28-го калибра. Это маленькие пульки. И стал ждать, когда Паша будет пьян.
Отмечая свой день рождения, он упился до потери сознания. Его уложили спать на веранде. Узнав, что у Паши дома никого нет, мы с Димой пришли к его дому, зашли на веранду. На диване, сделанном местным столяром Кузьмичом, в одних кальсонах спал Паша. Дима связал руки ему полотенцем, висевшем на стене. Связал ноги его брючным ремнем. Он только мычит, как корова.
- Отходи, Дима, - сказал я, - буду его, нехристя, крестить. - Вот тебе, Паша, за крыльцо у клуба.
Я сильно опоясал его спину бичом. Он дернулся, перевернулся спиной вниз. Я его опоясал бичом по животу. Он вновь повернулся ко мне спиной.
- А это тебе, змей многоголовый, за сосну, к которой ты, зверюга, прикрутил меня. - И я от души врезал по его спине. - А это за то, что ты сорвал с меня накомарник и оставил на ночь у комариного болота на съедение комарам. - И дважды протянул по его окровавленной спине бичом с пулями на хвосту. - А это, Паша, за Свету.
Я хвостал его до тех пор, пока Дима не кинулся на меня, обезумевшего от злости, и не оттащил от этого гада. Я бы его мог захлестать до смерти. Дима меня вывел с веранды и всю дорогу успокаивал.
У нас, у подростков, кроме рыбалки, еще любимым, романтичным, с тайнами, секретами природных явлений и причуд была ночная пастьба лошадей.
Ночью лошадей в работе не используют. Нет самого страшного гнуса для лошадей - овода. Мы верхом на лошадях, подстелив под задницы телогрейки, взяли в котомки картошки, соли и сала, у кого оно есть. Не забыты спички и ружья, тоже у кого они есть. Выезжаем в поле вечером, когда солнце заходит за горизонт.
Пригнав табун лошадей в низину луга, где должна уже отрасти зеленая сочная трава, мы сняли с лошадей пропахнувшие лошадиным потом наши телогрейки, которые служили нам во время езды седлами, сбросили их в одну кучу, как это делали кавалеристы Чапаевской легендарной дивизии во время ночевки. А чтобы лошади далеко от нас не ушли, мы их треножим - спутываем передние ноги, а веревкой от передних спутанных ног связываем одну заднюю ногу.
Наступила ночь. Посыпали свет на безоблачном небе яркие звезды. Из болота к разгорающемуся костру потянулся туман.
Мы расстелили свои телогрейки, латаные-перелатаные несколько раз, высыпали из сумок картофель, улеглись по-удобнее вокруг костра и стали ждать, когда в костре образуются из сучков угли. И вдруг, нарушив тишину ночи, загремели ботала у лошадиных шей, громко зазвенели латунные колокольчики. Табун лошадей с поднятыми вверх хвостами, зафыркав, прыгает к костру. Дима схватил свою берданку, лежавшую возле него, выстрелил в воздух. На выстрел из леса к нам прибежали наши собаки и кинулись в низину. Я тоже выстрелил в ночную темноту. Собаки на кого-то грозно залаяли и их лай стал удаляться. Мы отогнали табун лошадей от костра. Дима раскатал угли в костре, набросал картофелин на золу, загреб картошку жаром и сказал:
- Ну, а теперь кто может байки рассказывать - пожалуйста!
Все, задумавшись, молчат.
Я гляжу в темнеющий на склоне возвышенности сосновый бор, где у сломанной бурей сосны стоит деревянный почерневший крест.
- Папа рассказывал о председателе артели, бывшем командире партизанского отряда. Бандиты и бывшие кулаки нашего села с караулили его ночью в этом бору и убили. Его там и схоронили, - когда Дима рассказал об этом, у костра все вжались в подстилки, съежившись в комочек, как ежи, пугливо оглядываясь на темный бор, где стоит тот полусгнивший крест.
От костра тянуло дымом, а ветер задувал дым в мое лицо с зажмуренными глазами. Я закашлялся. Открыв глаза, вижу, как пацаны выкатывают из костра обгоревшую картошку, остужая ее, перекладывая горячую с руки на руку.
- Ну, если никто не хочет рассказывать, тогда я вам расскажу, - говорит Димка.
Я, обжигаясь горячей картошкой, гляжу то в темный бор, то в затухающий костер, то на далекое, усыпанное несчетным количеством крупных и мелких звезд, небо. Они мне казались искрами от костра, а глянул в костер, там звезды вместо искр. Передо мной все колыхалось вместе с дымом: страшный сосновый бор, страшная ночь, бандиты в бору, крест, склонившийся набок. Огонь то затухнет, то вновь вспыхнет от порыва ветра.
- Погода стояла хорошая, - начал рассказ Димка, - с вечера выпал снежок, а к утру подморозило. Нам в спину дул ветер, по дороге мела пороша. Мы вошли в лес. Мой Дружок и Санин волк-Барсик бежали впереди нас. Нас встретили опушенные кухтой кронистые ели. Кругом стояла тишина. А из дремучей тайги из кедрача донесся звонкий крик кедровки. И опять тишина.
Был прекрасный солнечный день. На безоблачном небе светило, но не грело зимнее солнце. И вдруг, как очень часто бывает у нас на диком Севере, где погода не предсказуема, откуда ни возьмись обволокли все небо черные тучи и все померкло. Сразу зашумел злобно темный лес, затрещали ломающиеся столетние кедры, загудели вырванные бурей мощные лиственницы. Ветер на нас бросал обломанные ветки и сучья. Нам стало жутковато среди разбушевавшегося урагана.
Но пурга затихла, тучи ушли. Из-за вершин умолкнувших вековечных высокоствольных листвягов выглянуло тусклое солнце. Наступила благоухающая тишина. Ожил мир птиц тайги. Застучал по сухому дереву дятел-красноголовик, запиликали синички, из ельника засвистели наперебой друг другу самцы рябчиков.
Подходя к избушке, мы услышали тоскующий напев филина.
- Сань, была избушка, а теперь сугроб снега, - сказал я.
И мы лыжами стали прогребать ход к дверям. Вернувшиеся наши друзья принялись помогать нам лапами отгребать снег. И мы бросили лыжи, стали помогать собакам отгребать снег руками. Увлекшись забавой, разогревшись, не заметили, как тусклое солнце зашло за вершины леса, красный диск окрасил их красновато-лиловым цветом.
Открыв двери, мы ввалились в темноту избушки, где пахло спертым воздухом, гнилью, пометом мышей и крыс. Очистив железную печку от надутого через трубу ветром снега, мы наложили в нее дров, приготовленных с осени, засунули полоски бересты и залегли ее. Но дым пошел не в трубу, а в избушку. Задыхаясь от дыма, мы выскочили из избушки.
Саня берет стоявший у стены длинный шест и по лестнице лезет на крышу к трубе. Держась за нее руками, он опущенным шестом стал пробивать напрессованный в трубе снег. И вот я увидел, как из трубы с хлопьями снега повалил дым. И Саня крикнул:
- Дим, подкладывай дрова в печку, а то я околел!
Я зашел в избушку, следом за мной, поджав хвост и визжа, вбегает Дружок.
- А где лее твой напарник? - спросил я Дружка, ласкающегося к моим ногам.
И когда я глянул в ночную темноту через оконце, то от ужаса присел на корточки. А в страх, в ужас меня ввели увиденные в темноте мелькающие огоньки. Сначала я подумал, что это сверкают светящиеся гнилушки на болоте. Но тут болота близко нет, я же знаю. И чтобы убедиться в сомнении, я поднялся и глянул со страхом в окно и увидел множество двигающихся мигающих огоньков к нам. «Это волки», - прошептал я.
В растерянности, с трясущимися руками я схватил свое ружье, вложил в канал ствола пулевой патрон, двери заложил на крючок, а в открытую печку крикнул:
- Саня, берегись! Под тобой - волки!
- Подул холодный ветер, - как вспоминает Саня. - Волки скопились у стены и, укрываясь от ветра, стали ложиться. Что делать? Так и замерзнуть можно. Я обнял теплую трубу. А ветер усиливался с завихрениями и стал прибивать дым к крыше и под крышу. Лежащая стая волков, потревоженная дымом, стала подниматься и уходить. «Слава Богу!» - Взмолился я и юзом сполз по лестнице вниз. На меня кинулся Барсик, напугав своим волчьим видом.
- Я выбежал с Дружком из избушки, - продолжает свой рассказ Дима, - побежал навстречу идущему ко мне Сане, трясущемуся от холода, в мокрых рукавицах.
Зайдя в избушку, я напоил Саню горячим чаем и накормил шашлыком из сала, посыпанного черным перцем, зажаренного на прутике от метлы. Согревшись у печки, посидев на дорожку, мы пошли к дому.
На выходе из тайги нас встретил рассвет. Был ранний час. Небо над вершинами тайги окрасилось зарею, из таежных дебрей поднимался нежными лучами еще тусклый свет. Тайга приподнялась к еще темному небу. Она была темно- зеленая, завороженная, угрожающая тайнами и неожиданностями, а ночные тени еще не сползли с тайги.
Саня шел впереди с ружьем на изготовку. Я еще подумал, кого он будет стрелять в такой мгле? И только так подумал, как раздался выстрел и дым из ружья. А затем второй выстрел. Я кинулся с Дружком на выстрел, еще не рассеялся дым от выстрелов и вижу Сашу, сидящего на снегу с ружьем в руках, и Барсика, лизавшего бледное лицо Саши. В недоумении я кинулся поднимать его, а он в растерянности спрашивает:
- А где волки?
- Какие еще волки? - спрашиваю.
- Да в которых я стрелял, - говорит Саня.
И я вижу в стороне от дороги, покрытой снегом, лежат окровавленные два волка. Обнюхивая их, Барсик и Дружок ощерились. Саня, оглядев их, говорит:
- Хм, а где третий?
- Какой третий? - с удивлением спрашиваю я.
- Я же помню, когда убил одного, на меня бросился второй, я и его со второго ствола уложил. А потом, помню, на меня бросился третий серый... А дальше я ничего не помню, в голове туман.
- Дорогой ты мой друг, - говорю я. - Ты в тот миг был в шоке - это объективная реальность. Был бы у твоей двустволки третий ствол, ты бы застрелил своего верного друга, сурового волка Барсика. И ты, Саня, бросил на застреленных волков ружье, подбежал к Барсику, обхватил его руками и принялся его целовать.
Мы связали две пары лыж, уложили серых и потащили домой. Когда доволоклись до Села, уже проснулось утро, солнце лениво показывалось над вершинами притихшей тайги.
- Саня, - спросил Дима, - как ты смог застрелить сразу двух серых?
- Да не сразу, а по очереди, по одному. Бах-бах и в сумку! - смеясь сказал Саня. - А стрелял волков без страха, - хвастался перед пацанами, - как будто стреляю по рябчикам.
Не успело солнце выйти из-за вершины тайги, как небо окутали черные тучи, а из-за них сверкнула зигзагообразная стрела и сразу же загремел гром.
- Ребята, будет ливень, - сказал я. - Хватайте уздечки и не забудьте свои «гнидники».
Завалив тлеющий огонь из чайника, посолив горбушку хлеба, одев телогрейку, я побежал к табуну. На ходу крикнул:
- Сынок!
Савраска, услышав мой голос, вмиг отделился от табуна, галопом кинулся мне навстречу, вежливо мокрыми губами взял горбушку. Погладив его щеки, постелив вместо седла свою фуфайку, запрыгнув на его загривок, я крикнул:
- Ребята, за мой галопом - марш!
И мы двинулись на дорогу.
Заморосил мелкий дождь. Как только въехал во двор, хлынул ливень как из ведра. Я успел завести Савраску под навес.
Конец девятой части
Продолжение в следующем выпуске.
Подписывайтесь на канал, будет интересно.