Часть 3
Василисин «крузак», весь такой важный и помпезный (даже сейчас не утративший этих качеств), уносился в ночь. Единственным, что смазывало картину его величия, была приоткрытая передняя пассажирская дверь. Нет, на ходу она не хлопала, словно птица крылом, и никаких иных глупостей не совершала. Вполне себе плотно прижалась к корпусу машины – так, что сторонний наблюдатель ничего не приметил бы. Но сам факт, что она открыта, а дорогущий, напичканный по самые интимные места электроникой «круизер» продолжал ехать, как ни в чем не бывало, был неправильным. При таком раскладе он, по идее, должен был встать колом и не трогаться с места до тех пор, пока нерадивый хозяин не устранит неполадки. Но он ехал.
Только необычным это могло показаться лишь при первом приближении. Копнуть поглубже – и все становилось на свои места. Василиса был вором в законе, а у таких людей легкой жизни не бывает. Они постоянно вынуждены общаться то с коллегами, то с представителями закона, то еще с кем. Иногда такое общение бывает неприятным. Изредка – вовсе проходит в экстремальных условиях. Для такого вот экстремального общения Василиса первым делом свою машину бронировал (именно поэтому «крузак» с такой легкостью, почти не заметив преграды, снес ворота), а затем, подумав, распорядился отключить автоматическую блокировку хода при открытой двери (и еще кой-какие функции). Чтобы, значит, можно было прямо на ходу либо самому выпрыгнуть, либо выбросить кого. До сегодняшней ночи, следует отметить, Василисе такой возможностью пользоваться не приходилось. Да и сейчас воспользовался не он, а Мокрый Ванька. Но ведь воспользовался же? То-то и оно. Значит, умел Василиса в будущее заглянуть. Пусть даже на мгновение, одним глазком и через закопченное стекло.
А внутри машины творилось черт знает, что. В эмоциональном плане. Ванька дергался сильнее обычного. У него явственно тряслись руки, и он то и дело норовил за что-нибудь зацепиться пистолетным стволом – то за кармашек на обшивке переднего сиденья, то за излишне пышное одеяние Анжелики, а один раз – даже за собственную ноздрю.
Анжелика же сидела, забившись в самый угол, и натуральным образом до крови обкусывала себе костяшки на правом кулачке. Она изо всех сил старалась избежать контакта с вездесущими, как у осьминога, конечностями Мокрого Ваньки (он трепыхал ими, как уже говорилось, не специально, а исключительно по нервному делу; как женщина Анжелика его не интересовала – возможно, до поры, до времени), но это удавалось далеко не всегда – конечности были длинные, в их движениях не было никакой системы, и где они появятся в следующий раз, предсказать было невозможно. Таким образом, Ванька уже дважды умудрился порвать ей платье (рукав и где-то в районе юбок), оттоптать левую ногу и даже двинуть локтем в район уха.
Сказать, что девушка впервые оказалась в такой ситуации – ничего не сказать. Имея мамашей Кларочку, Анжелика всегда чувствовала себя, как за каменной стеной. Даже когда творила всяческие безобразия, включая жестокие школьные драки, гулянки с громким звуковым сопровождением и посыланием всех недовольных по известному адресу, знала – мамочка прикроет. По секрету: она дважды претендовала на то, чтобы сходить в колонию для несовершеннолетних, но появлялась Клара Александровна со своими миллионами – и путешествия заканчивались, не начавшись.
Единственный раз, когда Анжелике действительно пришлось пережить страх, случился пять лет назад. Тогда Лапик Молчанов, сосед по подъезду, очень запросто предложил порвать ей целку. Прямо так, дословно, и предложил. А она согласилась. Они сидели на крыше дома, курили и загорали. Он был в плавках, а она – в купальнике-двойке, который ничего не прикрывал (не потому, что был очень маленьким, а потому, что прикрывать было еще нечего). Только из-под зеленых трусов у основания бедер курчавились темные волоски – больше ничего. А он предложил. И она согласилась. Наверное, потому что курили. Ей не было еще четырнадцати, и, посысывая сигарету, она нарушала общественные устои – и ей это нравилось. Так почему не пойти еще дальше, нарушить еще больше? Логично ведь. Поэтому она тщательно расстелила свое пуховое покрывало, сняла с себя (почему-то; потом всегда поступала наоборот) сперва трусы, затем лифчик, и растянулась морскою звездою.
Ей – не было четырнадцати. Лапику Молчанову исполнилось восемнадцать. Все размеры у него были уже вполне мужские, что несколько обеспокоило Анжелику, когда он их продемонстрировал. До того дня она считала, что писюн у мальчиков не больше указательного пальца. А тут перед ней явилось упругое нечто едва не с ее запястье толщиной. Анжелика струхнула. Ну, и как ВОТ ЭТО в нее влезет?! Тут же некстати припомнились и разговоры-разговорчики о том, как это больно – когда целку рвут. Разговоры-то помнились со слов старших подруг да сестер, а те, известное дело, девки бывалые, врать не станут. Видать, действительно больно. И ей предстояло испытать это на себе – вот прямо здесь, на крыше, потому что сама согласилась и, стало быть, отступать некуда.
А упругое кожаное нечто с двумя кожаными сморщенными шариками в основании, окруженное кучерявой порослью рыжих волос, все приближалось к ее промежности – не менее кучерявой, но куда более темной.
Анжелика уже давненько – точно больше года, а то и полутора, - экспериментировала с пальцами, зубной щеткой и даже пару раз с горлышком от бутылок шампанского. Палец пролазил спокойно, два – уже с некоторым трудом, но без боли. Зубная щетка тоже пролазила, хоть и не до конца – упиралась во что-то, и вот это было уже действительно больно. А горлышко от бутылки шампанского вообще вошло только после того, как она обильно смазала свои нижние губы жидким мылом. Из такого своего разнообразного опыта Анжелика заключила, что в ширину боли должно быть намного меньше, чем в длину. Но, черт, упругое нечто было даже толще бутылочного горлышка! И – гораздо длиннее. От этого девочке Анжелике стало по-настоящему страшно, и она зажмурилась.
Но Лапик Малышев был юношей начитанным, хоть и не очень опытным. Порносайты он штудировал не только на предмет картинок, но и в погоне за информацией. В секс-шопы захаживать он еще стеснялся, но слово «вазелин», как и способы применения оного, были ему прекрасно известны (а в родительской прикроватной тумбочке этого самого вазелина оказалось – завались), поэтому, после недолгой прелюдии (не самой искусной, но свою задачу выполнившей), он легко лишил девицу невинности – если то, что оставалось после бутылочного горлышка можно назвать невинностью.
Эта легкость изрядно озадачила Анжелику. Она продолжала лежать с зажмуренными глазами, пытаясь понять – как так получилось, что она не почувствовала боли, но испытала какие-то даже очень приятные ощущения? А хитрый Лапик Малышев тем временем еще раз обильно смазал свой болт вазелином – и отодрал Анжелику уже в задницу. Чем еще больше озадачил ее.
Воистину, это был единственный случай, когда Анжелике пришлось испытывать настоящий страх. Но он ни в какое сравнение не шел с тем, что она испытывала сейчас. Потому что это был даже не страх, но – панический ужас. И придурку с пистолетом, судя по всему, было наплевать и на Кларочку, и на ее миллионы. Придурок с пистолетом на глазах Анжелики продырявил живот ее спутнику, перестрелял кучу народа, оглушил и вытолкнул из машины собственного напарника… Словом, придурок с пистолетом казался полным неадекватом, и чего от него ожидать дальше - большой вопрос.
Водитель «крузака» разделял мнение Анжелики относительно Ванькиной адекватности целиком и полностью. Он с пиететом относился к Василисе, как к большому человеку – потому что видел, как перед ним лебезят. Знал, что Василиса – вор, но не находил в этом ничего зазорного, хотя сам уголовником не был и с криминальным миром соотносился по касательной. У каждого свои недостатки, у Василисы – свои. Его, водителя, дело – перевозить уважаемого босса с места на место, закрывать глаза на все остальное, и получать деньги. Большие деньги, потому что он был хорошим водителем.
А этот придурок с пистолетом взял и грохнул Василису. Уважаемого человека. Прямо из своего придурошного пистолета. Не моргнув глазом. При всем честном народе. Будто не знал, что за Василису, уважаемого человека – очень уважаемого! – будут мстить. И все равно грохнул. Значит, в его дурной голове – пустота, вакуум. Значит, он может пойти вообще на что угодно. Своего подельника, вот, треснул по башке и вытолкнул из машины. Так что лучше не перечить ему – и, упаси бог, не сердить!
Так считал водитель, бывший таксист, получивший свою нынешнюю работу абсолютно случайным образом, по мимолетной подсказке клиента, и три года не могший на эту работу нарадоваться. Техника – душа поет, бабла – куча, свободного времени – немеряно. И полная уверенность в завтрашнем дне – при таком-то уважаемом хозяине.
Тем сильнее его поразили нынешние события. И он изо всех сил вцепился в баранку, пытаясь понять, каких еще идиотских выкрутасов ждать от судьбы в ближайшее время.
Он так увлекся предугадыванием этих самых выкрутасов, что пропустил требовательный окрик придурка с пистолетом. Пропустил – раз, а затем и второй раз. В третий раз ему на затылок весьма ощутимо опустилась рукоять пистолета так что услышать Мокрого все равно пришлось.
- Дверь захлопни! – просунувшись между сиденьями, орал ему в самое ухо Ванька. – Захлопни дверь, гнида!
Водитель от такой суровости тоже задергался, тяжелую машину качнуло в сторону, а Ваньку ударило о спинку пассажирского сиденья. Ванька, и без того нервный, разнервничался пуще прежнего. Проорал: «Застрелю!», и попытался еще раз огреть водителя по затылку. Но тот, выровняв машину, уже тянулся к пассажирской двери с целью выполнить приказ, закрыть ее – и «круизер» опять вильнул носом. Мокрый промахнулся, угодил по подголовнику – и упал на заднее сиденье, почти на колени Анжелики.
Та завизжала, возомнив невесть что. Ваньку отбросило от нее, как пружиной. В первый момент по его дергающемуся лицу даже тень страха промелькнула: а ну, как машину с дороги уносит?! не зря ж деваха голосит! Но в следующий момент впереди хлопнула, закрываясь, дверь, и вернувшийся на свое место водила выровнял ход.
А Анжелика продолжала голосить, подняв коленки и прикрыв голову руками. И на Мокрого снова снизошла ярость. Шатнувшись к пленнице, он крикнул ей в самую руку, прикрывающую ухо:
- Захлопни пасть, сука! – Анжелика послушно перешла с визга на скулеж, а Ванька сделал выговор незадачливому водиле: - А ты, гондон, баранку крепче держи.
Распорядившись таким образом, Ванька откинулся на заднем сиденье и попытался собраться с мыслями – или что там бегало в его загадочной черепной коробке?
Мысли не собирались. Мокрому стало очевидно, что виной тому – поскуливание, доносившееся из угла. И, силой оттянув от лица пленницы ладони, он представил пред ее правый глаз пистолет.
- Сука, лучше заткнись, - посоветовал он. – У тебя и так дырок хватает.
Правый глаз сделался в полтора раза больше. Дырки были автоматически подсчитаны – их количество соответствовало заданному. Лишние были не нужны. И Анжелика, еще глубже вжавшись в кресло, замолкла.
Наступившую тишину вздохом облегчения приветствовал даже водитель. Но Ванькин гнев тут же обрушился на него:
- Ты чо плетешься, как неживой?! Газуй давай!
Водила, и без того разогнавший авто до ста двадцати километров, растерялся.
- А куда? – глупо спросил он, пытаясь отыскать в зеркале заднего обзора Ванькино лицо.
Но лица там уже не было – оно переместилось к водительской голове, и глаза на том лице сделались бешеными, белесыми.
- Вперед, я тебе говорю! – рыкнуло лицо. – Дороги не видишь? И без вопросов, а то…
И Мокрый, чтобы все окончательно уяснили, кто в доме хозяин, бахнул в потолок – прямо над водительским, поросшим редкими длинными волосами, ухом.
Пуле было проще всего – она пробила крышу и усвистала в ночное небо. Анжелика опять взвизгнула – но коротко. Водила втянул голову в плечи – и утопил педаль газа, отчего скорость сразу прыгнула километров на сорок. Ваньку снова отбросило назад, но на сей раз он возмущаться не стал – все было по-его. И тишина в салоне, и скорость, и всеобщая покладистость. Он вдруг почувствовал себя старым-старым отцом бестолкового семейства, который возвратился домой после долгого трудового дня – и наконец навел порядок среди своих домашних.
- Прямо вперед, никуда не сворачивай, - расслабленно бросил он водиле. – Когда нужно будет, я маякну.
Его взгляд сам сосбой сполз на сторону – в направлении белого платья в углу. «А чо? Соски в белом – это тема, - с ленцой подумал он. – Шуруп знал, на чо дрочить, земля ему…». Отчего-то Ванька уверился, что насмерть укокошил напарника, и эта уверенность еще больше успокоила его, расслабила. Даже на какой-то мирный, романтический лад настроила. Он вытянул вправо руку, взял Анжелику за подбородок, развернул к себе лицом. Долго рассматривал, приклеив к губам улыбку выполненного долга, и наконец вынес вердикт:
- А ты ничего такая. З-заложница!
Анжелика выдернула из его пальцев подбородок, снова сжалась в углу, но Ванька уже подался к ней, запуская руку под юбку.
Запустить-то запустил, но тут же с разочарованием вернулся на место. А как? В одной руке – пистолет, и его не выпустишь. Другая рука – левая, и ей не особо поорудуешь. А насилие применять Мокрый не хотел – во всяком случае, такое, после которого следы остаются. Он, хоть и был дурак, слышал, что заложников обычно стараются не трогать – правда, только те, кто просчитывает несколько вариантов развития событий, включая провал операции; такие, кто предполагает, что на суде им это зачтется, - но Ванька этого не знал. Не подумал он, на счастье Анжелики, и о том, что типы вроде него заложников живыми вообще не отпускают, а мертвому заложнику, как и его родственникам, не особенно интересно, сколько там этих следов на теле оставлено.
В общем, можно сказать - Анжелике повезло, что ее похитителем оказался Ванька Мокрый, а не кто-нибудь поумнее. Ваньке, соответственно, не повезло – он сидел и глотал слюни вожделения, сминая в левой руке собственную разбухшую мотню. Ведь не расщеперится же девица добровольно, в самом деле? Хоть так себя порадовать.
А между тем, спроси Ванька ее напрямую – и она б его удивила согласием. Потому что у Анжелики вдруг жутко потяжелело внизу живота – и по-звериному захотелось полного, тотального унижения. «Раз уж похитили – так пусть и насилуют!», - орало что-то в ней. И она готова была сама повернуться к Мокрому и задрать юбки.
Но – нет. Она продолжала жаться к двери. Ванька – глотать слюну и мацать себя за письку сквозь брюки. А водила – глупым филином таращиться на несущуюся навстречу дорогу.