Больше всего мы любили прогулки на лошадях. Здесь было очень много прекрасных мест, которые буквально завораживали своей неповторимой красотой и утончённостью природных явлений. Обычно утром мы заходили к деду Афанасию, который жил неподалёку и брали у него лошадей. Он держал пять прелестных лошадок. Они были для него, как дети, которых у него никогда не было. Судьба так распорядилась, жизнь подчинилась. Но он никогда не сетовал на свою почти одиноко прожитую без детей жизнь. Он давно смирился с этим. – «У каждого свой крест, у каждого своя дорога. Все пути разные. Мне досталась тропа, украшенная терновым кустом, и я её пройду, пройду до конца, несмотря не на что», - часто говорил он, изредка вздыхая об утраченной юности, и тут же взмахивая рукой, словно белым флагом навстречу.
Ноябрьский был частым гостем деда Афанасия. По вечерам они сидели на крыльце и подолгу о чём-то разговаривали. Дед обычно закуривал свою старую, изношенную годами трубку и что-то рассказывал, временами, устремляя руку в сторону леса, как бы, что-то показывая. Ноябрьский всегда слушал его учащённо, ни на минуту не перебивая его деревенских рассказов, и, как будто вылавливая из них, что-то знакомое и родное. Мне всегда было интересно, о чём они так долго говорили. Но я никогда не нарушала их вечерних бесед. Я знала, что если Ноябрьскому будет нужно, он мне сам расскажет. А если нет, то это неважно. Мы старались не загромождать наше общение посторонним. Неважно – значит, не имеет значения для нас.
Я добежала до дома деда Афанасия, но не застала там Ноябрьского. Афанасий был как всегда в добром расположении духа. Странно, но я никогда не видела его другим. Быть может, дома в одиночестве палитра его настроений слегка тускнела, но за стенами сокровенного он всегда излучал положительные эмоции, скрывая грусть за тенью неизбежности. Он был из тех, кто хохочет трудностям в лицо и улыбается их причинам. Мне очень нравился его весёлый и добродушный нрав. Таких людей в последнее время встречаешь всё реже и реже, особенно там, где цивилизация давно уже съела всё хорошее, что только могла. Такова цена её существования. И это неизменно.
Мы постоянно платим за то, что имеем. Только цену приобретённого редко видим с самого начала. Так говорил Ноябрьский, и это действительно так. Правда в том, что в суете бесконечной погони за счастьем, никто из нас этого не замечает. Мы втираемся в рамки, которые уже подогнали под стереотип, чей-то общий, но не наш индивидуальный. Мы теряем себя, забываем «своё я» на бесплатной распродаже того, чего нам и не нужно. И лишь иногда задумываемся о том, что потеряли в этих безграничных сумерках, постепенно приближающих конец света.
Дед Афанасий никогда ни зачем не гонялся. Он спокойно проживал свою жизнь, занимаясь самыми простыми вещами. Он как отшельник общества не признавал современности. Для него это был совершенно другой мир. Мир, в котором не живут, а существуют по заданной схеме, конечная станция которой – уничтожение. Счастье в денежном эквиваленте было не для него. Для него счастье – это свобода, не загнанная в рамки. Возможность быть самим собой, сохраняя своё я, а не играть на публику настроения. Просто жить в гармонии с природой и самим собой, не думая о том, что кому-то это может, не понравится. В этом был весь дед Афанасий. И другого такого человека я в своей жизни не встречала. Он жил на самом отшибе деревни в одиночестве. Но он никогда не считал себя одиноким. Гостей у него хватало и, зимой и летом.
Соседские дети прибегали к нему чуть ли не на рассвете. Он с радостью учил их делать корзины и всякие вещи из дерева, рассказывая свои далёкие истории, пропахшие мудростью прошедших годов. Летом к нему часто приезжали городские покататься на лошадях. Благодаря этому промыслу у него на столе всегда был хлеб, соли много не нужно было, а воду он брал из родника около своего зимовья. Туда он уходил в середине декабря, когда снег уже плотно лежал на поверхности, а возвращался в начале марта при первом запахе весны.
Дед Афанасий крутился на заднем дворе. С соседским мальчиком, Петькой, он с самого утра возился у лошадей. Я не стала его тревожить понапрасну и тихо прошла мимо, только махнув рукой. Через его двор была самая короткая дорога к реке и мостику – нашему с Ноябрьским месту. Это было наше личное место. Мы любили приходить сюда и подолгу сидеть на этом небольшом, старом мостике, вглядываясь в тонкую гладь незамысловатой реки, на редкость чистой, незагаженной городской жизнью и поистине свободной. В этом была вся её прелесть и природная красота. Низко склонившиеся деревья, слегка потрепанные ноябрём, тянулись к ней, как к источнику вечности. Здесь было тихо и спокойно, словно внутри детской колыбели и веяло лёгкой безмятежностью.
Чувство обретённости чего-то мягкого и тёплого безвозмездно дарило ощущение уюта и полного равновесия души. И казалось, что эта безупречная тишина вокруг вовсе не иллюзия отражения человеческого воображения, а реальность. Реальность, которая с каждой минутой проявлялась всё точнее и точнее, постепенно вытесняя любые сомнения о том, что всё это лишь выдумка и в действительности так не бывает. Я будто находилась в картине Сурикова, написанной осеннее-неоновой акварелью на ноябрьском полотне в светлых тонах солнечного дня.
Благодарю вас, за то, что читаете мой блог. Благодаря вам, с каждым днём я становлюсь всё лучше и лучше:) Лайк и подписка позволит вам не пропустить интересное! Спасибо, что мотивируете меня писать:) Ваши лайки поддерживают меня ещё сильнее)).