Следующий момент исключительно гастрономического, на первый взгляд, характера содержится в требовании иудаизма «…не ясти ни заячины…». Хотя мы и отметили требование отказа от употребления зайчатины в числе второстепенных причин отказа от иудаизации Руси, но поскольку сейчас нами рассматривается пищевая тема, рассмотрим его «вне очереди».
Для иудеев этот запрет связан с требованием Ветхого завета: «Только сих не ешьте… Зайца, потому что он жует жвачку, но копыта у него не раздвоены; не чист он для вас… Мяса их не ешьте и к трупам их не прикасайтесь; не чисты они для вас» (Левит. 11:4, 11:6, 11:8). С чем он был связан, можно только предполагать, но в нашем случае это и неважно. Поскольку он озвучен в летописи в числе, как мы полагаем, неприемлемых для Руси требований, следует выяснить, чем заяц был так ценен для славян-язычников? О том, что заяц был объектом охоты, а зайчатина употреблялась в пищу мы знаем на основании остеологических сборов на территории древнерусских городов и селищ (см. выше). Но вряд ли его пищевая ценность была так уж велика. Скорее всего, нам удастся определить отношение к образу зайца, обратившись к фольклорным данным.
Сегодня для большинства из нас заяц ассоциируется с достаточно робким и безобидным зверьком: «трусишка зайка серенький», «заячья душонка», «в гору бегом, а с горы кувырком» и т.п. Между тем, в славянском фольклоре вырисовывается весьма сложный, многогранный и противоречивый образ этого животного.
Фольклорные данные, прежде всего, рисуют нам «ярко выраженный мужской образ» зайца, находящий свое проявление, например, в широко распространенных у славян хороводах «Заеньках», где главную роль зайца играет, естественно, мужчина. В качестве мужчины заяц воплощает в себе и любовно-брачную ипостась и, конечно, как неотъемлемую часть брака – ипостась эротическую и фаллическую: «Дарую зайца, штоб у мароз стаяли яйца» (Гомельская область); «Пэрэпываю зайця, шчоб цилувала в яйця» (Волынская область).
Кроме того образ зайца тесно связан с хлебом. Здесь традиционные представления и обряды рисуют нам опосредованную связь с брачной и фаллической символикой. Символом такой связи является свадебный каравай, олицетворяющий собой мужскую силу. Как логическое продолжение связи свадебного каравая с обрядовым хлебом вообще, существует целая группа хлебных изделий в образе зайца. В астрономическом плане зимний праздничный цикл соответствует периоду постепенного, заметного сокращения («умирания») и последующего увеличения («рождения») светового дня. В плане обрядовом это период «святок», «колядок» и связанных с ними гаданий на «суженного-ряженного», на то, каким будет новый «рождающийся» год и каким будущий урожай. Кроме того, по утверждениям Н.Ф. Сумцова, февраль, т.е. месяц, когда увеличение (возрождение) светового дня становится несомненно очевидным, являлся самым подходящим месяцем для совершения свадеб (Сумцов Н.Ф. О свадебных обрядах, преимущественно русских. Харьков. 1881. с. 61-62).И именно в этот период мы наблюдаем использование особого обрядового печенья в виде зайца.
Наряду с этим зайцу приписывается и связь с миром духов и нечистой силы. Он, например, входит в состав стада лешего, наряду с медведем и оленем. При этом, если на охоте просят лешего нагнать зайцев в ловушки, то на рыбалке упоминать его имя запрещено – зайца водяной не любит.
С другой стороны в образе этого животного может появляться черт и сам сатана (или использовать его в качестве средства передвижения, направляясь, на свадьбу к Солнцу). Образ зайца принимают души умерших людей, а встреча с ним, как с представителем потустороннего мира во сне или наяву (если он забежал во двор или перебежал дорогу) предвещает смерть. Черт же, представившись зайцем, необычайно живуч и будучи застреленным или сбитым свадебным (!) поездом, он оказывается невредимым.
Связывают в славянском фольклоре зайца и с двумя противоположностями: луной («Заяц-месяц, где ты был? / В лесу») и солнцем («солнечный зайчик»). Отмечают его влияние на сон: «spati jako zajic»; «Хто спит, а очи нэ зажмурюэ?». Если принять во внимание, что сон в мифологии представляется разновидностью смерти, то и здесь видна связь зайца с потусторонним миром. (Гура А.В. Символика животных в славянской традиции. М. 1997. с. 177-199).
Итак, мы видим, что отношение к зайцу действительно противоречивое. С одной стороны он олицетворяет брак и связанные с ним эротические и фаллические символы, что соответствует идее плодородия, естественным образом связанной с браком. В этом смысле и образ свадебного каравая, т.е. хлеба, рожденного нивой и являющегося залогом жизни и жизненного благополучия, выглядит совершенно логичным и естественным. Логично и естественно и отождествление этих явлений и образов с мужчиной, мужским началом. Не противоречат этому и обрядовые хлебные изделия в образе зайца, которые использовались при проведении зимнего цикла ритуалов. Таким образом, у нас вырисовывается следующая логическая цепочка: Заяц-Мужчина (фаллический образ) == Заяц-Свадебный каравай (брачный образ) == Каравай – хлеб, как образ жизни, рожденной мужчиной посредством брачного союза с невестой – женщиной – нивой. Здесь, кстати, уместно вспомнить и русскую загадку: «Заюшка беленький! полежи на мне; хоть тебе трудно, да мне хорошо!». Речь в ней идет о белом снеге (зайце), лежащем на озимом хлебе (засеянном поле, т.е. ниве) Афанасьев А.Н. Древо жизни. М. 1982. с. 124)).
Если с «живородящей» ипостасью зайца все более или менее ясно, то его сущность «чертонога», диаметрально противоположна первой и вызывает, по крайней мере, недоумение. «Заячий» образ предстает перед нами как сочетание антагонистических крайностей – черное-белое.
Вероятно, заяц и отношение к нему являются одним из проявлений архаических представлений о природе, умирающей в осенне-зимний и возрождающейся в весенне-летний период. Чтобы на поле вырос хлеб, посеянное зерно должно «умереть» в земле (черт в образе зайца, убитый охотником, но не умерший). Отсюда и использование ритуального (обрядового) печенья в виде зайца именно в период зимних праздников. Отсюда же и изображение зайца на русальских наручях из древнерусских кладов.
Материальное подтверждение этому мы находим и в археологических данных. Кости зайца, наряду с костями других домашних и диких животных достаточно часто встречаются в захоронениях (Рыбаков Б.А., указ соч. с. 108), что можно расценивать, в том числе, и как прямую связь этого животного с подземным, потусторонним миром.
Отказ от употребления зайчатины в ряде губерний Российской империи, наблюдаемый еще в XIX в., мы, отчасти, можем объяснить влиянием того же иудаизма, отношение которого к «чистым» или «нечистым» животным выражено в Ветхом Завете, признанном христианской церковью (см., напр., Липинская В.А. Старожилы и переселенцы. Русские на Алтае XVIII – начало ХХ века. М. 1996. с. 148). Использование же образа зайца в брачных обрядах и, одновременно, опасливое отношение к нему, очевидно, не что иное, как проявление двоеверия, характерного для русского православия.