С деньгами становилось все хуже. В доме было много книг; когда-то Семирамида их читала, теперь они сослужили другую службу: она брала их тайком и сдавала в магазин. Когда молодая ассирийка появилась там с тридцатитомником Диккенса, сострадательная продавщица посоветовала ей продать их на барахолке, где эти книги стоили много дороже. Там женщина с именем восточной царицы научилась торговать…
С сестрой все разладилось окончательно, когда та чуть не ударила Вардгеса утюгом. Мать закрыла его собой, между сестрами произошла стычка. Она потом вспоминала об этом так: «Зло настолько затуманило ей разум… Я закрыла сына собой, но когда поднялась, то зверь перед моими глазами и твердая рука… не младшая сестра, а взбесившаяся львица… все это на время ее успокоило. Но я решила уйти из дома и не подвергать сына опасности. Это был необдуманный поступок с моей стороны. Но я устала от скандалов. Долго злиться я не умею, и жить с ней в одной квартире больше не могла. Ну, куда я могла уйти, кроме моей родной Нахичевани? Я всех знала, вся молодежь ходила на танцы в «Мелодию». Да и многие люди знали мою маму…» Семирамида решила уйти ради безопасности сына, и не к родным, хотя те ее звали, а к цыганам. Вардия крестила у них детей, и они приняли ее дочь как родную.
- Хочешь, научу тебя гадать? – озорно улыбаясь, спросила ее молодая цыганка Настя.
- Нет уж, спасибо, нагадалась я на всю жизнь! - ответила Семирамида.
- Да ты что! А как ты гадала? – заинтересовалась девушка.
Пришлось рассказать ей про книги. Та рассмеялась:
- Все в голове, как говорит бабушка Эсмеральда. Будет то, во что ты веришь!
Гадать Семирамида категорически не хотела, но чем-то ей нужно было заниматься: ведь при всем добром отношении цыгане не могли бесконечно содержать ее и Вардгеса. Молодая ассирийка научилась варить жвачку, а торговать она уже умела.
Через некоторое время она ушла от цыган к подруге детства, которая жила со старшим братом. На нахичеванском рынке Семирамида все более осваивалась. Сначала ей давали товар на реализацию, затем она и сама стала перекупать вещи. Как она вспоминала, «так научилась, что из одного рубля могла сделать сто».
Южный рынок – это он сегодня такой же, как и в Центральной России. А тогда это был особый мир со своим неповторимым колоритом. Стоит шум, идут диалоги торгующихся продавцов и покупателей. Каждый из них доказывает свое, а в результате все довольны: покупатель – тем, что смог настолько снизить цену, продавец – тем, что сумел ее так поднять… На этом рынке большую роль играл криминал, здесь царили свои законы, отличавшиеся от советских.
Семирамида чувствовала себя на рынке как рыба в воде. Ее мать была очень предприимчива, за что и поплатилась. Видимо, у дочери эта торговая жилка была наследственной, хотя, как потом она поняла, до Вардии ей было все же далеко.
Новые проблемы пришли с неожиданной стороны. Подруга и ее брат выпивали. Постоялица сначала отказывалась, потому что с ней был сын, но со временем начала выпивать, сначала понемногу, но все чаще. На рынке – кофе с коньяком, дома – рюмка водки. «Это же совсем немного, – думала она. – Только, чтобы взбодриться». Но в кофе постепенно стала добавлять не тридцать, а сорок граммов коньяка, рюмка же водки из сорокаграммовой незаметно превратилась в стограммовую.
Однажды встретила свою русскую подругу Нину, с которой дружила с четырех лет.
- Семирамида, ты ли это? – окликнула она ее на рынке.
- Ниночка! – обрадовалась ассирийка.
- Как ты живешь?
- Да вот торгую… Вардгес! – вдруг окликнула она сына и, виновато улыбнувшись, сказала подруге: - Ходит со мной на рынок, все его здесь любят, норовят сунуть пирожок, так он так объедается, что живот болит… А как ты?
- У меня все хорошо.
- Хочешь кофе? – предложила Семирамида.
- Нет, спасибо.
- А я выпью полчашки, - Семирамида достала термос, налила себе кофе, капнула в него что-то из фляжки.
- Это что? – спросила Нина.
- Коньяк. Очень хорошо с кофе, я раньше даже и не знала. Ты не пробовала?
- Нет, - чуть поморщившись, ответила подруга. – А где же вы живете с Вардгесом?
- Да у моей знакомой, – ответила не заметившая презрительной гримаски ассирийка.
- А как же ваша квартира, которую получила тетя Вардия?
- Там Лилита живет с семьей. Думаю вот, не разменять ли ее?
- А почему бы и нет? Чем твоя сестра лучше тебя? Ты должна по чужим людям мотаться, а она жить барыней!
- Ты только не говори пока ничего никому!
- Что за разговор! Конечно, не скажу!
Пообещав молчать, Нина в тот же день позвонила Лилите и сказала, что ее сестра хочет разменять квартиру, а деньги пропить. Да и сына нужно у нее забрать: он голодный, пирожки выпрашивает у людей…
Лилита написала Вардии; та прислала Семирамиде письмо с просьбой не менять квартиру, дать ей возможность иметь пристанище, когда она освободится, и отдать сына сестре, чтобы у той не забрали излишки жилплощади. И та послушалась мать, о чем потом жалела.
На закате жизни она вспоминала об этом так: «Наверное, любовь к маме замутила мой разум. Я очень любила маму, и если бы она попросила мою жизнь, я отдала бы, не задумываясь. Я слышала, что благими намерениями устлана дорога в ад. Как мог мой сын вырасти добрым и ласковым, если он с детства слышал: «твоя бабка тюремщица, а мать алкашка»… Семирамида отдала сына сестре, Вардгес вырос хитрым, не любящим никого, только деньги.
Семирамида стала много пить. И на рынке, и дома. Она чувствовала себя никчемной, никому не нужной. Иногда женщина могла не пить, но тогда наутро ее глаза были опухшими от слез, выплаканных за бессонную ночь. Мир представлялся ей жестоким и злым настолько, что на него просто невозможно смотреть трезвыми глазами. О своем состоянии женщина потом написала так: «Однажды, чтобы скрыть боль, человек надевает маску падшего, но если носить ее постоянно, то она прирастет к нему. Он станет тем, за чьей маской прячется». Как все алкоголики, она считала, что во всех ее бедах был виноват кто угодно, только не она сама.