Шуруп лежал на куче соломенной трухи, плотно зажмурившись. К запаху он уже притерпелся, теперь его больше беспокоили мухи. Хотя обе раны на голове – и та, что была получена до пленения, и вторая, полученная в награду за разговорчивость уже в лачуге – плотно взялись коростой, мух это не останавливало. Они настырно кружили вокруг головы, как искусственные спутники вокруг Земли – такие же многочисленные и постоянно звенящие. Своим жужжанием они убивали остатки спокойствия, которые пленник усердно старался сохранить. Чтобы как-то отделаться от насекомых, Шуруп накануне вечером порвал свою рубашку (все равно для балов и вечеринок уже не годилась) на полоски, и полосками обмотал голову, словно чалмой. Получилось – хреново. Не потому, что он не умел перевязывать раны – будь под рукой бинт, Шуруп выдал бы если не произведение искусства, то уж вполне добротную перевязку, на уровне опытной медсестры. Но порванная на полосы рубашка бинтом не была, поэтому вышло нечто несуразное. Впрочем, оно крепко держалось на отведенном для этого месте, на глаза не сползало – и на том спасибо. Уничтожение же рубашки повлекло новые неудобства – как только солнце нырнуло за кроны пальм (а сделало оно это поразительно быстро – Шурупу еще не доводилось видеть, чтобы светило так проворно покидало небосвод), пленника атаковали какие-то визгливые твари. В голове вертелось слово «москиты», но они ли это были – Шуруп не знал. Слово-то он встречал в книжках еще в сопливом детстве, а вот как они выглядят, узнать не удосужился. Москиты это были, или нет, а жертву свою они обрабатывали с маниакальной настойчивостью. Выспаться Шурупу не удалось. Ближе к утру он догадался зарыться в солому (от пояса и выше), что дало ему пару часов удушливой дремоты – труха забивала нос, дышать было трудно. Пока сна не было, пленник прятал лицо в подмышку – вдыхать запах пота все-таки лучше, чем перепревшую пыль. Но стоило забыться в дреме и немного поменять позу – и солома снова забивала дыхательные пути. Шуруп грязно ругался (впрочем, тайно благословляя небеса за то, что не храпит во сне и не страдает насморком – иначе то, что служило ему постелью, набивалось бы не только в ноздри, но и в рот). Но, если разобраться, до насморка было недалеко – с трухой, попадающей внутрь, носоглотка всегда борется одним и тем же проверенным способом – обильным выделением слизи. Злой, как черт, искусанный и грязный, утром Шуруп извел всю оставшуюся в кувшине воду, смачивая места укусов – единственное доступное ему средство (по счастью, крайне действенное), чтобы не содрать с себя кожу в приступах почесухи. Стало заметно легче, зато с новой силой навалилась сонливость. С трудом дождавшись крестьянина, который под надзором камуфляжного (не Энрике, но специально для этого выделенного) просунул в приоткрытую дверь все ту же лепешку и новый кувшин с водой (старый почему-то забирать не стал), Шуруп растянулся на ложе и зажмурился. До прихода крестьянина пришлось терпеть, потому что он не знал, что за порядки здесь в ходу. Быть может, увидев его спящим, камуфляжный автоматически придет к выводу, что и кушать ему не обязательно. А Шуруп такого поворота не желал. Что касается лепешки, то она его по-прежнему не возбуждала, а вот лишиться воды он хотел меньше всего. Решив эту проблему, как мы уже говорили, пленник попытался заснуть. Москиты (или кто бы они ни были) убрались по своим москитным делам, мухи в растерянности кружили в отдалении, пытаясь сообразить, как им добраться до открытого мяса – ведь где-то оно есть, если им так приятно пахнет, прямо-таки призывая отложить пригоршню яиц. Но мясо было упрятано под повязки, а мухи были слишком тупы, чтобы это понять. Шуруп получил долгожданный, хоть и относительный, покой. Наступили уже третьи сутки его пребывания здесь (с момента обретения сознания, разумеется). За это время он успел понять, что ему не особо рады, и разносолами потчевать не будут. Постоянный рацион из лепешки (два раза в день) и кувшина воды (один раз) об этом говорили недвусмысленно. Но и подвергать физическому насилию его тоже не торопились (подарок от Габриэля – не в счет; Шуруп намеренно спровоцировал усатого мачо). Никаких допросов, никаких очных ставок – вообще ничего. Только утром и вечером – путешествие к кошмару под названием «туалет». Возможно, думал Шуруп, когда-нибудь (если протянет достаточно долго) он будет без опасений всходить на эти жердочки. Но это будет нескоро, очень нескоро. Потому что никакой здравомыслящий человек никогда не сможет окончательно освоиться с такой мозгоразрывающей конструкцией. Узнал он и то, что Энрике – его постоянный дневной сторож. С ним у Шурупа завязались вполне ладные отношения. В том смысле, что латинос (при ближайшем рассмотрении – сопляк, наверное, еще и двадцати не разменял) охотно снабжал пленника сигаретами, а иногда, когда был уверен, что никто его не застукает, садился рядом с лачугой и о чем-то подолгу горестно щебетал на своем тарабарском наречии. Шуруп устраивался по другую сторону решетки, курил, пускал дым кольцами, понимающе кивал (ничего при этом не понимая). Наверное, Энрике догадывался, что изливает душу в пустоту – но продолжал изливать. Возможно, его словоохотливость как раз и была вызвана тем обстоятельством, что собеседник не знал испанского – значит, никому не сможет передать содержимое исповеди. Его также устраивало, что пленник, завидев любую направляющуюся в их сторону фигуру, тут же прерывал рассказ, давая сторожу возможность занять подобающую позицию и встретить визитеров в полной готовности. Странное подобие дружбы – но оно удовлетворяло обе стороны. Сейчас Энрике только-только заступил на пост и еще не соскучился по общению. Сопроводил крестьянина, приносившего паек, и конвоировавшего его камуфляжного охранника равнодушным взглядом, проверил, как держится засов, подбросил к кувшину пару сигарет и упаковку спичек (оставалась ровно две), понаблюдал, как ворочается, безуспешно подыскивая позу поудобнее, пленник, и вернулся на свое место. Шуруп чувствовал, что под опущенными веками припекает. Либо сказывалась бессонная ночь, либо в глаза попала соломенная пыль. Он также чувствовал, что такая досадная мелочь не сможет помешать ему заснуть. Ведь основные помехи – мухи и москиты – уже не мешали. Все остальное – сущая чепуха. И уже очень скоро его действительно сковала дремота Но привиделся ему не сон; привиделось ему воспоминанье: вот Ванька Мокрый стреляет в Василису – и безо всяких эмоций вываливает труп из салона; вот он утрамбовывается в машину сам, вместе с похищенной зачем-то девицей; и Шуруп тоже садится – на переднее пассажирское, грозя водителю пистолетом; вот водитель, нервно облизывая губы, несется прямо на ворота, а за окнами, кажется, мелькают какие-то возбужденные фигурки – охранники? И мощный «круизер» сшибает воротину с направляющей, выскакивает на ночную дорогу – и несется во тьму. Дело не сделано, заказ не выполнен. Позади осталась куча трупов. Кто-то из них, возможно, и был достоин смерти, но ведь гастролеры на вечеринку не за тем ехали. Очередная бестолковая мясорубка – как он и подозревал с самого начала. Обормот Леший снова подсунул контрафакт, а дебил Мокрый на этот контрафакт повелся. Ничего они не сумели сделать, ничего, кроме проблем, с этого проваленного заказа, не получили. К тому же Ванька зачем-то прихватил эту девицу. Заложница. На кой ляд им заложница? Они уже вырвались из осиного гнеда. Нужно поскорее уносить ноги – и на дно, на дно! Потом, когда-нибудь, если все уляжется, разобраться с Лешим, порешать – если получится – вопросы с теми, кто жаждет отомстить за Василису. Но это – потом. Сейчас – на дно. А заложница в такой ситуации – помеха. Причем, большая. Если у девицы серьезного полета родители - то искать будут всерьез. Приложат не меньше усилий, чем друзья Василисы. Чтобы остаться в тени, усилий придется прилагать вдвое больше. И, пожалуй, выжидать окончания шторма тоже придется вдвое дольше. Чем только думал этот придурок, хватая мокрощелку? Шуруп оборачивается к напарнику: - От девки избавиться надо. - Зачем? – лыбится Ванька. – Заложница же! - Нахрен заложницу! Проблемы лишние. Выкинь ее. Только живую. - Отпустите меня! – пищит сжавшаяся в комок девка. - Счас! – Ванька отвешивает ей подзатыльник. – Заткнись, сучка, и не отсвечивай! Я знаю, что делаю! – И он втыкает в Шурупа побелевший, бешеный от возбуждения взгляд. - Ты – дебил! – цедит Шуруп – и отворачивается. В салоне повисает плотная, напряженная тишина. Водила уже не дрожит губами – но за баранку цепляется с такой силой, что костяшки пальцев белеют. «Еще немного – и он переломит руль надвое», - как-то отстраненно думает Шуруп. В этот момент в его голове гремит гром. Глаза мгновенно заволакивает сперва ярко-алым, затем – багровым, и – черным. Гром, постепенно затихая, переходит в назойливое, металлически звякающее стрекотанье… Шуруп открыл глаза. Стрекотанье никуда не делось. Теперь, сбросив дремотный покров, он мог точно определить, что это – вертолет. Для поселка (лагеря?) – нечто новенькое. Открытые джипы время от времени проскакивали меж хижин, поднимая столбы пыли – когда груженые, когда порожние. Но вертолет… Пленник поднялся, подошел к двери. Заметил сигареты, закурил. Судя по звуку, вертолет был недалеко – и приближался. Шуруп пускал дым ноздрями, ждал. Не то, чтобы с нетерпением – черт его знает, какими последствиями обернется появление вертушки, но – с интересом: когда сидишь в клетке, любое разнообразие развлекает. Да-да, любое, даже самое неприятное – если слово «развлечение» принимать в абсолютном значении. Явление вертолета заинтересовало и Энрике. Даже встревожило – он поднялся, снял с плеча автомат, перевел его в режим длинной очереди и, вытянув шею, уставился туда, откуда доносилось стрекотанье. На всякий случай Шуруп осмотрелся: большая часть камуфляжных поступила точно так же. Из чего можно было сделать вывод, что визит может сказаться самым неприятным образом на судьбе всего лагеря (поселка?). Впрочем, когда вертушка вынырнула из-за кромки леса, все камуфляжные, включая Энрике, словно по команде расслабились. Автоматы вернулись на место, шеи укоротились. Глаза принялись привычно надзирать за порядком. «Свои», - понял Шуруп. Следовательно, если здесь кому и грозила опасность – то исключительно ему одному. Ведь не случайно его до сих пор не трогали – ждали кого-то, кто хотел пообщаться лично. Кажется, дождались. Вертолет был маленький, снизу - черный, сверху – салатовый. На борту была нарисована бесстыжая русалка с очень натуральными голыми сиськами шестого размера. Русалка держала в руке вилку с огурцом – по всей видимости, соленым. Абсурдность картины лучше всяких слов доказывала, что вертолет – частная собственность. Петляя между хижинами, к месту приземления, отмеченному огромным столбом пыли, по ухабам проскакал открытый джип. За рулем сидел ровный, как штакетина, гордый своей ролью Габриэль. Через пару минут джип появился снова. Рядом с Габриэлем сидел смутно знакомый Шурупу тип. Среднего роста, но чрезвычайно плотный, одетый в дорогой костюм стального цвета. Черная рубашка диссонировала, к тому же была расстегнута на три пуговицы, выпуская наружу светлые заросли, которыми поросла грудь смутно знакомого субъекта. Галстука к этой рубашке, разумеется, не прилагалось. Еще двое, тоже в костюмах (один – в черном, другой – в обезличено-сером) восседали на заднем сиденье. Но Шуруп лишь мимоходом скользнул по ним взглядом – вообще незнакомые физиономии. А вот человека в стальном костюме определенно где-то видел. Где? Фотографической памятью Шуруп похвастаться не мог. Но, худо-бедно, она у него все-таки была натренирована: профессиональная необходимость. В отличие от Мокрого Ваньки, при выполнении заказа он предпочитал убирать всего одного человека – которого заказали. Однако даже натренированная память ему нынче не помогла. Видеть-то он его видел, и ощущенья сейчас испытывал смутно-тревожные; не в самых благоприятных условиях, стало быть, встреча происходила. С другой стороны – видел вскользь, мелком, иначе вспомнил бы в подробностях. Тем не менее, именно этот смутно-знакомый тип, скорее всего, затащил его сюда, в жопу мира, и заточил в клетку. Стало быть, от него и зависит сейчас судьба Шурупа. Поскольку память наотрез отказалась подсказывать, когда и при каких обстоятельствах пересекались их жизненные пути, оставалось только ждать – рано или поздно все разъяснится само собой. Скорее, рано, - решил пленник, наблюдая, как джип, скрипя тормозными колодками, бросил якорь у начала тропки, ведущей к его лачуге. Других строений вдоль этой тропки не наблюдалось. Вновь прибывшие неспешно выбрались из машины, оставив Габриэля за главного, и пошли к лачуге. Энрике торопливо освободил проход, не сводя с них напряженного, настороженного взгляда. Вид у парня был неприятно подобострастный, и Шуруп почувствовал к нему жалость, смешанную с брезгливость: не ожидал подобного. Видимо, за пару дней успел привязаться к своему сторожу (чего раньше, надо заметить, у него никогда не случалось – ни в чьем отношении), оттого и реакция на его поведение оказалась столь неоднозначной. «Это все оттого, что меня по башке ударили! – сердито подумал Шуруп. – Кто мне этот пиздюк? Да никто. Пусть счас хоть отсосет у всех троих – все равно никто». Энрике отсасывать не стал. Он вообще ничего делать не стал – просто проводил процессию взглядом. А уж на него и вовсе никто внимания не обратил. Первым к хижине подошел смутно знакомый. Остановился, холодно и почти безучастно осмотрел Шурупа сквозь прутья двери-решетки (тот успел выбросить окурок и спрятать вторую сигарету со спичкой – во избежание ненужных вопросов). Потрогал засов. Бросил, не оборачиваясь: - Методы меня не интересуют. Ты – профессионал. Будет результат – будешь главным в службе безопасности. Фраза адресовалась человеку в черном – очень высокому, явно за два метра, - но тощему, отчего костюм сидел на нем прекомично, как на пугале, и, несмотря на очень немалую стоимость, все равно казался поношенным. Черный не сутулился, держал себя чрезвычайно прямо – и это добавляло его образу еще больше нереальности. На память лезли то Дон Кихот, то Кощей Бессмертный. В общем, персонажи исключительно вымышленные, плоды чьей-то нездоровой фантазии. И вот этот плод на обращенную к нему фразу лишь молча кивнул головой и поджал губы, которых и без того почти не было. Третий, чей костюм был нарочито-обезличенным, и сам выглядел столь же неприметно. Средний рост, мягкий пушок волос, реагирующий на малейшее изменение ветерка, отрешенный, казалось бы, ни на чем не задерживающийся взгляд… Шуруп знал, что на самом деле этот взгляд примечает все – даже то, чего на самом деле не видит. И Шуруп решил, что этого неприметного стоит опасаться больше остальных – и черного, и даже смутно знакомого. Который, между тем – даже не убедившись, что спутники успели подойти – принялся возиться с засовом. Очень самоуверенный тип. - Работы – валом, - продолжал объяснять он при этом. Разумеется, черному, который – то ли внимал, то ли пропускал мимо ушей, не поймешь: его глаза странно поблескивали и бегали в глазницах, словно броуновские частицы. Или парень был под наркотой, или нервничал почем зря. Шуруп поставил бы на наркоту – нервозность проявила бы себя еще в чем-нибудь: дрожании рук, гримасах. Ничего этого не было. Была только беспорядочная скачка зрачков по глазным яблокам. – Тут с тремя местными баронами непонятки. Что-то они нарываются. Правительство недовольно, агентов засылает… - Смутно знакомый справился с засовом, шагнул внутрь, не обращая внимания на Шурупа и, переступив через кувшин с лепешкой (тоже не взглянув ни на то, ни на другое). – Америкосы шляются, кричат: «Скажи наркотикам до свиданья!». – Он обернулся. Черный с неприметным тоже успели войти, и тоже не зацепили ни кувшина, ни лепешки (хотя черный все же внимательно смотрел под ноги). – Но и платить я тебе буду… Двадцать лямов годовых. Устроит? – Ответа он не получил. Черный стоял, наклонив голову, чтобы не биться макушкой о жерди крыши, и по бегу его зрачков нельзя было понять, о чем он думает. – Убедил, двадцать пять, - все же сказал смутно знакомый, и кивнул на Шурупа: - Приступай. Черный сделал шаг вперед и, остановившись перед пленником, попытался призвать свои зрачки к порядку. Отчасти это удалось. Во всяком случае, в отношении левого глаза. Каковым гость и оценил стоявшую перед ним фигуру – в рваных брюках, с голым, погрызенным москитами торсом и грязной, окровавленной чалмой на голове. Невзрачная, невпечатляющая фигура. Собственно, и сам Шуруп от вида своего визави заикаться не стал. Созерцая это несуразное тело, он задавался одним-единственным вопросом: в какой области это длинное тощее нечто может быть профессионалом? А ведь слово «профессионал» он расслышал вполне явственно. Между тем черный, решив, что получил достаточно сведений о клиенте, не меняя выражения лица, махнул ногой, метя Шурупу в голову. Бить было неудобно – в довольно низкой хижине при столь высоком росте, - и Шуруп легко уклонился. Правый ли, бегающий, зрачок тому виной, неудобство ли позы, общая ли нескладность фигуры – но носок черного в туфле сорок шестого размера с размаху воткнулся между жердей. И, похоже, своими силами черный бы его не вытащил. На помощь пришел Шуруп. Правда, очень своеобразным способом: шагнув чуть в сторону, он очень уверенно, со знанием дела, пяткой сбоку ударил черного прямо в коленный сгиб. Длинная нога с хрустом выгнулась перпендикулярно стороне, определенной природою. Стоять стало неудобно, и черный, громко скуля, упал. Ступню, зажатую между жердей, немилосердно вывернуло, и она тоже отчаянно захрустела. Шнурки, не выдержав напора, лопнули. Искалеченная ступня выскользнула из туфли, и нескладное тело приняло абсолютно лежачее положение – правда, в несколько неестественной позе, если говорить о нижней его части. - Нихера он двадцать лямов не стоит, - деловым тоном эксперта отметил Шуруп. - Это я уже понял, - не менее по-деловому согласился Штука (а читатель, вероятно, уже догадался, что в костюме со стальным отливом прятался именно он). И кивнул неприметному на поскуливающее тело. Тот молча – дисциплина! – не переспрашивая и не уточняя, схватил черного за шиворот и потащил на свежий воздух. Черный не сопротивлялся – был занят тем, что пытался зажать костлявыми ладонями переломанное колено (на изуродованную ступню отчего-то внимания не обращал). Для чего – бог весть: вправить кости таким манером все равно не сумел бы, снять боль – тем паче. К тому же зараза раскоординированности, похоже, от зрачков передалась и в ладони – они шарили где угодно, только не у колена. Шуруп безучастно проследил, как исчезает в дверном проеме это несуразное тело – и поднял взгляд на визитера. Тот вынул из кармана пиджака портсигар, щелкнул, открывая. Портсигар был набит сигариллами, и Штука, достав одну, принялся ее изучать. Только когда снаружи раздались выстрелы, он пристроил сигариллу в рот и закурил. Протянул портсигар Шурупу. Шуруп ломаться не стал. Взял одну, понюхал. Удовлетворенно кивнул: - Вишневые? Приятно пахнут. - Да, мне тоже нравятся. Видишь, опять меня накололи. Сказали – специалист, а подсунули дебила. - Время нынче такое, - посочувствовал Шуруп. – Никому доверять нельзя. - Поговорим? - Так разговариваем же. Вернулся неприметный. Все с тем же выражением лица подпер стенку у двери. Докладывать о проделанной работе не стал, а Штука и не спрашивал. Значит, не сомневался, что все сделано так, как он хотел. Да, взаимопонимание у этих двоих было полное. Шуруп решительно пересмотрел свои первоначальные выводы о том, кто из них опаснее: опаснее всего они были вдвоем, в связке. - Догадываешься, куда попал? – поинтересовался Штука. - К индейцам, - Шуруп мотнул подбородком в сторону Энрике, который все еще стоял на обочине тропы, держа автомат наизготовку – для пресечения возможного бунта. Хотя сторож наверняка знал, что никакого бунта со стороны Шурупа не последует – но таковы были правила, крепко вколоченные в него Габриэлем. Нарушать эти правила он не желал, потому что тогда Габриэль начнет вколачивать их с удвоенной силой. - К индейцам, точняк, - смакуя понравившееся определение, согласился Штука. – А я кто? - Вождь. - Почти, - вот этого Штука не ожидал, поперхнулся дымом и едва не закашлялся. Но переборол себя. – К Быку на тусовку вы за кем приезжали? «Вот оно! – мелькнуло у Шурупа. – Значит, я его там видел. Где именно?». Он принялся снова лихорадочно ворошить память, но все – без толку. Слишком много лиц. Слишком быстро развивались события, чтобы какое-то успело четко, во всех подробностях, запечатлеться. Но этот смутно знакомый тип – явно из основной обоймы приглашенных. В отличие от Кларочки, Шурупу прекрасно была известна не только репутация толстомордого миллиардера, но также – история его восхождения к вершинам успеха. В какой-то степени, легендарная личность в мире криминалитета. Не настолько, конечно, как покойный Василиса – потому что последний не легализовался (и уже не легализуется), - но все же. Так же почти легендой был еще один друг юности Быка – как его, бишь? – Мутя, плюгавенький человечек, ставший депутатом Госдумы. Парни пришли к успеху, заделались маяками для криминального молодняка, который, глядя на них, понимал – есть, к чему стремиться; даже эта скользкая дорожка может вывести на самый верх. И был в их компании еще кто-то, переживший лихие девяностые. Но этот кто-то куда-то делся, последние годы о нем почти ничего не было слышно. Шуруп внутренне возбудился, почувствовав, что напал на правильный след – и снова напряг память. Должно помочь – это не калейдоскоп смазанных событий снова и снова прокручивать, это – уже занесено на скрижали истории. А скрижали Шурупу приходилось штудировать не раз и не два. На слух, само собой, потому что история современного криминала в печатном виде если и издавалась, то издания эти прошли мимо него. Он уловил лишь то, что переходило из уст в уста. Устно же эту историю травили, как анекдоты – в саунах, кабаках, за игорным столом. Словом, везде, где собирались свои люди – люди с определенным отношением к закону. Черт, да один только Ванька Мокрый чего стоил! Где-то он, может, и недоразвитый, но по данному предмету обладал едва не энциклопедическими познаниями. Мог часами взахлеб вещать о том, как тот или иной персонаж добился успеха. Или не добился – в этом случае Ванька снабжал рассказ подробнейшими комментариями о том, в каком месте персонаж принял неверное решение, что ему нужно было предпринять, чтобы избежать: падения, гибели, ареста (нужное – подчеркнуть). При этом Ванька обильно плевался слюной, что было очень неудобно, когда его монолог произносился в машине (а так случалось чаще всего; вне работы Шуруп старался пореже пересекаться со своим неуравновешенным напарником): Мокрый умудрялся заплевать не только баранку и лобовое стекло, но и все вокруг в радиусе метра. Доставалось, само собой, и спутнику. Поэтому с тех пор, как они начали работать вдвоем, Шуруп взял за правило постоянно иметь при себе носовой платок – неизвестно ведь, когда Ваньку в очередной раз на речь пробьет. Так вот, о четвертом друге юности. По причине малого количества информации в легенды он не попал. Известно лишь, что остальные трое – включая, между прочим, Василису, а это уже показательно – предпочитали о нем не распространяться. По старым делам его помнили, но ничего конкретного, опять-таки, сказать о нем не могли. Он был словно призрак: появлялся, делал дело, исчезал. Следов не оставлял, свидетелей – тоже. Пожалуй, именно благодаря ему группировка пережила все, что только можно: и криминальные войны, и ментовские разгромы; переквалифицировалась в легальный консорциум, а Бык с Мутей стали уважаемыми членами общества. Забавно, что при этом самому призраку пришлось исчезнуть с горизонта событий. Как же его звали? Шуруп полоскал рот вишневым дымом и, прищурившись, смотрел на визитера, силясь вспомнить. В этом прищуре не было ни насмешки, ни угрозы – только задумчивость, поэтому Штука терпеливо ждал – и тоже полоскал дымом рот. - Ты – Штука! – наконец выпалил тот. - Угу, - подтвердил Штука. И мягко подтолкнул: - Продолжай. Продолжать? Шуруп озадаченно почесал чалму над правым ухом – и поморщился от боли. А о чем был вопрос? Ах, да! Кого из гостей Быка заказали. Сейчас уже не было смысла держать эту информацию в секрете. Однако… Однако ее раскрытие Шурупу ничего не давало. А ему кое-что было нужно. И это кое-что мог дать только Штука. Но Штука ничего не даст, услышав правду. Значит, правду ему знать не нужно. Ему нужно услышать неправду – такую, которая заставит помогать Шурупу. Тонкая игра. Опасная игра. Но, собственно, не опаснее любой другой в его нынешнем положении. Ведь, даже выяснив наверняка, что Шуруп для него угрозы не представлял и не представляет, Штука не вернет его домой. Зачем? Порешит, а тело упрячет где-нибудь в непроходимых джунглях – а в них недостатка, кажется, не ощущалось. И кто хватится наемного убийцы, провалившего последнее задание? Поэтому Шуруп глубоко затянулся – и пошел ва-банк: - За тобой мы приезжали. - Ценю откровенность, - похвалил Штука. – А кто сказал, что я в России буду? - Вот это не по адресу вопрос. - Нехорошо. Мне показалось, что мы начали находить общий язык. Попробуем еще раз? - Есть смысл? Заказ мы через Лешего получили. Только он тоже не заказчик, он – посредник. Штука задумался. Прокусил кончик сигариллы, с раздражением бросил окурок сквозь прутья клетки. Признал: - Здесь ты, допустим, прав. Но ведь Леший должен знать заказчика? Кто он, вообще, такой – этот Леший? - Маньяк недоразвитый, - сердито проворчал Шуруп. Вполне искренне проворчал. – В третий раз от него заказ получили – в третий раз куча трупов и море крови. - Это ваши интимные проблемы, - отрезал Штука. – Я спросил: кто такой Леший? - Не знаю. Я его в глаза не видел. С ним напарник встречался. Он, падла, тоже с головой не дружит, так что они друг друга стоят. - В глаза не видел, и где найти – не знаешь… - Штука старательно изобразил сожаление. – Я начинаю в тебе разочаровываться. - Напрасно, - решив, что самое время, Шуруп перешел в наступление. – У меня к тебе деловое предложение: дай мне денег, чтобы добраться до дома, а я найду, кто тебя заказал. Брови Штуки медленно поползли на лоб. Он автоматически достал портсигар, из него – сигариллу, помял ее в пальцах – и спрятал обратно. - На такой детский понт меня еще не брали! – признался он. – А тебе спину вареньем не помазать? - Не веришь? Зря. У меня в этом деле свой интерес. - Смотаться от меня подальше? - Не-а. Мне нужно найти напарника и вернуть ему должок. – Шуруп, снова потрогав чалму над правым ухом, поморщился. - Это он тебя приголубил? – понимающе усмехнулся Штука. – Я думал, Василисин водила постарался. - Водила не мог, - возразил Шуруп. – Если не акробат, конечно. Ударили сзади, а там только напарник с этой кобылой были. - Чо за кобыла? - Заложница. Этот идиот заложницу взял. - А тебя на мороз выкинул… Ну, допустим. Допустим, я тебе поверю – и переправлю в Россию. Какие мои гарантии? - Мое честное слово. Не пойдет? - Честное слово… - Штука запыхтел, закашлялся от смеха. – От рыцаря, бля, плаща и кинжала! Да я, между нами, свой первый миллион таким вот честным словом и заработал. И второй – тоже. Вообще – все свои миллионы. – Он вдруг резко стал серьезным. Даже румянец с лица вмиг куда-то слинял. – Тебе надо найти твоего кента, чтобы поквитаться с ним. Я это понимаю. Я не понимаю, с какого перепою ты обещаешь мне найти этого Лешего и пидора, который меня заказал. - А иначе я своего кента никак не найду, - Шуруп развел руки в стороны – мол, очевидно же. – Только через Лешего. Потому что кент мой сейчас верочно инеем покрылся, на дно залег. - Типа тебя боится? Так он же от тебя избавился, почти из рук в руки мне передал. Что-то ты темнишь, братишка. - Нет, зачем? Он не меня боится. Я же говорю – деваху он в заложницы взял. Деваха непростая, если на такую тусовку попала. Ее точно искать станут. Землю рыть. - Угу, угу… - Штука задумчиво вытянул губы, обсасывая информацию. – А, стало быть, где Лешего найти, ты все-таки знаешь? - В общих чертах. - Так ты мне обрисуй эти общие черты. - Не-а, - Шуруп нахально усмехнулся. - Почему? - Потому что после этого ты меня точно отсюда хрен выпустишь. - А если подумать? – теперь ухмыльнулся Штука. – Я ведь тебя и так могу похоронить. А Лешего сам найду – связи имеются. - Шансы, - объяснил Шуруп. – У меня будет просто больше шансов добраться до дома. - ПродумАн, что ли? – рассердился Штука. – Смотри, а то я предложил. – И он кивнул неприметному: - Побеседуй с ним по-своему. Только чтоб сознание не терял. И не ломай ему ничего. Он снова достал портсигар, сунул в рот сигариллу, но пленнику на сей раз не предложил. Вместо этого смерил его полным холодной ярости взглядом, резко развернулся на каблуках – и вышел из лачуги. За порогом чуть задержался, прикуривая, и медленно, расслабленно пошел прочь. Вслед ему неслись звуки глухих ударов да стоны Шурупа – тому явно приходилось несладко. - Ремба хренова, - хмыкнул Штука, останавливаясь рядом с Энрике. – Какого черта из себя героя строить? Верно я говорю? Сторож промычал что-то невразумительное, и Штука с жалостью долго смотрел на него. Потом резюмировал: - Баран ты, вот чо. Лет пять уже на меня работаешь, поди. Хотя б ради карьеры русский выучил.