История в духе "Бандитского Петербурга", многослойный роман и научная фантастика с историософией.
Михаил Елизаров. «Земля». Роман. Издательство «Редакция Елены Шубиной», 2019
Пару лет назад Акунин проводил опрос среди поклонников своего творчества и пришел к выводу, что современный российский читатель хочет читать о простых людях, таких, как он сам, с их бытовыми и психологическими коллизиями. В принципе роман Михаила Елизарова отвечает этим потребностям. История Володи Кротышева, роман воспитания, включающий детские годы, службу в армии и приезд к сводному брату в Загорск, где в течение трех месяцев Кротышев работает в похоронной сфере, параллельно отбив у брата девушку. Чтобы не мучиться, героя Елизаров взял из фильма «Брат»: молодой немногословный «киллер», вернувшийся после армии, ищущий смысл жизни, близкий простым людям и при этом запросто рассуждающий (упрощенно, чтоб было понятно обывателю; сам Елизаров в книге называет это «философский суржик») о Сведенборге, Шопенгауэре, Ницше и многом другом. Эдакий спартанец, объединивший в себе харизму, физическую силу и духовность. Тут возникает закономерный вопрос: что дальше? О чем книга-то? О криминальном переделе похоронного бизнеса? Получается, что так. О любви? Автор создает двух очень схематических героинь: одна из темного мира, другая из светлого, и переживать этот конфликт становится совершенно невозможно, по причине того, что обе девушки не воспринимаются как живые люди. Они всего лишь носители идеи. Брат героя пропадает в середине книги и больше не появляется. Гапон, главный криминальный авторитет, настолько похож на Антибиотика из «Бандитского Петербурга», что тоже словно из картона вырезан. Остаются размышления о жизни и смерти, это наиболее интересная часть романа. Но здесь хотелось бы поменьше декламации. А то герой делает шаг вперед, выставляет левую ногу и выдает на-гора философский пассаж. Прогнав читателя несколько кругов по таким диалогам, автор вдруг обрывает книгу на полуслове. «И бесконечный этот день тоже закончился» – последняя фраза романа. Под днем, видимо, стоит понимать саму книгу.
«По стенке котлована шуршит змейкой осыпь. Кто-то спускается вниз и безуспешно старается не шуметь. Медленные, соленые, как ужас, капли пота сбегают по моим вискам, переносице, губам. Во рту химическая кислятина, словно от медного пятака. Единственное, что я знаю твердо, – нельзя оглядываться. <…>
В моих руках обычная штыковая лопата съежилась до размеров саперки. И я по-прежнему говорю с исчезнувшим напарником, объясняю ему объем работы, а сам прикидываю, как половчее выскочить из западни котлована. Стены его высотой метра три, а до того были по пояс. Просто так уже не выпрыгнуть, нужна ступенька.
Вот изнуряющий душу шорох достиг дна и пропал – нечто спустилось и колышется за моей спиной. Я чую запах, который ни с чем не спутать. Это пахнет мертвечина. Только не животная или человеческая, а Предвечная, страшная тем, что она никогда и не была живой…»
Анаит Григорян. «Из глины и песка». Роман. New York, Ailuros Publishing, 2012
В литературе используются античные сюжеты, еще чаще сюжеты библейские, а вот шумерская мифология встречается редко. И лучше лишний раз о ней не напоминать, ведь часть историй самой главной книги – переписанные шумерские мифы, зачем вносить сумятицу в головы. Но, с другой стороны, какая разница, из какого источника мы узнали, что человек слеплен из глины.
«Ветер дует, глина рождает новую жизнь, а песок… песок рассыпается – вот его главное и единственное назначение – осыпаться и рассыпаться, и больше ничего…»
В романе «Из глины и песка» выстраивается параллельный сюжет про шумерское царство мертвых. Оно где-то недалеко, за тонкой стенкой, только приложи ухо и услышишь. Все рядом, прошлое и будущее.
Этот роман будто бы не про нас, но про время, которое начнется скоро, здесь никто не читает книг, однако еще листают гладкие журналы и есть интернет, библиотеки же закрыты за ненадобностью и засыпаны песком. «Пара ящиков была выдвинута, и видно было, что они заполнены библиотечными карточками. <…> Всё – стол, шкаф, диван и стеллажи с книгами, насколько хватало взгляда, было покрыто толстым слоем пыли, перемешанной с песком, нанесённым сюда бог знает за сколько лет сквозняками».
Глина и песок, жизнь и смерть. Бодрствование и сон, перетекание одного в другое. Однажды на земле появилась болезнь: у человека исчезают сновидения, и вскоре после этого он умирает. Без снов прожить нельзя. С пространством сна связана линия экспериментальной медицины: в тексте много биохимических терминов, встречаются описания реальных экспериментов в виварии. Кому-то это может показаться неудобным и жестоким, но жизнь вообще непонятна. Беззащитные кролики погибают, чтобы выжили люди, экспериментальная медицина жестока, что поделать. А потом, если надо, потребуются и человеческие жертвы. Известно, что за большинство убитых ответственны люди за письменными столами. Ну и люди в лабораториях. Хотя множество людей спасено и исцелено ими же.
«…Мы ведём войну с природой – на то мы и учёные, верно? Наша задача – создать эрзац-печень, эрзац-кожу, эрзац-глаза – да, почему бы не эрзац-глаза?
– И ещё – эрзац-душу. Иштар, ты бы лучше остереглась говорить такое, а то скажешь что-нибудь, что тебе самой не понравится».
«Быть может, мы, люди науки, в действительности – фанатики, живущие в замкнутом мире своих допущений и идеализаций? Мы ведём войну против природы, руководствуясь доктриной науки, а природа сопротивляется нам, не желая подчиняться, и скоро она избавится от нас, исторгнув из своего тела, как занозу…»
Владимир Шаров. «Репетиции». Роман. Издательство «Лимбус Пресс», 2003
Михаил Визель очень точно заметил, что романы Владимира Шарова написаны в ключе научной фантастики, только в традиционной научной фантастике допущения технические, а у Шарова – исторические. Его творчество – ни на что не похожий сплав историософии и фантастики. Все его романы, по сути, складываются в один гигантский текст – о том, что человеческая история – «круговой маршрут», по которому евреи спасаются от христиан в «Репетициях». И те, и другие уже знают его доподлинно, сложились места для привалов, оборудованные и теми, и другими. Времена меняются, а маршрут остается. И даже если представить себе, что сюжет человеческой истории внешне изменился, внутренние его линии, смысловые, остаются прежними. Круг не нарушается. Люди играют спущенные им сверху роли, и только одна роль ждет своего исполнителя – роль Христа. И это позволяет сохранить характер мистерии.
Роман «Репетиции» охватывает несколько веков, начиная с середины XVII, когда главный герой французский комедиограф Сертан попадает в Россию к патриарху Никону, который в своем Новом Иерусалиме заставляет его репетировать мистерию по евангельским событиям, и заканчивая семидесятыми годами ХХ века, когда рассказчик наталкивается на дневники Сертана, написанные на бретонском, и начинает понемногу разматывать клубок этой истории. При этом реальный исторический фон, который принято называть подлинным, воссоздается Шаровым, историком по образованию, очень точно, и на этом уровне роман тоже представляет собой интерес. Просто читатель на любой странице должен быть готов к неожиданному повороту вроде бы привычных событий. Шаров – искусный провокатор, но вы получите удовольствие от его текстов, если поймете, в рамках какой общей идеи эти провокации работают и работают удивительно тонко и хорошо.
«Попытки разом покончить с евреями случались и позже, повторяясь обычно в каждом втором поколении. Опять были убийства, бегство, смерть людей, которые, обессилев, падали в снег и уже не поднимались, и тот же путь выбирали евреи и снова не понимали, почему бегут прямо, а возвращаются туда, откуда ушли. Они думали, что это Бог возвращает их обратно во Мшанники, как бы за руку ведет, потому что это их место и их дорога и они с нее не должны сходить. С течением времени на этом повторенном много раз кругу и у христиан, и у евреев появляются свои стоянки, где рубится несколько изб, делаются запасы дров и еды, чтобы не тащить ее на себе; есть там даже маленькие церкви и синагоги, а рядом кладбища, на которых отпевают и хоронят погибших. На стоянках евреи получают передышку, словно в детской игре, здесь они в «домике». Так почти сразу то, в чем не было ничего, кроме мерзости, жестокости, крови, принимает странно четкие очертания, размеренность, такт, строй, сохранив и ненависть, и ужас, которые были раньше. Приобретая порядок, погромы на законных основаниях входят в жизнь ссыльных. Каждая следующая волна убийств становится новой репетицией, новой, оправданной повторением попыткой побудить Господа ускорить свой приход на землю. Выбором, вопросом Ему, что они должны делать, чтобы Он пришел. Это было их личным дополнением к тому, что репетировал Сертан, оно удержалось и устоялось…»
Подготовили Егор Фетисов и Михаил Квадратов
Читать полностью в журнале "Формаслов"