У них случилась любовь во время войны...

Свою первую жену Екатерину Загорскую Паустовский встретил в 1915-м, когда отправился санитаром на фронт. Когда она жила в Крыму, жительницы татарской деревушки прозвали ее Хатидже, так же называл ее и Паустовский.

В месяцы разлуки с ней и самой сильной, первой влюбленности Константин Паустовский написал ей удивительно поэтичные письма. В те дни война, сражения, вид смерти, тяжелых ранений, крови, голода, нищеты, беженцев, разорившихся поселений - все смешалось, и чувство любви было ярким обостренным светом для писателя.

Каждое из этих писем хочется заучивать, как стихи, чтобы они всегда были с тобой, в твоей памяти, чтобы они были призмой, через которую ты смотришь на любовь и одиночество.

18 апреля 1915 г.: "было такое ощущение, словно Вы стоите где-то вблизи"

"Когда я вышел из халупы мыть руки, они все были в кровяной корке. Кровь расползлась по брюкам широкими пятнами, стало страш­но. Закружилась голова. Несколько спустя я чувствовал, что еще немного и я сойду с ума и закричу дико и страш­но. Странно, несколько мгновений мне казалось, что я уже сошел с ума, что какая-то страшная тяжесть давит мне на мозг и у меня мутится рассудок. Но напряжением воли я заставил себя идти, не упасть. Это скоро прошло. По­чему-то я подумал, что Вы должны быть здесь, что Вы здесь — было такое ощущение, словно Вы стоите где-то вблизи, словно я вижу Ваши глаза".

23 мая 1915 г.: "Странно, по-моему, даже загадочно встретились наши жизни"

"Когда я ехал по Бородинскому мосту, словно марево взглянули на меня московские за­ставы, потянулся Арбат, Смоленский рынок, Кудрино — и все это было уже моим, родным и близким. И простой, широкой и свободной показалась мне моя любовь, словно я видел те радости и страдания, на которые она обречена. Странно, по-моему, даже загадочно встретились наши жизни. Я увидел тебя, в начале такую недостижимо-дале­кую, озаренную, и я — бродяга, нищий, поэт с непонятной мне самому душой — полюбил тебя так чисто, так глубоко и больно, что даже если пройдет любовь, пройдет ее опьяненность, то останется на всю, всю жизнь жгучий след, дающий какую-то горькую сладость. Жизнь сплела вокруг нас причудливый узор войны, скитаний, весенних закатов, дымных рек, городов незнакомых, огнистых, шумных, че­ловеческих страданий, глупости, скуки и гибели. Не прав­да ли странно, Катя".

29 мая 1915 г.: "было что-то жуткое и значительное в этой тоске"

"Мне больно, Катя. Я получил только что твое письмо. Все сложилось как-то странно и дико, и весь вчерашний вечер — как бред. Я приехал с Левой на поезд, я так мучи­тельно ждал тебя. На Брянский вокзал я ушел к поезду незадолго до отхода. Тебя не было. На вокзале я сидел в зале около двери до полночи и все ждал и вздрагивал, ко­гда появлялся кто-нибудь в сером. Давно ушел поезд, опу­стел вокзал, остался я один и со мною какая-то чернень­кая собачка, похожая на Тузика, она лежала у меня на коленях. Казалось, что моя тоска, моя глухая тревога пе­редалась этому маленькому теплому зверьку. И было что-то жуткое и значительное в этой тоске человека и беспред­метной тоске собаки,— она все время смотрела мне в гла­за. Ушел я поздно, шел по Москве пешком, надеялся уви­деть тебя на извозчике. Мешала тоска. Как-то сразу ре­шил, что ты осталась в Москве, что завтра тебя увижу, и буйная радость заволновалась у меня на душе. Я пришел и уснул с этой радостью".

29 августа 1915 г: "я люблю тебя так ярко, нежно, так исключительно"

"Напиши мне хоть несколько строчек, немного, совсем немного, и я буду так счастлив. Ведь я люблю тебя так ярко, нежно, так исключительно, моя радостная Хатидже".

4 ноября 1915 г.: "Я верю в наделяющую, бого­данную, одухотворяющую силу любви"

"Вот она — ночь почти без сна. Вся грусть, величие и блеск моей любви. Девочка нежная, светлая, любимая. На ду­ше — глубокое спокойствие. Я верю в наделяющую, бого­данную, одухотворяющую силу любви. Все мое лучшее, все мое высшее, чистое — все в ней и для нее".

11 ноября 1915 г.: "неужели ко мне пришла та исключительная, небывалая любовь..."

"Я часто думаю — неужели ко мне пришла та исключи­тельная, небывалая любовь, о которой едва-едва мечтали поэты всех времен. Неужели это правда, девочка?

Должно быть, правда,— когда я думаю о жизни, о себе, о смерти, об искусстве и творчестве, о море — все мне кажется тусклым. Моя любовь сильнее. Значит, правда".

16 ноября 1915 г.: "во всем я чувствую твою близость, я вижу твои глаза..."

"Когда я на­прягаю память, мне смутно видится широкая знойная улица, ночь, прозрачная бесконечность огней, шелест ли­стьев каштана, по сонной улице, где разлита чуткая ти­шина, какая-то особая тишина звезд, гулко звучат мои шаги, и я знаю, что где-то здесь близко, близко дышит море. Весна прильнула к морю. И в шелесте листьев, в теплых ветрах, в шуме ночного моря, во всем я чувствую твою близость, я вижу твои глаза. Неуловимый сон, что-то, что было и чего не было. Может быть, образы Одессы.

Неудержимый творческий порыв к высшему утонченью, одухотворенно­сти, порыв увидеть свою душу изменчивой и прекрасной, тот порыв, который ты разбудила во мне,— он так силен, что порою мучит меня. И медленно, тихо загорается во мне, рождается та воля к жизни, которую я, быть может, на время потерял и думал, что ее у меня нет. Какой я глупый".

26 ноября 1915 г.: "ка­кую глубокую силу ты мне дала..."

"Помнишь вечером у Филиппова,— я говорил тебе об этом. Если бы ты могла знать, ты хрупкая нежная девочка, ка­кую глубокую силу ты мне дала, ты бы поняла всю ра­дость творчества".

14 декабря 1915 г.: "каждый день обес­цвечен и сер..."

"Хатидже, моя далекая нежная девочка — почему так долго нет писем от тебя. Идут дни, и каждый день обес­цвечен и сер, словно глуше и тревожнее становится мое одиночество, мои холодные вечера при свече, за чтением красивых и мудрых книг,— если нет твоих звонких, мо­лодых писем".

8 января 1916 г.: "твое каждое слово, каждое дви­жение — любовь..."

"Слушай, девочка. Я прочел в эту ночь твои заметки. И я поверил в бога, я узнал впервые, может быть, как много любви Он дал тебе, твое каждое слово, каждое дви­жение — любовь. «Больше сея любви не может быть, аще кто душу свою положит за други своя...» Сразу стало спо­койно и ясно. Ты поднялась до этой любви, ты осветлен­ная, у тебя на душе должна жить в моменты самой ост­рой боли глубокая, яркая радость. И мне, девочка, мне, вброшенному в чуждый мир, в круговорот ошибок и печа­ли, среди холода и слепой скуки, среди провалов жгучей тоски по небывалому и прекрасному, мне с замкнутой, не­понятной мне самому душой хочется принять мир, мне много еще нужно творчества над собой, чтобы подняться до слепительных граней твоей жизни".

12 января 1916 г.: "Я не могу отделить свою душу от твоей..."

"Я пишу много о себе, девочка. Но все, что я делаю, я делаю только для тебя — я не могу отделить свою душу от твоей.

Если бы я мог быть около тебя. Следить твой каждый взгляд и дыхание. Заботиться о тебе, ласкать твои руки и нежить".

18 февраля 1916 г.: "Каждый день у меня мертвый..."

"Каждый день у меня мертвый, потому что я не вижу тебя, и каждый день бывают порывы к тебе и часы тоски, такой широкой и еще небывалой, что я не могу оставаться на месте. Я ухожу, я брожу часами по городу, пока тоска не перейдет в глухую ноющую боль. Раньше я часто ду­мал о тебе, теперь же не то, я даже не думаю, нет,— те­перь у меня такое чувство, словно меня раздробили и все лучшее во мне осталось там, с тобой, словно я оторван от корней, от всего, что давало силу и возможность еще мно­гих носознанных достижений. Маленькая хрупкая девоч­ка сама не знает, какая в ней сила и любовь".