Ко мне подошла бабушка в берете и спрашивает:
- А кто здесь лидер? Бара…
- Барабаш, вроде.
- Да мне все равно, это я подруге рассказать. Она просила. А кто этот Барабаш, он за отечество?
- Нет, он за царя.
- Надо такого человека.
- Но, говорят, он может сойти с ума.
Бабушка покачала головой.
Главный организатор записывал что-то в записной книжке.
Тут прорезалась учительница:
- На Цветном бульваре в два часа! Дорогие мои, приходите. Мы собираемся каждую субботу, пусть знают, что мы есть! Дорогие братья и сестры! Доброго здоровья, храни вас господь! – она стала креститься и кланяться.
- Не уходите, - сказал организатор. - Сейчас народ подойдет.
- Сейчас комячейка прибудет кандыбинская! – крикнул кто-то.
- Единороссы, мордороссы, - продолжила учительница, - они даже пикеты не разрешают, на каждой станции метро автозаки. Когда три года назад юг поднялся, надо было подниматься и Москве. А Москва… Люди работают по 18 часов, годами им не платят зарплату. Держат их в общагах под Москвой. Мы не рабы, мы не холопы. Мы хотим менять сатанинскую власть. Господи, дай мне рассудок, всегда у бога прошу, - она взмахивала палкой, как дьяк кадилом.
Мимо меня прошла женщина и робко протянула мне газету. Я взяла. У нее их была целая пачка, и женщина пошла по кругу раздавать всем. Я заметила, что с другими она действует более уверенно, решительно сует им газету, как своим. Была она в сером пуховом платке, очень похожа на матушку, жену священника. Без косметики с неокрашенными волосами, в длинной юбке. Две седые пряди на висках выбивались из-под платка и вились по ветру.
Пришел какой-то с папочкой – сказали что это депутат. Я депутатов себе по-другому представляла… Организатор пригласил всех подойти поближе и сфотографироваться.
- С кого начнем? – спросил он. – ну, давайте с вас, - и обернулся к учительнице. Тут же в ее лицо направили несколько камер и микрофон.
Учительница внезапно изменилась. Это была высокая женщина, но тут она как будто потеряла в росте. Согнулась, опустила голову и посмотрела так, будто директор школы вызвал ее «на ковер». До этого кричала про сатанинскую власть, а теперь заговорила, как бы извиняясь.
Едва она закончила, к ней подбежала матушка, и коротко сказав: «Теперь я»! – почти вырвала у ведущего микрофон. Она произнесла несколько рубленных фраз, смело глядя в камеру. От резких движений платок спал с ее головы, и я увидела, что с волосами, зачесанными назад, она очень походит на женщину с плаката «Родина-мать зовет».
Дальше депутат прочел стихи, посвященные Квачкову, а потом еще несколько стихотворений, - наверное, собственного сочинения. За ним выступила Анна Каренина – это такая поэтесса в Москве. За ней еще поэт – сорокалетний молодой человек.
Очень хорошо говорил один парень – прозой, но звучало, как стихи. Это был славный юноша, русич тонкой кости.
Люди привыкли терпеть, сердца их заплыли жиром!
Если у вас нет свободы, зачем вам такая жизнь?
И дальше что-то о том, что весь мир насилья мы разрушим.
Наверное, такими должны были быть первые студенты-революционеры - с такими лицами, с таким взглядом. Глаза чистые голубые смотрят прямо, огненно. Русский взгляд ни с чьим другим не спутаешь.
Неожиданно я поняла, что присутствую на литературном собрании, а политика для этих людей – повод выразить себя в искусстве.
На обратном пути я увидела еще одну группу. Митингующие собрались у маленького пруда, выложенного плиткой, там, где лавочки вокруг. Я ушла с митинга потому, что было холодно, а эти стояли разгоряченные, говорящие. От воды тянуло сыростью. C удивлением я заметила, что учительница уже здесь! И тоже говорит на камеру.
Естественно, все были без масок и перчаток и в довольно тесном приближении друг ко другу. Поодаль стояло человек десять полицейских, наблюдали.
В ворота зашли две женщины, а с ними девочка на самокате. Оценив обстановку, одна из них неприязненно посмотрела в сторону полиции и сказала:
- Стоят. Чего ждут-то?
- Следят за масочным режимом! Ждут терактов! – крикнула девочка с самоката.
Когда я выходила из парка, за спиной уже начинали звонить колокола.