Я долго не решался написать об этой истории, настолько невероятной она выглядит. Рассказал мне её давным-давно мой дед. В те времена я, советский школьник, каждое лето ездил из Подмосковья на Кубань – свою «малую родину». Дед с бабушкой жили на хуторе, и я проводил там по три месяца в году. Купался в хуторской речушке, играл с местными пацанами, а иногда, чего греха таить, совершал вместе с ними набеги на гороховые поля. Дед тогда работал шофёром в местном совхозе: возил на белой «Волге» председателя. Бывало, он говорил: «Ну что, казак, рванём на рисовую систему?» Это означало, что мы едем рыбачить на канал. «Рванём!» – с воодушевлением отвечал я. Дед рассказывал мне о разном: об автомобилях, о рыбалке и охоте, о ремёслах, коих знал он великое множество… Но он никогда не говорил о войне.
На фронт мой дед попал семнадцатилетним, приписав в военкомате год к своему возрасту. Вернулся он без единой царапины, орденоносцем, возмужавший и седой. Привёз трофейное немецкое охотничье ружьё. Стояло оно в углу в спальне, за комодом, таинственно мерцая воронёным стволом и серебристым спусковым механизмом с замысловатым орнаментом. «Дед, а дед, давай постреляем!» – приставал я. «Вот вырастешь, станешь военным, тогда и постреляем», – говорил дед, и мне уже виделось, как я, в военной форме, непременно с медалями, возьму это ружьё и мы пойдем стрелять по мишеням. Я обязательно выбью все десятки, а дед скажет: «Молодец, казак! Хорошо вас в армии учат!» Но в жизни всё сложилось, как водится, по-другому.
Лет через десять я, новоиспечённый молодой лейтенант, приехал в свой первый офицерский отпуск. Дед к тому времени давно не работал, болел и из дома выходил редко. Бабушка по-прежнему вела хозяйство, без устали возилась в огороде и терпеливо сносила дедовы капризы. Вечером мы сели ужинать, и он, бодрясь и хорохорясь, даже предложил выпить по «пять капель» за мои офицерские погоны. Поужинав, мы вышли во двор и сели на скамейку возле дома. По южному вязкая кубанская ночь уже вступила в права: яркие спелые звёзды усеяли чёрное небо, воздух наполнился горьковатым запахом трав, где-то в саду оголтело сверлили тишину цикады. «Хочу рассказать тебе одну историю, которая приключилась со мной на войне, – вдруг сказал дед. – Никому и никогда я её не рассказывал, да, видно, время пришло. Не могу больше держать это в себе, да и кто знает, увидимся ли мы ещё».
Я, конечно, начал протестовать: «Да что ты, дед, конечно, увидимся…», но он остановил меня жестом и продолжил: «А случилось это весной сорок пятого, в конце апреля. Часть, в которой я служил, вошла в немецкий город Торгау, и нашему взводу поставили задачу выйти к Эльбе, оценить обстановку, но на тот берег не переправляться. Мы знали: с той стороны к реке должны подойти американские войска, но проявлять инициативу в любых контактах с ними нам строго-настрого запретили. Да русского солдата разве остановишь? Фрица мы гнали тогда знатно, и в хвост и в гриву, ничего не боялись, злые были, но весёлые: война заканчивается, момент исторический вовсю надвигается! Поэтому, когда на том берегу показались военные в странной форме и стали кричать: «Американс!», мы поняли, что это передовой отряд союзников, и решили их встретить, как полагается. Дальнейшее было делом техники: несколько американских солдат и офицеров переправились на наш берег, мы отвезли их в штаб полка, где им организовали торжественный приём. Потом подъехали американцы из других патрулей, началось долгое застолье, продолжавшееся до поздней ночи. Изрядно устав от многочисленных тостов, я вышел покурить, проветриться, да размять затёкшие ноги. Погода стояла ясная, к ночи похолодало, апрельский ветер пробирал до костей, я уже собирался вернуться, и вдруг метрах в пятидесяти заметил фигуру человека, делавшего мне какие-то знаки. Я огляделся: поблизости – никого; отдаляться от лагеря было небезопасно, но что-то заставило меня двинуться вперёд. И чем ближе я подходил, тем понятнее мне становилось: это – не обычный человек. Выглядел он, мягко говоря, странно: ростом под два метра, с непропорционально крупной головой и длинными руками. Но главная его странность заключалась в другом: он слегка светился серебристым сиянием. То, что я вначале принял за оптический обман и игру лунного света, оказалось правдой. Я остановился в изумлении.
И тут незнакомец заговорил со мной по-русски. Он сказал, что прилетел с другой планеты и является наблюдателем; что вступать в контакт с жителями Земли он права не имеет и делает это на свой страх и риск, поэтому времени у нас мало. Ещё он сказал, что война, которая подходит сейчас к концу, это лишь мизерная часть огромного сражения, развернувшегося во Вселенной между тёмными и светлыми силами; и, хотя на нашей планете «тёмные» и потерпели временное поражение, война эта далеко не закончена, главная битва ещё впереди, и уже сейчас «тёмные» подчинили себе разум руководства наших союзников, сумели привлечь их на свою сторону и помогли создать страшное оружие, какого ещё не было в мире, и скоро американцы собираются это оружие применить, дабы продемонстрировать его сокрушительную силу. Но это ещё полбеды: если при использовании этого оружия они превысят допустимый порог мощности, то планета наша автоматически попадёт под «галактическую зачистку», и человечество будет полностью уничтожено.
И даёт он мне обычную ученическую тетрадку, и говорит, что в ней – основные расчёты по этому оружию; не все, но общее направление указано чётко, и я обязательно должен отнести эту тетрадь начальству. И тогда наше руководство даст понять американцам, что мы всё знаем и скоро у нас тоже будет такое оружие, а это, дескать, удержит их от необдуманных действий. Меня, конечно, его рассказ поразил, но поверил я ему сразу, потому как в детстве увлекался фантастикой, запоем читал Беляева и Жюля Верна, а «Аэлита» Толстого была моей настольной книгой. Спрятал я тетрадку за пазуху и слушал очень внимательно. Помимо всего прочего, наблюдатель сказал, что в ближайшие сто лет битва тёмных и светлых сил во Вселенной будет всё жёстче, и время это будет для нас нелёгким, хотя и находимся мы на самой периферии этой войны.
Он хотел ещё о чём-то рассказать, но договорить не успел: прямо рядом с нами возникло слабое мерцание; в воздухе, появившись из ниоткуда, будто «нарисовался» светящийся шар размером метра три в диаметре, и из него однин за другим вышли три странных серовато-зеленоватых человечка: тщедушные, ростом – метра по полтора, с головами в форме перевёрнутой груши и огромными чёрными безжизненными глазами. Двое из них взяли моего собеседника под руки и затолкали в зелёный шар, а третий остался, да так и впился в меня колючим внимательным взглядом. И чувствую: пытается он ко мне в мозг залезть, память мою прощупать. Аж до мозжечка, словно лучом, гад, пронизывает. Ощущение, скажу я тебе, не из приятных. Только и мы не лыком шиты. Я через всю войну прошёл, в плену побывал, бежал, меня фашист поганый расколоть не сумел, а тут какая-то вшивота мелкая распоясалась. «Врёшь, – думаю, – шелупонь инопланетная, сопе́ль зелёный, нас голыми руками не возьмёшь и на хромой козе не объедешь!» Собрал волю в кулак и стал думать не о тетрадке, а о том, как было бы неплохо пострелять сейчас из пистолета по всяким зелёным мишеням, и что страсть люблю я это делать, особенно по вечерам. Короче, отстал от меня зелёный брат по разуму, юркнул в шар, и исчезли они все, словно растворились в воздухе.
В раздумьях побрёл я восвояси, и вижу, чуть поодаль стоит сержант американский, Джон, и лицо у него белое, как та луна, что из-за леса вышла. И понял я: слышал Джон наш разговор, а был он поляком по национальности и довольно сносно знал русский язык. Подошёл я к нему, а его аж трясёт, так появление инопланетян на него подействовало. «Джон, ты успокойся, – говорю. – Инопланетян не видел никогда, что ли?» «Нет, – отвечает, – и сейчас я тоже ничего не видел и не слышал, можешь быть спокоен, и делай то, что должен, поскольку если то, чего я вообще-то не слышал, правда, то этому обязательно нужно помешать. А я буду молчать, как рыба: за самовольный контакт с вами нас и так большая взбучка ждёт. Полковник на нашего лейтенанта так орал по радиостанции, что та чуть не взорвалась от напряжения. Если же я про эту встречу расскажу, меня в сумасшедший дом упекут, а то и куда похуже». Хлопнул я его по плечу, не дрейфь, мол, сержант, прорвёмся, а у самого на душе жирные кошки скребут. «Как же, – думаю, – я тетрадку начальству понесу? Расскажу всё как есть – сумасшедшим сочтут, а совру, что американцы дали – то, пожалуй, и в шпионы запишут». Ночи не спал: думал, как быть. Но через несколько дней всё разрешилось само собой. Часть нашу срочно перебросили в Чехословакию: началась Пражская операция, и фашистскую гадину нам пришлось добивать в мае сорок пятого уже после официального подписания немцами капитуляции. Там геройски погиб мой товарищ Андрей Николаев, а, поскольку он вместе со мной был на той встрече с союзниками и потом даже ездил к ним в штаб в группе наших офицеров с ответным визитом, решил я представить всё так, что это якобы он отдал мне тетрадь перед боем, а ему, в свою очередь, передал её кто-то из американцев.
С этой версией я и пошёл к начальству. И тут меня взял в оборот «Смерш». Допрашивали долго и тщательно, сначала в полку, потом в дивизии. Допытывались, кто из американцев передал тетрадь Николаеву, даже хотели сотрудничество с американской разведкой на меня повесить. Но я твёрдо стоял на своём: упрямо твердил, что Николаев тетрадь мне перед атакой отдал, но фамилию американца не назвал. Мол, времени не было, почти сразу же пошли в бой, где он и погиб. А больше, извините, ничего не знаю. В общем, трепали меня долго, но в итоге отпустили, взяли подписку о неразглашении, демобилизовали и отправили домой.
Больше об этой истории я ни с кем не говорил. А недавно прочитал я где-то про сержанта того американского: вроде он долго потом у себя в городе раздавал прохожим листовки с призывом уничтожить ядерное оружие, и умер он от рака перед самой нашей перестройкой. И подумал я, что и мне уже немного осталось, и решил тебе эту историю рассказать: не могу унести тайну с собой в могилу». Сказал он это, будто в воду глядел: примерно через полгода родители в телефонном разговоре сообщили мне, что деда не стало – остановилось cердце.
С тех пор уж немало воды утекло. Летят годы, уходят поколения, помнящие ту страшную войну. Сегодня мир гораздо ближе к ядерному безумию, чем тогда. В тот раз усилиями многих людей, известных и не очень, апокалипсис удалось остановить. Однако опасность не миновала, и если не сделать это теперь, то впереди нас ждёт «большая зачистка». Где-то далеко в недрах космоса таинственно мерцает серебристой насечкой вселенское ружьё. Оно молчит. Пока молчит. Но, как известно, ружья всегда стреляют в финале.
Фамилии вымышлены, совпадения случайны.
© Михаил Власов. 14.11.2020
