В тесной Сычихиной избе собрались жёнки. Сидят нахохлившись, точно куры. И видано ли дело – молчком! Ни прялки, ни иного бабьего рукоделия не прихватила днесь ни одна.
- Ну што, бабы, котора из нас выпоротков поимает да выкормит? – без обиняков вопрошает Сычиха, оглядывая насупленных жёнок.
Выпороток – незаконнорождённый ребёнок. Это понятие в народной речи обозначается широким набором слов-прозвищ: семибатешный, боровичок, крапивник, капустник, подзаборник, луговой, подкустник, подтынник, подстожник, находка, заугольник, жихарка, беспуток, выделок, выплавок, сураз, байстрюк, марыш. сколотыш, падалица, зазорный.
- Девка в поле окатила, - громко шепчет Марья Кривая на ухо подглуховатой соседке своей другой Марье. - бают таилась до последнего. А как приспичило – так и полезла в зарод, ну и окатила тамо их – лешаков от! Ага. Они-то ей всё нутро и выели. Хоронили вчерась девку ту.
Сычиха тем часом достаёт с печи старый зипун из овчины. Осторожно кладёт на стол. Ловкие руки повитухи выуживают два маленьких холщовых обмотка.
- Близняки! - кивает на свёртки Сычиха, - сдаётся – семимесячники. Живучие! Совсема мёртвеньких нашли... В печи допекала. Теперя кормить их нать.
- Кого ишо кормить удумали? Лешаков ентих! Коровы чёрным молоком почнут доить. Тады што? Помяните, да поздно будет! - тихо и зло зашептал кто-то.
Хором звякнули колты - жёнки, как по команде, повернули головы в ту сторону, откуда подали глас. В тёмном углу закутанная в чёрный плат фигура. Узнали – то жена покойного мытника Почепиха. Её побаивались за дурной глаз и скверный норов.
- А мы вота што. - затараторила Марья Кривая, - Нам ить знатьё надобно, верно бабы? Вота у двоюродницы моей было. Мужика ейного на Плесков угнали. Так она без мужика от робёночка и нахороводила, ага. Да незадалси сколотыш у ей тот. Непутём орал день и нощь! Хорошо подсказали, добры люди - к полуночи на межу сходить - Матери Земле кланятися. Вота двоюродница рыла тамо ход – ну под межой. Да и ввергла в ход сей сколотыша своего
- Ну, - пихнула в бок замолкшую было Марью Кривую Бессониха, - дале-то што было?
- А што было? Ничаво и не было. Изутра пришла двоюродница, глядь – дитё, как дитё. С той поры и не вскрикнул боле. Земля подменыша забрала, ага. А дитё воротила. Нать и нам сколотышей ентих под межу. Земля рассудит.
- Да-а! Без опасу тут немочно! – задумчиво протянула Наталья Ельферьева жена, - кабы один, а то ить близняки. С има никогда и не уведашь робёнки, альбо нелюди. Спаси Христос!
- Небось и поп крестить не станет!
- Полно бабы! Я вам вот што баять буду, - возвысила голос Сычиха. И жёнки поутихли. Сычиху уважали. Это она выхаживала болящих, омывала раны, останавливала руду, заговаривала грызть и всякую немочь. Её руки лепили мокрые тельца, сморщенных младеней, а её уста вдыхали в них жизнь и долю.
- Я вам быличку скажу, - голос Сычихи звучит напевно, а её старые руки с долгими перстами, покачивают закутанного в тряпицы младеня.
- Хотел один поп сколотыша крестить, да не тут-то было - оборотилось чадо в рыбу.
И не стал поп рыбу крестить. В другой раз пришёл к сколотышу поп. На сей раз оборотилось чадо в свечку. И не стал поп ту свечку крестить. Пришёл и в третий раз поп к сколотышу. Оборотилось чадо хлебом. И окрестил поп хлеб.
Тогда приняло чадо облик свой и молвило: «Хорошо, что не окрестил ты рыбу – всех бы вас потопило! Хорошо, что не окрестил свечку – всех бы вас пожгло! Окрестил ты хлеб – и будет у вас через меня много хлеба! Не знать вам ни глада, ни горестей!
Сычиха примолкла, а повисшую в тесной горнице минутную тишину порушил жалкий младенческий писк. Зов этот древний, как сама Земля, как молитва, как последняя надежда на спасение в минуту неминуемой гибели перевесил-таки хрупкую чашу весов, на коих взвешивали жизнь и право неведомо откуда явивших ся миру существ – даже не детей ещё! Ибо, в проявленном мире сём младенца ещё надлежало признать за своего! Установить, увидеть единосущность с живущими на этой суровой Земле людьми. И порою «право зваться человеком» доставалось не дёшево.
А с лавки неспешно поднимается полногрудая, румяная Таньша – та самая Таньша, которой доверяли зажинать первый сноп. Месяц назад Таньша и сама опросталась в четвёртый раз – принесла крепкого горластого мальчонку.
Молчком берёт Таньша пищащего младеня. Ловко пристраивает его себе под бок. Расстёгивает ворот рубашки. Белая струйка молока нетерпеливо изливается на сморщенную мордочку. Глупый ротик захлёбываясь и теряя сосок, не враз и сыщет живоносный источник. Но разобравшись, сосёт напористо и усердно. Таньша потребовала и второго младеня и ей подают дитя без проволочек. Но тот оказывается зело слаб.
- С етим ишо колготится придёце . – ворчит Таньша, но никто боле не решается возражать.
Так и доложили после посельскому старосте Никанору, что жёнка Таньша и мужик ейный - Антипа Скворец взяли на прокорм сколотышей, найденных в зароде сена, а Мир, то бишь община, чем мочно поможет в деле сём.
Таньша и имена для близняков придумала сама: того, что покрепше нарекла Богданом, ну а братца егова, не долго и думая, обозвала Сураз. По исходу сороковин обоих крестили с именами Варлам и Афанасий. Однако, с лёгкой руки Таньши чаще обоих близняков для краткости называла просто – жихарки.
Скажем ещё пару слов о близнецах, а точнее о том, как видит феномен сей народная культура. Близнецы, тем паче рождённые вне брака, внушали нешуточное опасение. Незаконнорождённый ребёнок приходит в мир, нарушая измысленные людьми законы, а значит обладает особой энергией – долей, как говаривали в старину. И порою доля эта была так щедра, что распространялась не только на самого незаконнорождённого, но и на окружающих.
Близнецы же волновали своей похожестью – «двое на одно лицо». Размытая индивидуальность, путаница, неузнаваемость – всё это свойственно для существ из «иного мира», для нелюдей. С близнецами всегда всё неясно. А с близнецами, рождёнными при странных обстоятельствах, в диком природном пространстве – всё сложнее вдвойне!
Представим себе людей того прекрасного и сурового времени – вот, не жалея сил, наши прапрабабушки украшают вышивкой чуть ли не каждую тряпицу. Ведь делалось это далеко, и не только украса единого ради! Прежде – это есть обережный код, призванный подчеркнуть узнаваемость своей культуры! Попади мы в 13-тый ли, 14-тый век – не сыскали бы и двух одинаковых горшков. Ремесло то было ручным! Вероятно, от тех ещё зело древлих времён и пошло недоверие к копированию, полному сходству и опасливое отношение к близнецам.
(Продолжение следует)
Иллюстрация - репродукция картины художницы Зинаиды Серебряковой "Кормилица с ребёнком"
Начало истории - тут
2 часть, 3 часть, 4 часть, 5 часть, 6 часть,
7 часть, 8 часть,9 часть, 10 часть, 11 часть, 12 часть.
Спасибо за внимание, уважаемый читатель!