Начало читайте здесь
Главный аргумент тех, кто опровергает посвящение стихов Керн,- могут ли быть чудесные строки обращены к «женщине вольного нрава, похоронившей свою репутацию», о которой к тому же сам поэт как-то весьма цинично выразился?
Прежде чем обратиться к самой Керн, скажу немного о другом. В предыдущей статье я писала об аргументах сторонников адресации стихотворения (как и всей любовной лирики Пушкина) императрице. Вообще-то даже смешно: сейчас принято говорить о Романовых с умилением (ну если даже Николай II в «Бессмертный полк» попал!), а вот раньше нужно было искать совсем в другом социальном слое…
Всё спорят головы «мочёные»
Об озаренье Анны Керн…
…И вдруг спокойно озарение
Само приходит по себе,
Что чудо – «Чудное мгновение» -
Одной написано тебе.
Эти стихи М.А.Дудина посвящены «крепостной любви» Пушкина – Ольге Калашниковой.
И очень меня повеселило, что и Дудин, и мои комментаторы, «голосующие» за императрицу, ссылаются не мнение одного и того же человека – С.С.Гейченко.
Я не просто уважаю Семёна Степановича – я преклоняюсь перед ним. Среди самых дорогих моих воспоминаний – то, как я однажды в Михайловском видела его и была свидетельницей его беседы (не со мной!) о Пушкине. То, что он сделал для Пушкинского заповедника, переоценить невозможно. Но всё же я не считаю его серьёзным литературоведом. В его книгах, которые очень живо и образно написаны, тем не менее, много фантазии, подчас не подкреплённой фактами. Конечно, он мог иметь своё мнение о чём-либо, но я бы поостереглась считать это самое мнение истиной в последней инстанции.
Итак, вернёмся к Керн. Все разговоры о её репутации, увы, совершенно верны. Но меняет ли это что-нибудь в аргументации посвящения стихов?
Давайте посмотрим на письма Пушкина к ней, написанные после её отъезда из Михайловского.
«Прощайте! Сейчас ночь, и ваш образ встаёт передо мной, такой печальный и сладострастный: мне чудится, что я вижу ваш взгляд, ваши полуоткрытые уста. Прощайте - мне чудится, что я у ваших ног, сжимаю их, ощущаю ваши колени, - я отдал бы всю свою жизнь за миг действительности. Прощайте, и верьте моему бреду; он смешон, но искренен», «Если вы приедете, я обещаю вам быть любезным до чрезвычайности - в понедельник я буду весел, во вторник восторжен, в среду нежен, в четверг игрив, в пятницу, субботу и воскресенье буду чем вам угодно, и всю неделю - у ваших ног.- Прощайте», «Снова берусь за перо, чтобы сказать вам, что я у ваших ног, что я по-прежнему люблю вас, что иногда вас ненавижу, что третьего дня говорил о вас гадости, что я целую ваши прелестные ручки и снова перецеловываю их, в ожидании лучшего, что больше сил моих нет, что вы божественны и т. д.». Эти строки написаны в разное время – и в августе, и в декабре…
Почему так воспринял «явление» Керн Пушкин? Ведь, в принципе, репутация её была ему известна ещё до встречи.
Мне думается, главное объяснение – состояние поэта, запертого в своём имении. Именно запертого (почему меня поражают заявления, что он ездил или же собирался ехать на свидание с императрицей – чтобы в Псков попасть, должен был заранее просить), об этом он и пишет:
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слёз, без жизни, без любви
Да, в его окружении были милые люди – хозяева Тригорского, к примеру. Но не просто же так в какой-то момент у поэта вырвалось:
Но ты — губерния Псковская,
Теплица юных дней моих,
Что может быть, страна глухая,
Несносней барышень твоих?
Меж ими нет — замечу кстати —
Ни тонкой вежливости знати,
Ни ветрености милых шлюх.
Я, уважая русский дух,
Простил бы им их сплетни, чванство,
Фамильных шуток остроту,
Порою зуб нечистоту, .
И непристойность, и жеманство,
Но как простить им модный бред
И неуклюжий этикет?
Да, он не включил эту строфу в окончательный текст четвертой главы «Онегина», но написал же!
И вдруг здесь появляется та, с которой связаны воспоминания о прежней жизни, о Петербурге…
Керн оставила воспоминания о Пушкине (и, кстати, сохранила все его письма – уже за это мы должны быть ей благодарны!) И ведь не придумала же она рассказ об их первой встрече, когда, увлечённая чтением Крыловым своих басен, поначалу «не заметила» Пушкина, а затем он привлекал её внимание фразами вроде «Можно ли быть такой прелестной». Может быть, не во всём сто́ит им верить (например, утверждение, что с неё списано появление Татьяны на балу, мне кажется несколько «чересчур»), но ведь встреча действительно была - и, наверное, действительно мелькнула она,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты…
Кроме того, вероятнее всего, в Анне Петровне действительно была какая-то женская победительность, умение очаровывать, может быть, подчас вопреки здравому смыслу. Она покорила поэта своим пением. «Я пела Пушкину стихи Козлова:
Ночь весенняя дышала…
Мы пели этот романс Козлова на голос “Benedetta sia la madre”, баркаролы венецианской». И сохранилось написанное вскоре письмо Пушкина П.А.Плетнёву: «Скажи от меня Козлову, что недавно посетила наш край одна прелесть, которая небесно поёт его “Венецианскую ночь” на голос гондольерского речитатива - я обещал известить о том милого, вдохновенного слепца. Жаль, что он не увидит её - но пусть вообразит себе красоту и задушевность - по крайней мере, дай Бог ему её слышать!».
А были ещё и чтение для неё «Цыган» («Впервые мы слышали эту чудную поэму, и я никогда не забуду того восторга, который охватил мою душу!.. Я была в упоении, как от текучих стихов этой чудной поэмы, так и от его чтения, в котором было столько музыкальности, что я истаивала от наслаждения», - вспоминала она), и прогулка в Михайловское, когда он показывал ей свой сад…
И то, в каком состоянии был Пушкин после этих встреч, показывает его письмо А.Н.Вульф из Михайловского в Ригу от 21 июля 1825 года: «Все Тригорское поёт “He мила ей прелесть ночи”, и у меня от этого сердце ноет... Каждую ночь гуляю я по саду и повторяю себе: она была здесь — камень, о который она споткнулась, лежит у меня на столе, подле ветки увядшего гелиотропа, я пишу много стихов…» И хотя поэт и говорит, что это не любовь, но признает: «всё это, если хотите, очень похоже на любовь».
И теперь снова – к главному вопросу, о посвящении стихотворения. Можно ли поверить, что строки родились у поэта в то время, когда он находился в плену этой прелести? Мне кажется, несомненно.
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слёзы, и любовь.
А почему же тогда пытался забрать у нее стихи?
Вот тут вступаю, конечно, в область предположений, что не очень люблю, но рискну: разгадка, по-моему, кроется в словах «экземпляр 2-й главы Онегина [на самом деле 1-ой], в неразрезанных листках, между которых я нашла вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами». Представляете ли себе книгу с не разрезанными ещё страницами? Между ними очень легко спрятать заветный листок. Предполагаю, Пушкин хотел, чтобы Керн нашла и прочитала стихи позднее, когда будет одна, и смутился, что их обнаружили столь быстро… Повторяю: это лишь догадка. Во всяком случае, напрочь отметаю мысль «исследователей», что стихи оказались в книге и попали к Керн «по ошибке».
Ну, а дальше? А дальше, когда встретились после возвращения поэта из ссылки, по-видимому, исчезло очарование «любви издалека», «мимолётное виденье» оказалось вполне доступным, вот и стало вместо «гения чистой красоты» «блудницей Вавилонской»…
А стихи продолжают жить. И романс, написанный М.И.Глинкой и посвящённый Керн-дочери, звучит постоянно. Слышала я ещё легенду об этом романсе, связанную с другим композитором, но об этом позже…
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
Навигатор по всему каналу здесь
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал