Замечательный смешной рассказ Жанны Сергеевой о советском детстве.
Это лето я провел с папой, потому что у папы не было работы. Он у своих студентов экзамены принял, а потом его отправили в бессрочный отпуск. Папа сразу сказал, что работу искать не будет, потому что ему 55 и его никто не возьмет, а раз маме 30, то пусть она и ищет. Мама сразу нашла. Она вообще хорошо ищет. Когда я теряю спортивную форму, она сразу говорит, где она лежит. И когда папа теряет носки, она тоже находит. А однажды она нашла бутылку коньяка на полке за собранием сочинений Булгакова, и сразу спросила папу, его ли это бутылка. А папа сказал, что нет, не его. И мама долго что-то говорила про профессора-ловеласа и молодую идиотку. Это их бутылка, наверное, была.
Когда мы остались с папой одни, он потер ладони и сказал: «Ну что, Гошка, вместе нам будет очень-очень весело!» Я стал думать, что мы будем делать, а папа полез на книжную полку с собранием сочинений Достоевского. Достоевский написал больше, чем Булгаков, поэтому, пока мы проводили лето, папа туда часто лазил. И ему быстро становилось очень-очень весело.
Однажды папа сказал, что детство должно быть нормальным, и он сейчас расскажет мне, как он проводил свое. Нормальные дети, сказал папа, в его детстве жевали гудрон. Мы пошли во двор и долго искали там гудрон, но не нашли. Тогда папа повел меня в парк, нашел там сосну и велел жевать сосновую смолу. У меня склеились зубы, а у папы вылетело три пломбы и коронка.
На следующий день папа сказал, что самое лучшее развлечение — это жечь тополиный пух. Я говорил ему, что может начаться пожар, но папа сказал, что я ничего не понимаю. Жечь пух в подъезде оказалось не очень весело, особенно когда приехала полиция, которую вызвали соседи. Папа уехал с ними, вернулся очень недовольный и сразу полез на полку с Достоевским.
Но на следующий день мы снова пошли в парк, где папа подвел меня к большому муравейнику, сунул туда две травинки, одну облизал сам, другую дал мне. Мне не понравилось, а папу за щеку укусило несколько муравьев, и он сказал, что оценить советское детство могут только люди, которые любят рисковать. Я сказал, что мы уже рисковали с тополиным пухом, но папа сказал, что чего он в этой жизни не хотел, так это вырастить мямлю, потом достал из кармана какую-то коробочку и велел мне грызть. Это было очень невкусно, но папа сказал, что это сухой кисель, вкус его детства, и сейчас он его ощутит. И у него вылетела еще одна пломба.
А рисковать мы полезли на дерево. На дереве мне было неплохо, я вообще ловкий, потому что мама отдала меня в спортивную секцию, а еще мы с ней иногда по утрам бегаем. А папа всегда говорит, что ему спорт не нужен, и профессор-филолог должен быть добродушный и с брюшком. Поэтому я смог слезть с дерева, а папа нет, и люди, которые гуляли в парке, вызвали МЧС.
В этот вечер папа несколько раз лазил на полку с Достоевским и заснул рано. Поэтому я дождался маму и долго смотрел с ней телеграм-каналы. И решил, что раз уж я не буду филологом, как папа и мама, то лучше будет стать диктатором, потому что можно с автоматом летать на вертолете. Я сказал об этом маме, и она очень рассердилась и рассказывала мне про разных диктаторов. Про Ивана Грозного я запомнил хорошо, потому что видел картину «Иван Грозный убивает своего сына». Утром, когда мама ушла на работу, мне вдруг стало страшно. Я разбудил папу и спросил: «Папа, а ты мог бы меня убить?» Папа застонал, обхватил голову руками и сказал: «Да, сынок. Мог бы».
После этого мне совсем не хотелось с ним идти, но оказалось, что идти особенно никуда и не надо — асфальт клали прямо перед нашим домом. И надо было положить туда значок и посмотреть, как каток по нему проедет. И потом значок останется в асфальте навсегда и можно будет много лет на него смотреть. Я напомнил папе, что новый асфальт и бордюры в нашем дворе кладут каждый год, но он только сморщился и принес мне старый значок с олимпийским мишкой. Мишка был такой хороший, что мне жалко стало кидать его под каток, и я отколол с маминого пиджака другой значок, белый с зеленым камушком. Что было, когда мама пришла с работы, я даже не буду рассказывать, и неделю мы с папой просто сидели дома и играли в шахматы и слова. Я даже подумал, что филологом быть не так скучно, как мне раньше казалось. И может быть, мне необязательно отращивать бороду и брюшко, как у папы.
Но через две недели папа решительно встал и сказал: «Ты должен увидеть, как поезд расплющит гвоздь! Это обязательно для каждого мальчишки!» Он долго выбирал, поехать нам на Казанский вокзал или на МЦК, потом искал подходящие гвозди в ящике для инструментов, рассказывал, как полетят из-под колес искры, а гвоздь станет похожим на маленький меч. Я даже обрадовался, но ничего этого не получилось, потому что полиция поймала нас сразу же после того, как папа спустился на рельсы.
Из полиции нас забирала мама. Всю дорогу в машине она кричала: «Ты еще на рельсы ему предложи лечь, как в «Братьях Карамазовых!». Я спросил маму, что там произошло, и мама рассказала, как мальчик Коля лег между рельсов и над ним проехал поезд. И потом этого мальчика все зауважали. Мама долго говорила про Колю, а закончила неожиданно: «Только не смей это повторять!»
Но я задумался. И когда мама ушла спать, спросил у папы: «А кто написал «Братьев Карамазовых»? «Достоевский» — ответил папа и подмигнул.