Enfant terrible российской пушкинистики, Модест Андреевич Корф – «неудобный» мемуарист. Никакого почтения ни к Александру Сергеевичу, ни к Царскосельскому лицею. Помню, Модеста Корфа недолюбливал Натан Яковлевич Эйдельман: по мнению историка, среди одноклассников Пушкина один Корф вырос человеком «николаевского покроя».
Что ж? Пушкинистов понять можно! «Неправильные» мемуары Корфа – это такая вещь, которую нельзя проигнорировать и от которой нельзя отмахнуться. Может быть, Корф был субъективен и пристрастен, но его, во всяком случае, не уличишь во лжи.
После чудесной книги Эйдельмана о Лицее («Прекрасен наш союз») воспоминания Корфа действуют как стакан холодной воды, который вам вдруг вылили за шиворот.
Каким же увидел легендарный Лицей одноклассник Пушкина? (кстати, свидетельства всех остальных одноклассников – менее информативны)
Лицей был странным заведением –
«не университетом, не гимназиею, не начальным училищем, а какою-то безобразною смесью всего этого вместе, и… смею думать, что он был заведением, не соответствующим ни своей особенной, ни вообще какой-нибудь цели».
В лицей приняли мальчиков от 10 до 14 лет, с разным уровнем подготовки, однако посадили их всех вместе, не деля на классы. Большинству детей нужны были начальные учителя, а дали им профессоров, которые, впрочем, и сами раньше нигде не преподавали.
Обучали всему – от интегралов до церковной истории.
«Мы мало учились в классах, но много в чтении и в беседе… Основательного, глубокого в наших познаниях было, конечно, не много; но поверхностно мы имели идею обо всем и были богаты блестящим всезнанием».
Содержали лицей плохо. У кого не было своих средств, ходили в заплатках. Кормили неважно. При лицее работал повар, прежде служивший Суворову (известному аскету). В 1812 году вместо чая давали сбитень.
Директор – человек
«слабый и вообще не созданный для управления какою-нибудь частию, тем более высшим учебным заведением».
Преподаватель словесности напивался до белой горячки и ненавидел Пушкина за то, что тот пишет стихи.
«Королеву наук» преподавал такой учитель, которому посвятили эпиграмму:
Поверь, тебя измерить разом
Не мудрено, мой друг черняк;
Ты математик минус разум,
Ты злой насмешник плюс дурак.
Никто, кроме отличника Вольховского, лекций по математике не слушал:
«каждый обыкновенно занимался чем-нибудь посторонним: готовился к другим предметам, писал стихи или читал романы».
Лекции по немецкой литературе читались на французском языке.
От преподавателя французского языка воняло. Это был
«коротенький старичок, с толстым брюхом, с насаленным, слегка напудренным париком, кажется никогда не мывшийся и разве только однажды в месяц переменявший на себе белье».
Впрочем, предмет свой он преподавал хорошо, оговаривается мемуарист. Редкая похвала!
Преподаватель рисования плохо умел рисовать.
Преподаватель пения был без голоса.
Преподаватель чистописания писал прекрасно, но был «бездонный невежда».
Первый учитель танцев учил таким танцам, которых давно никто не танцевал.
Второй учитель
«более, нежели танцами, занимался нашим нравственным образованием, рассказывая мальчикам скоромные французские анекдоты».
Одним из дядек-воспитателей в лицее был серийный убийца, который, пребывая в своей должности, лишил жизни шесть или семь царскоселов. К счастью, воспитанников он не трогал (во времена Корфа на этот казус не обратили особого внимания, а в наше время, говорят, про этого маньяка сняли фильм).
Помощниками гувернеров
«были подлые и гнусные глупцы, с такими ужасными рожами и манерами, что никакой порядочный трактирщик не взял бы их к себе в половые».
Смотрели за воспитанниками плохо, так что они спокойно ездили кутить к гусарам и возвращались в свои спальни за полночь.
По Корфу, результатом обучения в лицее стала
«бездна фиктивной премудрости».
Некоторые выпускники потом занялись самообразованием, чтобы восполнить пробелы. Иных
«не научил даже и опыт жизни, и они остались теми же детьми-лицеистами, хотя без волос и без зубов».
Пушкин, конечно, гений, но лицей в этом не виноват.
«В лицее он решительно ничему не учился, но как и тогда уже блистал своим дивным талантом и, сверх того, начальников пугали его злой язык и едкие эпиграммы».
Пушкина мемуарист не любит, хотя отдает ему должное.
Мне показалось, Модест Корф вообще не любит никого. Желчное, злое перо. Хотя на лично знавших он не производил впечатления злого человека…
И все-таки без его мемуаров история Лицея показалась бы слишком скучной, пресной и сусальной.
UPD (в связи с неожиданно возросшим числом читателей). Часть комментариев, как вижу, таковы:
1) "Корф рассказал всю правду о Лицее! И нечего идеализировать темное прошлое!"
2) "Корф обо всем наврал! В помойку мемуары Корфа!"
Со своей стороны могу сказать вот что!
1. Мемуары Корфа тенденциозны, субъективны и отличаются от отзывов других лицеистов.
2. Во _лжи_ Корфа никто не уличил. "Голые факты", вроде, ничему не противоречат, поменялось освещение и оценки. Вместо "ах, как было здорово, как много свободного времени, творчество, роскошь общения, сколько французских книг прочитали!" Корф говорит: "ну и лодыри мы были! на лекции по математике французские книжки читать! где это видано? как педагоги это допустили?"
3. Судить о пушкинском классе "только по Корфу" было б весьма опрометчиво.
4. Но принимать его взгляд во внимание - нужно. Для полноты картины. После книги Эйдельмана "Прекрасен наш союз" очень хорошо читается. Истина, думается, где-то посередине...
5. Корф, между прочим, единственный из 29 одноклассников Пушкина, кто написал подробные мемуары _о Лицее_ (Пущин оставил мемуары больше о Пушкине, чем о Лицее, от других остались письма, дневники, краткие отзывы).
6. В своих оценках и представлениях о прекрасном ("образованный-необразованный", "умный-глупый", "воспитанный-невоспитанный") Корф - это аристократ XIX века. Приложить этот опыт к современности трудно и бессмысленно. Не представляю, что о нашей школе он сказал бы. Возможно, умер бы от инфаркта, не успев ничего сказать.
Все мои статьи, связанные с Пушкиным и историей литературы, можно найти в оглавлении журнала «Нетривиальная история».
Читайте также:
Правда ли, что Пушкин знал 16 языков?
Три непонятных слова в 18 строках: понимаем ли мы текст «Онегина»?
Ребенок в XVIII веке. Как и за что его наказывали?