Всю беседу Штуки с Шурупом усатый Габриэль молча простоял под стеной комнаты, изображая мебель. По десятибалльной шкале моральной оскорбленности это тянуло, пожалуй, на твердую восьмерку. Сравнение с бакланом и небольшой (к тому же, очень может быть, ненамеренный), толчок в грудь, на которые он оскорбился изначально, теперь казались сущей мелочью – так, едва-едва за пять баллов. Но Штука – не Шуруп. Штука – босс. Страшный и непредсказуемый, как сама природа. На него нельзя обижаться. А если не сдержался и обиделся, то обиду нужно глушить изо всех сил, никак ее не проявляя. Поэтому Габриэль стерпел получасовое стояние у стены, и даже еще больше – когда по окончании разговора Штука наказал ему отыскать покрывало для пленника, усач, не прекословя, отправился на поиски. В сопровождении Шурупа – потому что Шурупа ему надлежало водворить обратно в клетку. Но именно присутствие пленника сделало поход за покрывалом особенно невыносимым. Поначалу Габриэль злорадно лелеял надежду ткнуть ведомого носом в то место, которое ему (на данный момент) отведено судьбой. А для этого прямиком направился к группе лачуг, один в один напоминавших клетку Шурупа – только без запора на двери. Внутри никого не было, что Габриэля ничуть не смутило – зайдя в клеть, он взял с груды соломы (которая была гораздо больше той, что имел пленник; да и солома была посвежее) тряпку, одну из многих, бесформенными комками разбросанных по лежанке – и, выйдя, надменно протянул Шурупу. Шуруп тряпку принял. Развернул в руках, придирчиво – словно на рынке что-то покупал – осмотрел. Естественным образом остался недоволен предложенным товаром. Мало того, что холстина была сделана из чего-то на редкость грубого (у Шурупа в голове первым делом родилось предположение, что из тростника), но ее, к тому же, за весь долгий период существования вряд ли когда-то стирали - или пытались чистить каким-то иным способом. Она жутко воняла и вызывала вполне обоснованные подозрения в том, что является объектом, населенным многочисленной и разнообразной живностью – вшами, клопами, и бог знает, чем еще. Помимо прочего, холстина была покрыта густой сетью дыр, которые в ближайшем будущем явно собирались объединиться в одно целое – и тем самым прекратить бренное существование тряпицы. - Не, - сказал Шуруп, и всячески презрев само понятие субординации, нахально швырнул холстину Габриэлю в грудь. Тот совершенно не ожидал подобной реакции, поэтому с трудом сумел поймать тряпку на подлете. Полного контакта с ней умудрился избежать – но показатель оскорбленности, по вышеуказанной шкале, стремительно скакнул к отметке «9». Габриэль воинственно вздыбил усы и оскалил зубы, намереваясь показать нахалу, кто есть кто в этом мире, но Шуруп опередил его: - Ты же слышал, баклан, что босс может мне работу предложить? Ты что, хочешь, чтобы я за эту работу взялся, вшами покусанный? Ты, вообще, соображаешь, что с тобой за это Штука сделает? Его же на смех поднимут – вшивого киллера на дело заслал! Не по понятиям, усатый, догоняешь? Так что давай-ка, поскрипи извилиной. Придумай, где приличное одеяло раскопытить можно. Бог весть, откуда, но в этот момент к ним подбежал раб-крестьянин, и, что-то возбужденно лопоча, стал тыкать грязным, худым указательным пальцем на комок в руках Габриэля. Крестьянин был без корзины или какого другого груза, и можно было предположить, что он его попросту бросил ради защиты своей собственности, коею являлась злосчастная дерюжка. Имущество, конечно, так себе – но для нищего раба и оно представляло ценность. Эта неожиданная атака вызвала в Габриэле сперва оторопь, затем – досаду. Что-то бранно пролаяв по-испански, он ткнул холстиной в чумазое крестьянское лицо, потом схватил тощего человечка за загривок – и с силой пихнул внутрь лачуги. Крестьянин растянулся на подстилке, жадно прижимая к груди отвоеванное в неравной схватке имущество. После чего бережно (при этом, опять-таки, бесформенной кучкой) уложил одеяло на место – и пошел работать. И на лице его сияли гордость и чувство собственного достоинства. Его проводили взглядами: Габриэль – недовольным, обещающим скорую, жуткую месть; Шуруп – просто веселым. - Так чо? – подстегнул он нерасторопного усача. – Раскопытишь мне чо-нибудь поприличнее? А то я Штуке наябедничаю. Я тоже ябедничать умею – не думай, что ты один такой разговорчивый. Габриэль утробно заворчал – и выкинул указательный палец в направлении дощатых халуп. В них, насколько успел заметить пленник, жили камуфляжные. Тоже не во дворцах, конечно, но, по сравнению с открытыми клетушками крестьян, это был уже очевидный прогресс. И Шуруп надеялся, что сей прогресс распространяется, в том числе и на постельное белье. Один простой факт показал, насколько был взвинчен Габриэль: входя в халупу, пленника он оставил у входа. Одного. Не стреноженного. Беги – не хочу. Шурупу, конечно, бежать было некуда, но ведь правила есть правила. Допусти такую оплошность кто-то из его подчиненных – усач провинившегося слопал бы с потрохами. Но, во-первых, что не положено быку, то положено Юпитеру, а во-вторых, в своем нынешнем состоянии Габриэль, скорее всего, даже не заметил собственной промашки. А вынес он из халупы – к вящему удивлению Шурупа – вполне приличное пончо. Настолько приличное, что даже пленнику, решительно настроенному довести усатого сопровождающего до белого каления, не к чему было придраться. Правда, при ближайшем рассмотрении на ткани также обнаружились дырки – но, скорее, дырочки. Вместе с тем, Шуруп держал в руках достаточно чистую вещь – мягкую и удобную, сделанную из натуральной шерсти. Начни он капризничать – и ненароком перегнет палку. Габриэль распсихуется, отберет это замечательное пончо. Сунет – не дай бог! – новенькую накрахмаленную простынь. Вот это уже будет, в самом деле, насмешка из насмешек – выполнив требования босса, удовлетворив всем претензиям пленника, он, вместе с тем, подложит ему изрядную свинью: эта самая простынь не защитит ни от уколов соломы, ни от укусов комаров, ни от – если таковая вдруг случится – ночной прохлады. Поэтому весьма даже странно, что Габриэль сам не додумался до такой изощренной насмешки. - ЗдОрово, баклан! – похвалил Шуруп, в считанные секунды взвесив все «за» и «против» - и напялив пончо на себя. – Можешь, когда захочешь. Занесу тебе в актив. Хотя вряд ли поможет. Ну – теперь можно и в камеру. - Пошльи! – рыкнул-выплюнул Габриэль – и, подтолкнув пленника в плечо, другой рукой указал ему направление. Было ли пончо собственностью усатого, или он имел право распоряжаться этой вещью на каких-то других основаниях, но отбирать его никто не спешил. Поэтому Шуруп беспошлинно наслаждался прикосновениями мягкой, нежной шерсти к исколотой, искусанной коже. Еще одна маленькая победа в череде маленьких, неприметных на первый взгляд, побед. День явно задался. Энрике тоже оценил обновку – что выразилось в кругленьи глаз и уважительном оттопыривании нижней губы, с которой свалился непременный окурок. Свалился прямо на землю, и был безжалостно растоптан Габриэлем, который находился на грани – на пресловутой шкале уже не хватало делений. Однако единственное, что позволил себе усач – это толчок в спину Шурупу, отправивший того внутрь клетки. Толчок довольно сильный, но не резкий – лишь заставивший сделать три широких скачка, но позволивший затормозить в центре помещения. И там, обернувшись, и с удовлетворением, напоказ, снова ощупав пончо, Шуруп надменно, словно прислугу в отеле, поблагодарил: - Спасибо за обслуживание. Лицо Габриэля перекосилось. С левой стороны жесткая щетка усов вздыбилась до такой степени, что проникла в ноздрю. Это было щекотно, от этого хотелось чихать – что было непозволительно, - и у Габриэля дергалась верхняя губа и слезились глаза. Габриэль сдерживался, к праведному гневу присоединилась неправедная, какая-то детская обида, и с этой обидой в голосе он продемонстрировал Шурупу волосатый, вполне жилистый – и в другой обстановке несущий угрозу, а здесь и сейчас выглядевший жалко и смешно – кулак: - Тебье – вот! – хныкнул усач. - Ты – баклан! И, развернувшись, он побежал прочь по тропе, едва не сбив с трудом, но успевшего отскочить в сторону Энрике. - Плагиатор хренов! – подавшись за ним, крикнул Шуруп. – Свое что-нибудь придумай! Собственно, не рискуя лишиться пончо, Шуруп своей цели все равно достиг – довел бедолагу до состояния полной невменяемости. Дверь клетушки была распахнута. Расстроенный Габриэль даже не вспомнил о ней перед уходом. Поэтому пленнику пришлось самому позаботиться об этом. - Энрике! – позвал он. Тот с готовностью подошел. Предупредительно протянул сигарету. Сам закуривать не стал – возможно, в память о безвременно погибшем под безжалостным Габриэлевым каблуком окурке. - Дверь прикрой, - закуривая, подсказал Шуруп. – Если кто увидит – все равно не докажешь, что это косяк Габриэля. Энрике, похоже, опасался того же. Потому что, не переспрашивая – и уж тем более не возражая, – привел в надлежащее положение и дверь, и запор на ней. - Обиделся, обезьянка усатая, - Шуруп с усмешкой кивнул вслед Габриэлю, циркулем вышагивавшему среди хижин. – На баклана обиделся. Ну, а кто он еще, если не баклан? У меня, конечно, и другие варианты есть, только они еще обиднее. Так что радоваться должен, придурок. Энрике что-то прочирикал в ответ – не то тревожное, не то просто возбужденное. Пленник попытался хотя бы примерно понять, о чем речь, но не сумел. А потому просто выпустил дым и отметил очевидное: - Скучновато у вас тут. Ни водки, ни девок. Энрике снова с готовностью что-то чирикнул, и на сей раз в чириканье отчетливо проскользнули слова «водка» и «габриэль». Связав их вместе – на основе своей предыдущей фразы – Шуруп получил нечто совсем уж отвратительное, и запротестовал: - Я Габриэля вместо девок не хочу. Да я столько водки не выпью! Ты его усы видел? У меня от одних усов сразу на полшестого упадет. И, дополняя сказанное визуальным, Шуруп продемонстрировал характерный жест от локтя – сперва в стоячем, а затем в висячем варианте. И снова зачирикал Энрике. Выдал не самую большую речь, но сумел трижды втиснуть в нее Габриэля. Шуруп рассердился: - Шо ты заладил: «Габриэль, Габриэль»? Не буду я Габриэля, зачем ты мне его сватаешь? Я усатых терпеть не могу. Вообще, я девок люблю. И меня Штука скоро в Россию отправит. Да, амиго-корефано, я его почти убедил. А в России девок – море. Так что меня твой Габриэль, как половой партнер, вообще не интересует. На сей раз в ответе Энрике рядышком все с тем же осточертевшим Габриэлем прозвучало слово «Россия». Шурупу начала нравиться такая игра в угадайку, и он довольно хмыкнул, не особо уже заботясь, в масть попадет или нет: - Ну, вот, опять Габриэль. Это, браток, уже нездоровая фигня какая-то. Тебя надо срочно отсюда вытаскивать, если ты на этого таракана заглядываться начал. К девкам тебя надо. Слушай, поехали в Россию вместе? «Россия» и «Гондурас». Тут даже угадывать ничего не хотелось. Губы Шурупа сами собой растянулись в неприличной, буквально жабьей, усмешке, и он кивнул: - Ну, да, я в курсе, что не ту страну назвали Гондурасом. Только Россия – очень даже ничего, если на отдельной фигне не зацикливаться. Девок-то у нас всяко больше, чем здесь. Энрике бросил что-то короткое и уж совсем непонятное. Пожал плечами. Шурупу пришлось импровизировать. Тему нашел быстро – и тему вполне подходящую. Мысль, скользом озвученная в предпоследней фразе, вдруг показалась – очень даже ничего. - А что? – с энтузиазмом вопросил он. – Шикарная идея, чувак. Будем туристов изображать. Я молчать буду, а ты на своем испанском – телок клеить. Двойная выгода. Телки испанцев любят – типа, вы все мачо со жгучим взглядом и все такое. И болты у вас длинные, никогда не падают. – Он хохотнул: - Ну, бабы – дурры, понимаешь? Им за такими болтами к моржам надо – у тех вообще вместо хуя полметровая кость торчит. Хорошо, что они этого не знают, зоологию в школе мимо проходили. А то бы все на севера ломанулись, к океану. Энрике, явно тоже в этом диалоге ничего не понимавший, развеселился не меньше Шурупа. О чем-то спросил, подмигнул. - Да вообще нормальная мысля, - заверил Шуруп. – Телочки все наши будут, стопудово. А на двух туристов – сексуальных террористов никто внимания не обратит. Доберемся и до Лешего, и до Ванечки моего Мокрого – до всех доберемся, до кого душа пожелает. Легенда – лучше не придумаешь. Так что – едем? – Он выжидательно уставился на сторожа. Тот выдал ответ коротко и непонятно. Но никаких отрицательных ноток в его словах не прозвучало, и Шуруп кивнул: - Значит, договорились. А, черт! Еще переводчика надо будет найти. Но это вообще не проблема – скажу Штуке, пусть дуплится. А втроем даже еще лучше – по сту семьдесят граммов разливать удобнее. Ты в курсе, братан, что в России поллитру обычно на троих соображают? Энрике, само собой, был не в курсе – но чирикнул что-то радостное и вполне согласное.