- Помогите! - одновременно заорали мы с Танькой и припустили со всех ног по улице.
- Девчонки, подождите! Да куда вы? Вот дуры! - раздалось сзади.
Мы остановились, посмотрели на парней, друг на друга и засмеялись, как ненормальные. Не сильно поздно, часов девять вечера, оживленная улица, фонари горят и тут такие вопли. Самим страшно. Страшно смешно, мы почти выли от хохота и от избытка молодых, дурных сил побежали ко мне домой, как девчонки. Да мы ими и были. Шестнадцать лет, малявки. В тот вечер я была у Таньки в гостях, как всегда мы заболтались и меня надо было проводить домой. Идти было недолго, минут пятнадцать, но было на пути несколько темных переулков, поэтому меня всегда провожали. Танька и ее мама или Танька и папа. Но в тот вечер у ее мамы разболелась голова, сильно и она отказалась вставать, а у папы был футбол и он даже не стал нас слушать.
- Я тебя сама провожу, - сказала Танька.
- А обратно я тебя? И так и будем ходить туда сюда?
- Обратно твой папа отведет, - уверенно решила подруга и мы пошли. И вот уже почти около моего дома с нами попытались познакомиться. Трое парней, ничего так, симпатичные, но они нас начали хватать за руки, мы вырвались, отбежали на несколько шагов и заорали неожиданно даже для самих себя.
- Точно дуры, - мы уже даже не выли, изнемогали от смеха, хотя, казалось бы, да что там такого смешного? Вот так, почти рыдая от хохота мы и ввалились к нам в квартиру.
- Мам, Таньку проводить надо! - с порога прокричала я маме.
- У меня сериал, - ответила мама, выходя из комнаты. Ее бесконечные сериалы и привязанность к ним меня невероятно бесила и раздражала. Ведь все белыми нитками шито! Все под копирку! Потеря памяти и родственника, обретение обоих, парочка привидений, призрак убитого, о котором не знают, что он призрак и поят дорогим шампанским, а оно не пьет, потому как пустая трата продукта и прочая и прочая маразматическая дурь, которую смотреть образованному человеку просто стыдно!
- Эх, Лилька, дуреха, вот доживешь до моих седин, мозги в крутку сварятся, будешь их всякой дурью размягчать, - объясняла мама и уходила смотреть очередной эпизод.
- Тогда пусть папа проводит, - скомандовала я в тот вечер.
- У папы преферанс, - ответила мама.
- О неееет, - притворно заныла я.
- Да, о неееет, - подхватила мама и рассмеялась. Мы любили эти вечера папиных преферансов. Приходили его друзья, они закрывались в моей комнате, предварительно выгнав меня, конечно же, и несколько часов играли, я иногда все-таки просачивалась в комнату и с удовольствием слушала незнакомые, но такие интересные слова, представляя, что когда-нибудь, я тоже смогу так небрежно кинуть: "Мизера парами ходят" или "Хода нет, ходи с бубей". Мама обычно смотрела телевизор в родительской спальне или вязала, а меня выставляли на кухню, где я делала уроки, читала и заваривала чай всем страждущим. Особенно тем, кто перебрал пятизвездочного мозгового эликсира. Я любила разговаривать с папиными друзьями. Приходя к нам (так мне казалось и я почти уверена, что права), они переставали играть роли, навязанные обществом, становились собой, пусть и ненадолго. Или же роль игрока в преферанс им нравилась больше остальных? Мобильных тогда не было, проводной телефон можно было отключить или зафиксировать диск карандашом так, что пытавшемуся дозвониться доставались только короткие гудки и потом маме часто пеняли разгневанные жены друзей: "Ваша Лилька только и делает, что на телефоне висит! К вам дозвониться невозможно!" Мне, в компенсацию за позорное звание болтушки и легкомысленной девицы доставались шоколадки, конфеты и мороженое. А на праздниках, когда уже и жены приходили к нам, они все удивлялись, когда я успеваю хорошо учиться, ведь я такая вертихвостка. Меня мало интересовало их мнение, мне было интересно, меня баловали, разговаривали со мной, как со взрослой и единственным огромным минусом этих посиделок была моя прокуренная комната и, конечно же, одежда. После папиных преферансов ко мне подозрительно принюхивались все учителя и хотя бы один, но уделял минут пять "драгоценного времени" (так они всегда говорили) на маленькую лекцию о вреде курения. Я слушала их слова, пытаясь быть серьезной, понимая, что говорят специально для меня. Хотела один раз оправдаться, сказать, что я и сама не выношу сигаретный дым и это все папа и его друзья, но потом передумала. Не захотела стучать на родного отца. В конце концов, комнату мы потом проветривали, одежду стирали, а уж выслушать пятиминутную лекцию, особенно тогда, когда это время урывается от опроса - так это вообще так, пустяк.
- И кто проводит Таньку? - спросила я у мамы.
- Идите на кухню, съешьте чего-нибудь, а там они доиграют и проводят, время еще детское, - отмахнулась от нас мама и пошла смотреть, как рыдают миллионеры, потерявшие память.
В холодильнике нашлись колбаса, банка маринованных помидоров, кастрюля компота, зеленый лук и масло. В хлебнице был хлеб и я вдруг ощутила такое довольство этой жизнью, такое космическое счастье, что даже замолчала на несколько минут, не в силах справиться с эмоциями.
- А если серьезно, - сказала Танька, она тоже внезапно замолчала, делая вид, что сосредоточена на нарезке колбасы тупым ножом. У нас дома всегда были тупые ножи, папа ненавидел их точить, а мама не умела, - ты когда-нибудь боялась по-настоящему?
- Как сегодня? - захихикала я.
- Дура! Сегодня было ужас как страшно, - засмеялась Танька, бросила колбасу и сказала, мы лучше ее отламывать или отгрызать будем, и так сойдет.
- Нет, сегодня конечно, было смешно и что мы с тобой заорали, как резанные? Серьезно, тебя обуревал ужас?
Я задумалась. Пожалуй, да. Не знаю, насколько ужас, но страшно было.
- Мы с тобой тогда еще не дружили, меня положили в больницу, инфекционную.
- Дизентерия, ворованные, немытые яблоки из соседского сада, - со знанием дела кивнула Танька. На лето и я и она уезжали к бабушкам, дедушкам в села.
- Да и положили меня почему-то в отдельно стоящий бокс. Там было две палаты и туалет, а лежали мы вдвоем: я и девушка Галя, она мне тогда казалось невероятно взрослой, даже древней, ей было целых шестнадцать лет!
Танька снова взвыла от хохота.
- Взрослая!
- Да! И древняя!
- Ага! Как мы сейчас!
- Ну, вспомни себя в десять лет! Дай, дорасскажу, а то уже живот от хохота болит.
- Валяй!
- Не знаю, была ли в том боксе кнопка вызова или нет, я тогда не задумывалась, но вот сейчас интересно: бокс стоял отдельно от главного здания, у забора больницы, нас запирали на замок, окна были с решетками. А вдруг что-нибудь бы случилось? Получается, мы были сами за себя?
- Получается так. Ужас.
- Да, я в первые ночи страшно боялась второй палаты, пустой, мне казалось, там кто-то есть и ночью в туалет пойти было для меня подвигом. Но в одну ночь, стало действительно жутко: к нам пришел гость.
- Как?
- Вот так. Приплелся какой-то мужчина, стал под окном, постучался, Галя зачем-то форточку открыла и он начал с нами разговаривать. Было уже темно, его лица мы не видели, он плел что-то глупое, непонятное мне. Я сейчас понимаю, насколько жутко было этой Гале. Ее кровать стояла около окна и при желании он мог разбить окно, там были решетки, как я уже сказала, но он мог...
Я поежилась. Вспомнила все так, словно вчера было. Потом эта умная Галя строго-настрого запретила мне говорить об этом ночном визитере моей маме. У меня чесался язык, но только позже я начала понимать, что было бы с мамой, узнай она об этом инциденте, я послушалась и ничего не сказала.
- А потом?
- А потом меня перевели в главный корпус, в большую палату и из страшного там была одна жутко прыщавая девчонка, она по ночам обматывалась простыней и бегала пугать другие палаты.
- На поправку, видно шла. Могла уже бегать дальше туалета, - съехидничала Танька. Мы хихикнули, уже не было сил полноценно смеяться.
- А ты? - спросила я подругу. Я понимала, она задала мне этот вопрос, потому что сама хотела мне рассказать о чем-то.
- Был такой ужас, причем я так и не поняла, почему испугалась. Помнишь, я про Катьку рассказывала?
Я кивнула. Катька была летней подружкой моей Таньки. Она жила в селе и я знала ее только по рассказам, немного ревновала к ней свою лучшую подругу, но и восхищалась бесстрашием той девчонки, ее, как говорила моя бабушка о таких людях, и вывернутой шубой не напугаешь! Странная пословица, кого можно так напугать, но мне она очень нравится и когда речь заходит о Катьке, я тот час же представляю, как Танька надевает свою старую шубу, драной, якобы атласной подкладкой наружу и идет пугать отважную Катьку.
- И вот звонит мне Катька. Вернее, я так подумала. было уже поздно, часов одиннадцать ночи, все спят и почему-то к разрывающемуся телефону подошла только я. Снимаю трубку, а там она, спрашивает, как дела, рассказывает, что нового в селе, причем говорит о вещах, о которых знали только мы двое...
- Даже я не знаю? - мне стало жутко обидно. Танька покраснела.
- Нет, это не мой секрет, Катькин, да и тебе все равно с кем она целовалась, ты там никого не знаешь, - ляпнула Танька и только потом поняла, она проболталась.
- Ой, - расстроилась подруга.
- Да, ладно. Кому я скажу, давай, что дальше было?
- И вот так мы говорили минут двадцать. Я очень обрадовалась, только удивлялась, откуда она звонит. Дома у них телефона не было, я спрашивала, а она переводила разговор на другую тему. А потом она начала интересоваться тобой.
- Мной? - мне почему-то стало не по себе.
- Да. Я и сама удивилась. Конечно, я ей про тебя рассказывала, но звонить чуть ли не в полночь и спрашивать, как ты живешь, с кем кроме меня дружишь - это было неимоверно странно. Я ей так и сказала и спросила в лоб, что она на самом деле хочет узнать. И тут...
Танька замолчала и выпила компота, а в мою душу начал заползать ужас. Я вспомнила темный бокс, пустую палату, того странного человека...
- Что? Таня, мне уже действительно страшно, что потом, говори!
- И тут ее голос начал меняться. Стал каким-то механическим, неживым, она заговорила, вернее, зазвучала, как зажеванная магнитофоном пленка, слова растекались и понять ее можно было с большим трудом. Она сказала: я не Катя...
- И?
- И все. Я бросила трубку. Мне стало невероятно страшно.
- Как дела, девчонки?
Мы завизжали от ужаса, но это был папин лучший друг дядя Володя, он зашел в кухню так тихо, что мы его не заметили, увлеченные разговором.
- Что ж вы так орете, девы? Женихов распугаете, - рассмеялся дядя Вова и спросил, кого тут куда надо провожать.
- Ух ты! А времени уже одиннадцатый час, твои с ума сходят, - я подскочила с табуретки и впервые за весь вечер посмотрела на часы.
- Черт! И телефон выключен, да? - Танька знала, что такое вечер преферанса.
- Дааа, - застонала я, представив, как Танькина мама уже обзванивает больницы и удивляясь, как Танькин папа еще не ломится к нам в дверь.
- Сейчас, маме скажу и побежали.
- Не надо, я уже предупредил, что я пойду с вами.
- С нами? - переспросила я.
- Ну да, прогуляешься перед сном, а мама пока комнату проветрит, накурили мы там, хоть твои учебники развешивай, - засмеялся дядя Володя, а я подумала, что это как раз не смешно, учебники не постираешь и вонять они будут долго.
- Пошли, Лилька, - заторопила меня подруга и мы втроем вышли за порог.
Мы почти бежали, Танька заранее представляла скандал, я тоже его очень хорошо предвидела и переживала с ней вместе.
- Я зайду с тобой, при мне не так будут ругать, - попыталась я успокоить подругу, но та только рукой махнула. Шли мы очень быстро, как я и сказала и мы с Танькой молчали, переполненные общением и дядя Володя, на удивление, тоже как коньяка в рот набрал или что они там смаковали сегодня. Обычно он развлекал меня анекдотами, советовал за кого выходить замуж, а потом, вдруг, кровью клялся искупаться в кипятке, омолодиться и самому жениться на мне, так как он уже дружен с моим отцом и семья у нас будет просто идеальной. Я любила разговаривать с ним, кроме шуток, он рассказывал мне о своей жизни, о командировках заграницу, о книгах, которые я просто обязана прочесть, о музыке, которая мне обязательно понравится... Но не в тот вечер. Он молча шел за нами и почему-то это молчание начало меня понемногу страшить. Я спросила у Таньки, сделала ли она алгебру и как продвигается ее реферат по литературе, лишь бы что-то сказать, лишь бы разорвать это молчание. Подруга что-то буркнула в ответ и зашагала еще быстрее. Я ее понимала, у тети Клавы - ее матери, было больное сердце и что там могло твориться у Таньки дома...
Мы влетели в ее квартиру вдвоем, дядя Володя сказал, он подождет меня у подъезда. В квартире было тихо, только негромко бормотал телевизор, перед которым стояло кресло, а в нем мирно спал Танькин папа.
- Фух, мама тоже спит, - прошептала мне подруга, проведав мать, - видно сильно голова болела, измучилась. Все, иди, спасибо, что проводила, - сказала мне Танька и в который раз за этот длинный вечер мы захихикали. От облегчения.
- Все хорошо, можно идти домой, - сказала я дяде Володе. Он кивнул и мы медленно двинулись в путь.
- Пойдемте побыстрее, я уже спать хочу, мне завтра в школу, вам хорошо, у вас выходной, - я говорила, что в голову взбредет, ведь рядом шел самый лучший папин друг, с котором они были знакомы с детства, которого я и сама знала с рождения, вернее, это он помнил и мое рождение и младенчество, а мои воспоминания о нем начались с красивой, нарядной куклы, которую он мне привез из ГДР, и с тех пор он стал мне если не вторым отцом, то уж почти родственником - это точно. Я была уверена в нем, как была уверена в папе, маме, бабушках и дедушках.
- У вас ничего не болит? - спросила я его, решив, что он или слишком много выпил, а, возможно, отравился чем-то в столовой.
- Нет, - тихо ответил дядя Володя и посмотрел на часы. Я тоже глянула на свои. Ровно одиннадцать.
- Как по..., - начала я и не смогла продолжить. Лицо дяди Володи начало расплываться, словно плавиться, глаза "съехали" на щеки, щеки огромными каплями стремились упасть на грудь. Он с трудом открыл рот и незнакомым голосом, нечеловеческим, словно магнитофон зажевал ленту, провыл:
- Помоги мне.
Его лоб стек на нос и я увидела какую-то черную, копошащуюся массу. Она походила на рисунок мозга из "Анатомии человека", только вот она шевелилась и не была ни серой, ни желтой. Я почувствовала, что меня не держат ноги и я падаю. Я всегда думала, что человек, который свалился на ровном месте или не смог удержать в руке чашку, просто притворяется. Да, к стыду своему я тогда действительно так полагала. И вот на своей шкуре поняла, что это такое, когда мозг охвачен ужасом и бросил управление телом, дезертировал, мог бы, так и из черепной коробки сбежал бы и тело, брошенное и лишенное управления, дезориентированное, просто поддается гравитации и стекает на землю. На мое счастье за спиной оказался металлический забор детского сада и я инстинктивно привалилась к нему спиной. Холод прутьев вернул мне силы, их солидность и незыблемость, которую не сокрушить голыми руками, помогли мне, я словно очнулась, заорала и побежала домой, быстро как только могла (мой учитель физкультуры, вечно издевавшийся над моими успехами, был бы приятно удивлен). Я не оглядывалась, мне было настолько страшно, что я мечтала об одном - вернуться домой. Дверь нашей квартиры была не заперта и я, не успев удивиться, ввалилась в прихожую и трясущимися руками стала закрывать оба замка.
- Ты где шлялась, дрянь такая? - мама выскочила из ванной, красная, зареванная, растрепанная.
- Мам, ты что.., - начала я, но она не дала мне и слова сказать. У меня в голове переплелись два страха: тот, испытанный только что и материн гнев. Она меня никогда не била, конечно же, но я боялась родительской ругани, она меня парализовала, иссушала.
- Ты где была? Ты... ты... - она не смогла продолжить и я испугалась, что ее сейчас кондрашка хватит, так она всегда сама говорила.
- Мам, ты что? Мы с дядей Володей Таньку провожали...
- С каким дядей Володей? - мать сорвалась на крик, хриплый и страшный, - что ты врешь, дрянь! С каким... да он в реанимации!
- Уже? - спросила я, внезапно вспомнив, что это кошмар, это страшное существо просило меня о помощи. Я тут же решила, что мне все привиделось и папиному другу действительно просто стало плохо, а я убежала. Дрянь!
- Что ты несешь! - мама тяжело задышала, из нее словно ушли все силы.
- Мам, подожди. Дядя Володя зашел в кухню и...
- Прекрати врать! Как тебе не стыдно! - снова прервала меня мать, у нее словно открылось второе ругательное дыхание.
- Мам, мы с дядей Володей только что проводили Таньку домой, можешь позвонить, спросить, а потом...
- Володя разбился на машине, авария, жуткая, нам позвонили с час назад, отец поехал в больницу, а вот где ты шлялась все это время?
- Как на машине? - тупо переспросила я и все-таки рассказала, как мы с Танькой пили компот, ели бутерброды, как вошел дядя Володя и предложил Таньку проводить, как... я все-таки не успела рассказать все, мама меня перебила.
- Что ты мелешь! Володи сегодня у нас не было! Сказал, срочные дела. А час назад позвонила рыдающая Лариска, отец подорвался, у него знакомые в больнице есть, - ответила мама как-то устало, лицо ее побледнело, даже посерело.
- Тебе плохо? - заволновалась я.
- Вот будет у тебя ребенок, ты меня поймешь! Как ты могла! Я с ума схожу, у Таньки телефон не отвечает, тебя нет, отец убежал, друзья ушли еще раньше, кого просить? От ужаса телефоны позабыла и книжка куда-то делась, - мама наконец-то расплакалась. Я уже знала, бывает разный плач. Есть тот, который рвет сердце и делает еще хуже, есть бессильный, хоть вешайся, а есть такой - предвестник успокоения. Вот мама так и плакала, слезы смывали ее страх за меня, оставалось волнение за дядю Володю. Мы так и стояли с ней в прихожей, растерянные, испуганные, когда заскрежетал ключ в замке, я кинулась открывать второй, потом дернула на себя дверь и папа - тоже какой-то серый и потерянный зашел в квартиру.
- Ну, что? - мама кинулась к нему, заглянула в опущенное лицо, а я все поняла сразу.
- Умер, - коротко ответил папа и, не разуваясь, пошел в кухню. Я думала, он сейчас выпьет водки и ему полегчает, взрослые часто снимают стресс алкоголем, я это видела, но папа просто сел на табуретку и уставился в окно.
- Во сколько он умер? - спросила я, еще не понимая, зачем мне это надо знать.
- Ровно в одиннадцать вечера, - ответил папа и, словно я своим вопросом что-то изменила в нем, растопила, достал сигареты и закурил.
Я тут же вспомнила, как медленно "дядя Володя" шел, как посматривал на часы и когда они показали одиннадцать... Он же просил меня помочь! Что я могла сделать?
Мне не поверил никто, даже Танька, она утверждала, что домой я ее провожала одна и что никакого дяди Володи в тот вечер не было и что вышли мы от меня задолго до одиннадцати. Мне пришлось согласиться со всеми, признать, что я наврала, что была на свидании (я выдумала некоего парня, живущего в соседнем районе, мне пришлось это сделать, папа рвался переломать тому гаду все кости и я не хотела, чтобы он на самом деле что-то сделал с кем-нибудь из моих одноклассников, а мама сначала читала мне лекции о незапланированной беременности, а потом пугала страшными болячками), что я действительно поступила бездушно и гадко, что я дрянь и эгоистка и не думаю ни о ком, кроме себя. Я согласилась по всем пунктам, понимая, что настаивать на своей версии произошедшего становится опасно. Но я-то знала, что я видела! А кроме того, есть одна маленькая подробность: я ходила туда, к забору детского садика на следующий день. На том самом месте, где мы стояли, когда пробило одиннадцать часов не было ни пепла, ни одежды, ни обожженной земли, как это придумывают в рассказах о призраках. Ничего такого. Вот только на заборе садика висел мужской галстук - темно-бардовый, красивый, тот, что дядя Володя привез себе из самой Франции, которому завидовали все друзья и просили поносить, его самый счастливый галстук. Он висел на заборе и никто, ни одна живая душа почему-то не сняла и не забрала это сокровище. Я аккуратно взяла галстук, он пах дяди Володиным одеколоном и сигаретами. Я положила его в карман, принесла домой и спрятала. Я почему-то подумала, он тоже станет для меня талисманом, будет приносить счастье, ведь не зря он меня дождался, не зря я пошла туда. Я и до сих пор так думаю, хотя есть одна маленькая неувязочка, совсем малюсенькая. Когда дядю Володю хоронили, на нем был тот самый галстук - ярко-бордовый, привезенный из Франции, счастливый. Странно, правда?
Необходимое примечание. В этой страшилке есть несколько абсолютно реальных моментов:
1. Мой папа действительно очень много курил и любил преферанс.
2. Мою школьную подругу действительно звали Татьяна.
3. Я действительно лежала в таком боксе, в инфекционной больнице и, насколько я помню, все так и было: мы под замком, странный мужчина, страх.