Маяковский был всё время по какому-нибудь поводу против советской власти. В поэме «150000000» (1919 – 1920): «Маяковский, исповедовавший анархистские взгляды, изобразил в своей поэме поход российского народа (всех ста пятьдесяти его миллионов) против большевиков, против советской власти, против Ленина. Описал восстание, поднятое против тех, кто довёл страну до жесточайшего голода. И какую страну – ту, что ещё совсем недавно кормила всех вокруг себя. Кровавый бунт, описанный поэтом-футуристом, уничтожал «ВИЛьсона», то есть Владимира Ильича Ленина, и сметал установленный им большевистский режим» (Филатьев. https://biography.wikireading.ru/274389).После гражданской войны Маяковский был против отступления революции в НЭП. Против упора Луначарского на эволюцию с воспитанием в коммунистическом духе. Против централизма в этом деле воспитания – в «сотворении культа «сверхчеловека» Ленина и Пушкина» (https://cyberleninka.ru/article/n/ideologiya-bogostroitelstva-kak-osnovanie-kulta-a-s-pushkina-v-sssr).
Я понимаю, что у Луначарского это было воспитание масс по принципу «делай по образцу».
А понимание бывает двух типов: пассивное и активное. Пассивное – по образцу. А активное – усвоить образец, переварить и выдать своё в том же, в общем, духе.
И Маяковский, я понимаю, был за активное. В культуре – за самодеятельность масс, пусть и неразвитых. Он готов был самоуничтожиться в той же поэме «150000000».
«Текст — это инструкция для самодеятельной эстетической активности аудитории. Ср. пожелание Маяковского относительно поэмы «150 000 000»: «Хочу, чтоб каждый дописывал и лучшил»…
Один из далеко идущих выводов, сделанных футуристами за счет превращения текста в явление, полностью аналогичное естественным фактам, состоял в том, что художественные сообщения бывали объективизированы, оторваны от отправителей, лишены того содержания, которое обычно имел индивидуальный творческий акт. Эту сторону футуризма тщательно изучила К. Поморска, которая приводит такие данные о деятельности и биографиях футуристов, как рост анонимных текстов — поэма Маяковского «150 000 000»… от футуристов требовалось «стоять на глыбе слова "мы"»… перенесение на авторское «я» свойств «не-я»,» (Смирнов. Смысл как таковой. С.-Пб., 2001).
Без примера (кроме понятного акцента на МЫ) это трудно постигаемо.
Ну например:
Идём!
Идемидем!
Го, го,
го, го, го, го,
го, го!
Лирическое «я» притворяется малограмотным (слитное написание «идём-идём») и не умеющим даже повторить фонемы (только ритм смог повторивший повторить). Но даже и при повторении ритма тот внёс своё: добавил два звука.
Но вообще в поэме позиция «не-я», с которым солидарен, выражена в отношении крестьянина, которому Октябрьская революция дала землю, но скоро стала отнимать урожай:
«…хочешь крови моей ведро?».
Я аж решил проверить, правда ли голод начался вскоре после прихода к власти большевиков.
Правда. Несколько месяцев были тихие (горизонтальный участочек синей линии), а потом началась гражданская война, и полезли кривые вниз.
Чутьё у Маяковского отменное. Знал бы он, что при Парижской Коммуне не было голода, потому что ею руководили из 68 членов разных партий 23 анархиста.
Ленин 2 раза упомянут в поэме.
Революция
на булочную бросит голод толп.
Но тебе [возмущённому голодом единому Ивану]
какое дам названье,
вся Россия, смерчем скрученная в столб?!
Совнарком —
его частица мозга, —
не опередить декретам скач его.
Сердце ж было так его громоздко,
что Ленин еле мог его раскачивать.
Положим, декрет о земле не мог не быть крестьянами одобрен. Но Маяковский же зол на Ленина, значит, можно преуменьшить заслугу его в лозунге «Власть – советам, земля – крестьянам…».
Товарищи газетчики,
не допытывайтесь точно,
где была эта битва
и была ль когда.
В этой главе
в пятиминутье всредоточены
бывших и не бывших битв года.
Не Ленину стих умиленный.
В бою
славлю миллионы,
вижу миллионы,
миллионы пою.
Внимайте же, историки и витии,
битв не бывших видевшему перипетии!
Маяковский тут впрямую признаётся, что битва против Ленина, против военного коммунизма – не бывшая битва во время писания поэмы (он её просто предвидит, и она – за советы без большевиков – таки началась после гражданской войны, после времени написания поэмы).
Но вообще-то, читать поэму – казнь. Едва с ума не сходишь от непонятности, что к чему. Даже и зная про ««ВИЛьсона», то есть Владимира Ильича Ленина», читать невозможно. Но понимаю, почему так сделано. – По одному случаю со мной.
Пом директора по кадрам в секретном НИИ, где я работал, получил, как я понял впоследствии, в перестройку, распоряжение от куратора КГБ по нашему НИИ, чтоб я за длинный язык был уволен якобы по собственному желанию. Пом спустил распоряжение по инстанции моему начальству, но и решил сам разобраться. Воспользовался случаем (я к нему пришёл вручить своё заявление о просьбе продвинуть меня в очереди на получение кооперативной квартиры в связи с согласием впереди стоящих пропустить меня, в чем те на моём заявлении подписались). Устно я добавил, что на заявлении нет ходатайства непосредственного начальства, так как я к нему не пошёл, понимая, что ему не до меня, ибо (я прослышал) на него накатал кто-то анонимку, что он выдавал подпольщиков немцам, тогда как, наоборот, он им помогал и потому начальником теперь служит. Пом вытянул меня на откровенный разговор о моём мнении по еврейскому вопросу. Я скрывать ничего не стал и объяснил, почему не скрываю (чувствую себя русским, а не евреем и лично не испытываю никакого антисемитизма). И сказал, что это 20-я беда в СССР. (В Литве, хоть литовцы и истребили всех евреев, не успевших эвакуироваться, но после войны те истребители исчезли из поля зрения, и антисемитизма стало меньше, чем на Украине, откуда меня в Литву привезла мама десятилетним.) Пом, в связи с близившимся, как он сказал, поднятием – забыл где – еврейского вопроса в СССР предложил мне написать своё мнение в какую-нибудь центральную газету. Я согласился. Написал. Отослал в Литературную газету с предложением в конце… (Газета выходила на 16 страницах. На 9-й бывало о международных событиях.) Я предложил при сообщении на 9-й о том международном обсуждении еврейского вопроса в СССР на 8-й странице дать подвал о композиторе Вайнберге. Что в ЛГ и сделали. Пому я письмо не показал, а только сказал, что послал в ЛГ (и через год получил кооперативную квартиру). А само письмо я написал так закручено, чтоб газете было невозможно сделать из него цитату, не искорёжив мой текст. Я это сделал, чтоб с чистой совестью рассказать лучшему другу (он еврей, не считавший еврейский вопрос в СССР таким уж неважным), что со мной произошло. Он меня всё равно не простил и назвал предателем, с чем я не согласился. Хоть всё же гордился, что моё письмо, благодаря стилю, не было ни опубликовано, ни процитировано.
В общем, я Маяковского понял с этой нечитабельностью поэмы. А сам Маяковский её ещё и издал анонимно.
Но всё это я пишу в качестве подхода к рассмотрению его стихотворения «Юбилейное» (1924), где он восстаёт против Луначарского с его богостроительством и культом Ленина и Пушкина в связи со 125-й годовщиной рождения поэта.
«…перенесение на авторское «я» свойств «не-я»» я могу себе позволить считать рождённым подсознательным идеалом Маяковского, прудонизмом или анархизмом как настоящей революцией, которая сорвалась из-за большевиков, начиная с января 1918 года.
А это ж особое ощущение, когда подсознательный идеал рождает, чем осознаваемым себя выразить.
И Маяковский вполне мог чуять, что с Пушкиным происходили такого же качества озарения.
Но Пушкин был поэт вдохновляемый точно не тем, чем Маяковский. Зато из Пушкина Луначарский делал не то, чем тот был по-настоящему ценен. И Маяковскому хотелось стать на сторону по-настоящему ценного Пушкина, ценного художественностью (следами подсознательного идеала, если по-моему, и что чуял и Маяковский). Но! Как быть с верностью анархистской революции? – Надо поймать себя на моменте предательства этой революции. То есть, когда проявляешь слабость и отдаёшься ревности из-за неверности Лили Брик (не с мужем, Осипом, а с кем-то четвёртым), а так же, когда не пишешь простецкие плакаты. (Р-р-революционность же в морали у Маяковского это теория стакана воды, ревность не предполагающую, а то же в живописи – простонародные плакаты.)
Я
теперь
свободен
от любви
и от плакатов.
Вот в такую минуту слабости революционера и можно подъехать к врагу, Пушкину, с позитивом в душе и искренне: плакать о своей духовной слабости революционера.
Как плакать?
Способом издевательства над экстраординарным, что есть эстетическое по меньшей мере (если пребывать в моей системе ценностей, что эстетическое {необычно о знаемом} ниже художественного {необычно о незнаемом, о подсознательном идеале}).
Например.
Все знают, что земля – шар. – Так вот это:
Можно
убедиться,
что земля поката, —
сядь
на собственные ягодицы
и катись!
является ж экстраординарностью? Это ж эстетическая ценность? Ниже она, чем художественность… Вот я, мол, перед тобой, Пушкин-художник, и смеюсь над всего лишь эстетичностью, как и ты поступал: кюхельбекерно и тошно.
Или вот пример: насмешка над такой всего лишь эстетической ценностью, как рифмоплётство:
Только
жабры рифм
топырит учащённо
у таких, как мы,
на поэтическом песке.
Всё это примеры единства с Пушкиным. Но. Как изворот от плоского плача несгибаемого революционера о своей слабости (стихи, что перед выше процитированными):
Нет,
не навяжусь в меланхолишке черной,
да и разговаривать не хочется
ни с кем.
Он имеет Пушкина за кошку, перед которой не стыдно заголиться, если это словесной эквилибристикой сопроводить.
Этакий выпад против Луначарского, занимающегося с помощью Пушкина богостроительством: постепенным поднятием народа до аристократического уровня Пушкина. Чем, собственно, бессильно пытаюсь заниматься и я (публика, которая заходит в канала Яндекс-Дзена не та, чтоб просто понимала хотя бы, что я пишу).
Ну, или вот ещё пример в том же роде:
Нами
лирика
в штыки
неоднократно атакована,
ищем речи
точной
и нагой.
Но поэзия —
пресволочнейшая штуковина:
существует —
и ни в зуб ногой.
Например
вот это —
говорится или блеется?
Синемордое,
в оранжевых усах,
Навуходоносором
библейцем —
«Коопсах».
«Коопсах» это мещаннейшая вывеска кооператива сахарной промышленности, выполненная с использованием модного в элитарных художественных кругах отступления от натуроподобия (лицо нарисовано… синим), но с использование азбучного контраста дополнительных цветов: синего и оранжевого.
Такая вывеска имеет эстетическую ценность, над которою можно посмеяться как над второсортной по сравнению с художественной в обществе настоящего художника Пушкина, идейного врага ультрареволюционного поэта, анархистский коммунизм которому давай немедленно, если покопаться в последней глубине его души.
Вот только вопрос: эта последняя глубина его души оставила какие-то следы, чтоб стихотворение «Юбилейное» мне позволить себе назвать художественным? – Что-то эта ультратонкая игра в насмешку над насмешками отдаёт игрой сильного ума, а не проявлениями подсознательного идеала.
Или какая-то общая тоска как странность при юбилейной тематике это как раз и есть искомый след – идеал-то анархического коммунизма, пахнет, свершиться может только в благом для всех сверхбудущем, что есть это попросту пессимизм.
11 ноября 2020 г.