Серая Вингельмштрассе, 76 оказалась выхваченной из кадра чёрно-белого кино, в котором вся лента была бережно отредактирована красным. Эйзенштейн проделал это впервые с «Броненосцем "Потёмкиным"» и показал, как эффектно может выглядеть реющий ферралит. Эйзенштейн был евреем, и цитата его знамени оказалась всего лишь случайностью. Простыни ниспадающих флагов перегородками делили вдавленные закрытые окна Имперского министерства иностранных дел. Вильгельмштрассе, 76 — двухэтажного павильона казни.
Дорога из ещё райского Больё-сюр-Мер в торжествующе-деловой Берлин оторвала его от созерцания на два дня и вырвала из прежней жизни. Гладкая брусчатка чеканным звуком отлетала от сапог солдат и предательски впивалась в чёрные оксфорды чужеземца. Подошвы изнурённых ботинок цеплялись за стыки камней. В дверях парадного входа он понадеялся было на паркет, но в гражданского на пороге врезались острые пики плеч двух преданных вермахту бойцов. ‘Gast des Dritten Reiches’, — едко брызнул ариец сослуживцу. ‘Jüdischer Hund ist noch am Leben’, — отрывисто сплюнул второй под стёртые оксфорды. Владелец ботинок едва понимал по-немецки, но слова «еврей» и «жить» оказались читабельными символами пренебрежения. Бравые сапоги незамедлительно двинулись вверх по улице, воспевая свою силу и молодость.
Так всё-таки уважительное «гость Третьего рейха» или пренебрежительное «еврейская собака» — что билось в груди у путника? Рука, опутанная сетью морщин, схватилась за перила и попеременно вытянула чёрные оксфорды на ступень выше.
Нести свой крест на Голгофу Иисусу пришлось за чужие грехи. И только этим искуплением очищался весь иудейский мир. Однажды он предал своего лекаря. Но лекарь исцелил брешь их предательства. Лекарь показал прощение и равенство, но не победил болезнь. Символ огромной высоты, которая насчитывала пять метров, и точно такую же высоту следовало преодолеть седовласому путнику. Казалось, что эта ситуация в точности повторяет библейскую цитату.
У Иисуса было предназначение, ниспосланное ему с рождения, данное ему Богом-отцом. У Шимона тоже был отец, и был он далеко не Богом. Почётный гражданин и купец в своём маленьком заштатном приморском городе был обязан возлагать на себя боль всех, кто переложил на него это право — чувствовать и страдать. Шимон знал, что может сбежать и навсегда спрятаться в своём райском укрытии, но тогда рай перестанет существовать для него. Шимон понимал, что несёт искупление не своего народа, а расплачивается за грехи тех, кто создаёт ад.
В 1938 году он впервые почувствовал страх и былую ответственность и не знал, стоит ли исключать своё существование из памяти тех, кто может угрожать ему. Тогда Шимон понял, что его имя, брови и лицо могут никогда не достичь забвения, и его самого могут предательски сжечь в прицеле жаждущих расправы глаз. Шимон тогда решил жить во что бы то ни стало.
В 1938 году была издана книга «Монтаж». Автор этой книги создал величайший фильм всех времён и народов. Это тот автор, народ которого был предан или искупал свои предательские грехи. И он писал так: «Был период в нашем кино, когда монтаж провозглашался "всем". Сейчас на исходе тот период, когда монтаж считается "ничем"».
Этот манифест — попытка вернуть и утвердить законное право вмешательства Творца в исконное течение жизни, в исходный путь. Это попытка подтасовать факты и избавиться от ненужного груза; попытка возродить логику и придать ей ту осмысленность, в которую мы все безоговорочно верим. Монтаж — это метафора борьбы с помощью искусства, которая показывает, что ложь во благо — во имя спасения.
Когда Эйзенштейн писал о монтаже, за его плечами был многолетний опыт труда, созидания и работы Творцом над величайшим фильмом всех времён и народов. Когда Эйзенштейн писал о монтаже, метафоры в его тексте касались исключительно искусства. Когда Эйзенштейн писал о монтаже, он помнил, что он еврей, и знал, что ликующий Берлин, который был предан ему десять лет назад, подвергся чистке.
Шимон неспешно подтягивал свои ноги. Год назад он вспомнил о приёме склейки и подтасовки и понял, как можно вывести свои корни на чистую воду. И тогда его спасение от самого себя, от одинаковых «идеальных» берлинских булыжников будет верхом логичности. Год назад он отправил два письма в Министерство иностранных дел Германии. В них он обращался к Фюреру с просьбой о рассмотрении расовой принадлежности караимов к тюркским народам.
***
Как гласит одна караимская легенда, давным-давно на Крым, где проживал этот народ, а с ним и славный народ хазары, обрушилась Великая засуха. И длилась она семь лет. И был у хазарского хана Ратмира волшебный Чертов ключ. Начальник конницы и советники хана неутомимо советовали распечатать таинственный Чертов ключ и испить из него дьявольской влаги, насытить ею землю, напоить коней и верблюдов. Сомнения одолевали Ратмира. И обратился он к мудрецу и учёному караиму, которого звали Гахам Шемуэль.
Всю свою жизнь старец жил на горе и записывал изо дня в день ежеминутную правду событий. И сказал Шемуэль хану Ратмиру: «Вдумайся, властный правитель, что станет с твоими людьми, храбрыми воинами, ведь вода из этого источника — яд. Она лишит их рассудка и памяти, и не будет у тебя ни царства, ни людей. Оставь всё как есть. Нужно выждать и вытерпеть эту кару небес. И тогда Господь окажется милостив к тебе и к твоему народу».
И послушался хан Ратмир караима. И не стал открывать Чертов ключ. Но гибли люди, и работать на полях, и пасти скот было некому. Сдался хан Ратмир перед бедой своего народа и открыл потаённое проклятие. Обезумели люди. Превратились в кровожадных волков. Истребляли друг друга, извели и себя, и весь скот, и всё своё хозяйство.
Наблюдал мудрец-караим за страшной силой, что настигла царство хана Ратмира. И ушёл он ещё дальше от этой беды. И выстроил из камней плотную стену, которую обжигал горячий воздух. От соприкосновения с холодным камнем ветер оседал каплями воды на стене, и этой воды хватало старцу. Караим по-прежнему записывал всё, что видели его глаза, что слышали его уши, что мучило его сердце. Ещё семь лет продолжалась засуха, сопровождало которую ярое безумие. И взмолился тогда старец о горестях своего и братского народов. И обратился он к Господу со словами: «Всё в Твоей воле, Господи. Ты умудряешь, и Ты лишаешь рассудка. Ты просвещаешь, и Ты затемняешь. Благословен Повелевающий Вселенной…» И донеслась сквозь изнуряющий жаром ветер молитва Гахама до свода небес. И направил Господь благодатный ветер на гору Гахама, на равнины под этой горой. И хлынул спасительный дождь на плечи мудреца и на плечи выживших страдальцев.
***
Это были первые строки молитвы, которые сохранились и были обнаружены потомками. В первых строках выражается всё самое важное. Первые строки задают темп и нужное настроение. Первые строки представляют автора. Он играет в игру со своим текстом, он борется с ним, и они вдвоём попеременно решают, кто ведёт, а кто ведомый. Когда Эйзенштейн в тексте «Монтаж» написал: «Было время, когда монтаж провозглашался "всем"», он изначально показал себя тем героем, который всегда будет сражаться. Было понятно, что он готов оппонировать и что он не согласен с другими. Потом, в 40-е годы, Эйзенштейн возглавит движение в борьбе за права евреев и будет пропагандировать несогласие в малахольной британской среде.
Шимон не помнил своих писем. Но он помнил, что первые строки изображали его как раболепствующего смертного. И хоть он и был защищён правдой происхождения, архивными доводами, своим положением и старостью, первые строки писем в конце концов выдавали его страх.
Длинный прямой коридор приобрёл цвета, в отличие от улицы. Густой коричневый цвет лился со стен, с пола и мебели. «Ничего лишнего!» — кричал интерьер. «Никого лишнего!», — вторил лозунг партии. В анфиладе Шимона встретил статс-секретарь Вильгельм Кеплер и с улыбкой игрока в покер, у которого все карты на руках, легко поздоровался с путником. После классического приветствия Кеплер перешёл на жёсткий, но правильный французский. «У меня для вас приятная новость, Герр Дуван. Я знаю, что вам пришлось ждать целый год, но это вполне оправдано. Мы ведь занимаемся благородным делом, а вы непременно хотите жить в чистом мире. Вы точно хотите жить» — и Кеплер рассмеялся во всю ширину своего рта. И его бурый язык дрожал между такого же цвета деснами. «Я обычно не встречаю гостей Третьего рейха, но сегодня особенный день. Вы плут, Герр Дуван. Вы настоящий еврей. Лично я ваши письма не читал, но Фюрер хохотал как дитя. Он сказал мне: "Разве не настоящий еврей тот, кто докажет мне обратное?"» Коричневые полосы сверху, снизу и по бокам поплыли вдоль Шимона. Если бы это снимала видеокамера, она бы создавала такой эффект за счёт приближения. Но Эйзенштейн ещё не знал такого приёма. Он не говорил с Кеплером, не писал ему писем и знал, что такое монтаж, только в рамках кино. Шимон изучил правила монтажа в условиях между жизнью и смертью. И он понимал, что, если монтаж окажется «ничем» в ту эпоху, которая уже подходила к концу, он потеряет всё. И не важно, чем это являлось изначально: правдой или правдоподобием.
«Держите, Герр Дуван. Вы молчите и полны ожидания. Я сгораю от желания увидеть ваше лицо. Разрешите».
Весёлости Кеплера не было предела. Это был худощавый циничный мужчина со сведёнными к переносице бровями, полулысый, лопоухий и сушёный. В эту минуту в нём сияло истинное жизнелюбие и заразительная жажда развязки. Он и вправду был игроком, у которого все козыри на руках.
Шимон не посмел ни присесть, ни даже сдвинуться на сантиметр. В его руках оказалось письмо. Оно уже поведало Вильгельмштрассе, 76 свою тайну, и Шимон был последним, кто знал ее и не знал одновременно. Вердикт первых строк письма должен быть дать оценку подлинности монтажа, от которого зависели тысячи судеб. Рука, опутанная сетью морщин, стала вытягивать вкладыш. Он увидел первые строки ответного разъяснения. Сердце стучало в такт сапогам на Вильгельмштрассе, в такт беснующимся покрывалам нацизма за окнами, а первые строки шептали Шимону: «Секта караимов не должна рассматриваться в качестве еврейской религиозной общины».
Редактор Елена Горкальцева
Об авторе
Светлана Полянская, г. Евпатория. Училась в Санкт-Петербурге на факультете журналистики и в литературной студии Бориса Балтера. Дважды стала лауреатом международного поэтического фестиваля «Каштановый дом». Прошла несколько литературных школ, училась у Андрея Аствацатурова в школе «Мастер текста» при издательстве АСТ.
Другая художественная литература: chtivo.spb.ru