Продолжение литературного сериала про детектива на диете Татьяну Сергееву от жизнерадостного автора детективов — Дарьи Донцовой.
Как всегда зажигательно, искрометно и очень смешно.
— Устраивайтесь, — радушно предложил Георгий. — Что вам больше по вкусу: чай, кофе, какао, молоко?
— Если от коровы, то я от молочка не откажусь, — обрадовалась Дюдюля.
— Мне лучше чаю покрепче, — попросила я.
Закончив хозяйственные хлопоты, Семенов сел к столу.
— Вас интересует, кто сделал подземный ход?
— Да, — в едином порыве ответили мы с Адой.
— Некоторые призраки должны спать в могиле, — пробормотал хозяин. — Слышали пословицу «Не буди лихо, пока оно тихо»? Кто бы мог подумать, что Лазурный берег надежды превратится в Лазурный берег болота!
— Лазурный берег болота? — изумилась я. — Это что?
Семенов поднял стеклянный кувшин.
— Смотрите, сколько сливок! На три моих пальца. Корова как на курорте живет. Угощайтесь, Ада. Мне вот-вот стукнет семьдесят. Знаю, я выгляжу намного моложе. А почему? Живу на свежем воздухе, мясо-колбасу не ем, постоянно работаю, не ною ни по какому поводу. А еще всегда любил стариков слушать. Молодые от бабушек-дедушек отмахиваются, бормочут: «Вот чушь несут», — а я наших пенсионеров всегда уважал, тянулся к ним. Школьником частенько прибегал к тете Анфисе. Шкурный интерес имел, Рытвина очень вкусные булки пекла с разными начинками. Мы с ней чай пили. Анфиса Михайловна забывала, что я подросток, и про свою жизнь мне рассказывала. Зла она была на Игоря Шмакова, тот одно время ее женихом считался. Потом помолвку родители Фисы порушили, парень-то непонятно откуда к нам в село прибыл. Денег у него были полные карманы. Дом в лесу на отшибе занял. На календаре сорок четвертый год, войне вот-вот конец, у всех настроение радостное. А Михаил, отец Анфисы, ходил злой-презлой. Я сам-то в пятидесятом родился, все только со слов старушки знаю. После войны мужчин осталось мало, а те, что домой вернулись, многие стали калеками, но и они шли нарасхват. Женщинам хотелось семьи, детей, они любому парню в то время были рады. А Игорь без изъяна, руки, ноги, все части тела на месте. Из себя красавчик, на гитаре играл, на аккордеоне наяривал, работал в Москве на приличной должности, вроде водителем он был. Хотя точно никто не знал, чем Шмаков занимался, но ведь не в коровнике по пояс в навозе. Не пил, не курил, с бабами не гулял. Пончик в шоколаде, короче. Чего отец Анфисы на него взъелся?
Георгий отхлебнул из стакана чаю.
— Давайте подумаем, кто из мужчин на фронт не пошел? Совсем больные, и те просились. Но были, как их называли, и тыловые крысы. Я сейчас не про ученых говорю, которые на оборону работали, не про директоров предприятий, где выпускали танки, пушки, оружие, патроны. О простых парнях речь. Из нашего поселка городского типа даже хромой на все ноги Тихон добровольцем подался фашистов бить. А у него был белый билет и инвалидность. И вдруг приезжает в Кокошкино Игорь Шмаков. Вполне видный мужик.
Здоровенный парень, на нем пахать да пахать, он тысяча девятьсот двадцатого года рожде-
ния был.
Георгий вынул из вазочки сушку.
— Кокошкино в то время не имело четких границ. Большая часть домов стояла кучно, их называли — центр. А за центральным районом масса зданий размещалась по принципу: живу где хочу. Строились в основном в начале тридцатых, тогда с землей было просто. Человек приходил в поселковый совет, показывал документы, объяснял:
— Я, Иван Петров, воевал в Гражданскую против белых, ранен, здоровье совсем пошатнулось, возраст не юный, живу в коммуналке, денег накопил, охота у вас пожить, дом свой завести.
Председатель сельсовета сам бумаги изучал, и если человек ему казался положительным, то давал ему зеленый свет. Все бы хорошо, но у Филимона Гавриловича, председателя нашего, дочь была больная, с двумя костылями ходила, и очень уж он сытно поесть да выпить любил. В канаве, как другие, никогда не валялся, но за воротник заложить был мастер. А еще он инвалид Первой мировой, в тысяча девятьсот четырнадцатом на фронте каким-то газом отравился. Кашлял Никодимов постоянно, ходил всегда медленно, если торопился, то задыхался. Филимон председателем колхоза стал в сорок первом, когда Иван Макарович на фронт ушел. И вообще почти все кокошкинские мужики в строй встали, да и некоторые бабы тоже. И кого назначить главным? Никодимов коммунист, самый образованный в Кокошкине, с дипломом зоотехника. Вот и сел Филимон в кресло председателя, его, инвалида, не призвали. Мой папа порой под горячую руку говорил про него: «Пустили козла в огород капусту охранять. Кому война, а кому мать родна». Понимаете?
— Конечно, — кивнула я, — за взятку ваш Филимон Гаврилович продавал земельку желающим.
— Не! Хуже делал, — возразил собеседник. — Народ из-за бомбежек Москву бросил, в села побежал. Избу построить— деньги нужны, да и стройматериал требуется. А где все это в войну взять? Можно по старинке деревьев напилить, лес ого-го какой. Да мужиков нет. Кому стволы валить, обдирать? Это ж уметь надо! Никодимов оценил ситуацию и переоборудовал сельский клуб. Здание добротное, кирпичное, двухэтажное. Он там перегородки поставил фанерные, нарезал клетушек. Из санатория, который тогда рядом был, мебели натаскал. И открыл типа гостиницу. Думаете, по доброте своей беженцев пустил? Ха! Отдавай ему кольцо золотое, серьги, цепочку, монеты царские. Вот так!
Георгий Михайлович потер затылок.
— Игорь Шмаков тоже попросился на постой, но не в клуб. Он занял дом, который стоял в отдалении. У здания судьба не простая. Раньше, когда в селе церковь была, там батюшка жил. Дед мне рассказывал, что отец Владимир был строгим, но очень добрым. Пьяницам, драчунам спуску не давал. Если узнавал, что у кого-то семья из-за измены мужа или жены развалиться может, вызывал к себе виноватого и мало тому не казалось. Матушка Елена в церковно-приходской школе преподавала, детей учила утром, взрослых вечером. Объясняла бабам, как за младенцами ухаживать, требовала, чтобы и дома, и у скотины чистота была. Она тоже была строгая и добрая. Благодаря священнику окрестные села просто образцово-показательными стали. В начале двадцатых крестьяне прознали, что к ним собрались приехать чекисты с намереньем убить отца Владимира с женой и детьми. Селяне кинулись к священнику.
Когда группа мужчин в черных кожаных куртках заявилась в Кокошкино, дом батюшки оказался пуст. Исчезли иконы, библиотека, кухонная утварь, белье, скудная одежда. Вообще все. На вопрос главного убийцы «Где поп?» пьяный пастух Илья, дыша перегаром на комиссара, доложил:
— Дык… сбег давно! Спер из храма все самое ценное, выдрал иконы, уволок семисвечник, плат, Евангелие в окладе из алтаря. Вот ирод! А еще нас учил: нельзя воровать! И баба его не лучше! Учебники из школы сожгла. Да вы в церкву зайдите, гляньте!
Мрачные чекисты направились в небольшую деревянную постройку и обнаружили там пустоту. Пропало все! Кабы не запах ладана да не купол с крестом, ну чисто изба.
— Куда они подрапали? — разгневался комиссар.
— Дык кто ж знает? — икнул Илья. — Не поп, а сволота! Ночью убег! Вы че, жечь церкву станете?
— А ты против? — процедил комиссар.
— Да мне на церкву по..! — высказался Илья. — Тока дом попа не тронь. Мне его отдай! Он каменный, богатый, просторный. Там же еще и школа работала. Родименький! Пожалей меня, детей стока, что я их имен не помню, живем все в тесноте, козе в сарае и то просторней, чем нам с бабой. Окажи милость нищему крестьянину.
— Не дыши на меня, — поморщился чекист.
— С усталости пью, — завыл Илья, — всю кровь из меня царь и баре выпили, с пяти лет на поле мучился. Все болит.
Комиссар развернулся и пошел к церкви, Илья бежал за ним, хватал за кожанку, плакал. В конце концов он так надоел большевику, что тот велел местному старосте переписать дом батюшки на пастуха. Деревянный храм сожгли дотла, дом отца Владимира перешел
к Илье.
Когда большевики укатили, крестьяне вытащили священника с семьей из старого, давно обмелевшего колодца. Отец Владимир пришел на пожарище, заплакал, вместе с ним рыдало все село. Когда народ кое-как успокоился, батюшка сказал Илье:
— Более никогда не пей!
— Так перестал же давно, — смутился пастух, — глотнул сегодня стакан, чтоб комиссар мне поверил. Раз я пьянь беспробудная, то точно в церковь не хожу. Прости, батюшка, что вас ругал! И храм наш обматерил!
Отец Владимир встал на колени.
— Спаси Господи, Илья, за твой подвиг. Моя семья и я, грешный, жизнью тебе обязаны.
Ну и тут опять все зарыдали.