- Оришка то, ну Некраса девка – такова раззява! С покоса непраздна! Ужо и пузо видать. Теперяча носу на беседы не кажет. До колодца, да в хлев – и сидит, - слова эти сказанные нарочито громко, ударили Оринку словно брошенный в спину камень. Где ещё и посудачить жёнкам, как не у колодца? Перебивают одна другую, размахивая руками, тешат душу извечной бабьей толковнёй обо всём и ни о чём. А коли, что попадёт бабе на язык – не воротишь. Захолонуло сердце – уведали!
Широкий саян покамест скрывает наметившуюся округлость живота. А на беседы ходить она, и впрямь, перестала. Стойно раненому зверю, тулилась в укромное место - ища, где бы избыть свою немочь. Сказываясь недужною, лезла на сеновал, забивалась в угол и придирчиво вслушивалась в то тайное, что делалось внутри.
Давно ли обнимались с милым Ладой под скирдой? И тот же травяной запах щекотал ноздри. Ныне - одна.
Шумно вздыхает за стеной сенника корова. Ворчливо кудахчут куры, рассаживаясь на насестах. Где-то скребётся и попискивает мышь. Мир живуч, и всяк в мире сём спешит занять своё место. Знай только - кто ты есть! А кто она? Прежде понятно было кто – девка курносая. А ныне?
Не мужня жена, а уж и не девка... И как всё то попритчилось с нею? Когда? Тем ли весенним вечером - там за банями, когда вздрогнули и принялись скакать в черевах чудные зверьки, о коих и не ведала до поры. А стоило его губам тронуть девичье ушко и забегали те зверьки по рукам, по ногам. Аж дышалось трудно.
Али на покосе сталось, когда ярея от медового с горчинкой запаха свежего сена теснее и теснее жались друг к другу? Да нет, не тогда.
На исходе лета почуялось неладное… Мутило от запаха мочёной в корыте телячьей шкуры, мутило от иструшенного мышами прошлолетнего зерна в кадке.. Порой сладковатая дурнота подкатывала и без всякого повода.
А вместе с последними тёплыми днями уходило по каплям что-то привычное и дорогое - может быть щенячья радость юности?
Нет, не корила Оринка ни Ладу, ни родичей его. Ибо надея была! Глупая надея – невесть и на что. Прислушивалась к шорохам ночным, ждала. Чего? Должно быть чуда.
Задумала идти в ночь к Синь-Камню. Ночь лунная выдалась. Огромные тени дерев чёрными бороздами перепахали луговины. Миновала росчисти, скользя и цепляясь за колючие кусты малины, едва спустилась в овраг. В овраге сухо. Под ногами шуршит палый лист. За пеленой листвы не враз и разглядишь синее свечение. Чья-то большая тень скользит по листве. Мало не коснулись головы огромные крылья. То ли крик, то ли вздох тревожит тишину осенней ночи. Сова? Опустившись на колени, Оринка разгребает листву. Может ли огонь быть синим? А холодным? Такой огонь не согреет, но возможет дать силу и одоление на печаль и страх.
Чуженичу Синь-Камень силу свою не кажет. Лет с десяток назад тому – в ту пору Оринка совсем ещё сопливой девчушкой была и звалась по отцу - Некрасой, – какой-то дьякон, из Переславских баяли, будто бы взялся закопать Синь-Камень - и закопал. Да недолго Камень в земле пробыл – и лета не минуло - вышел из сырой земли. А дьяк тот сгорел с избою вместе. Тогда порешила власть Синь-Камень под храм заложить, и тем побороть идолище. Зимы дождались. Камень взвалили на волокуши и повезли по льду Плещеева озера. День был морозный и лёд крепок, и долго после не могли взять в толк, как стряслось, что на самой середине озера треснул под волокушами лёд. Дико и страшно заржали кони, тщетно пытаясь удержаться на обманчивой ледяной тверди. Вспенивая тёмную воду, увлекая за собою волокуши и впряжённых коней, Камень ушёл в глубь озера, не похотев стать опорой новой веры. Господень перст! – рассудили присланные из Переславля мнихи. А Синь-Камень дивным образом водворился на старое своё место в овраг, к подножью Ярилиной горы.
Не мешал Синь-Камень укреплению Христовой правды на Руси. Разве что иные жёнки, да дремучая, жившая лесом меря поклонялись ныне древнему Камню, чтя веру прадедов. Ещё собиралась у Камня молодёжь, и костры жгли, и хороводы водили в Ярилин день. Но и в церквах яблоку негде было пасть. Стояли, вытянув шеи, тщились запомнить слова полные новым смыслом, слова, дающие надежду всякому, кто возможет принять любовь милосердного Бога.
Пав ничком у Синь-Камня, Оринка каталась, и выла, царапала землю и била себя самое по щекам.
- Отдай мне его! Отдай! – причитая, заламывала руки, - альбо вынь из утробы моей! Не мочно-о-о мне-э!
Не первая и не последняя жёнка поверяла Синь-Камню свою беду. Сюда шли, когда уже больше некуда было идти, ибо, только дойдя до самого края, ищет человек опору в вере пращуров своих. В синем пламени не единожды сгорали бабьи беды. Вот и Оринка, отголосив свою беду, утёрла рукавом рубахи мокрое лицо и затихла, принимая Суд да долю. И не тогда ли, утопая в мягкой трясине листвы, надумала хотя бы и одним глазком озреть разлучницу свою. А после – будь что будет.
Не в труд затеряться в свадебной толкотне. А вгляделась в некрасивое рябое лицо и грузное тулово Васильевой молодухи, и паче отхлынула из сердца кручина. Нет и нет – не соперница она ей! И коли б не срачица, вывешенная на позор, может и не сталось бы ничего. А так – рука сама сжалась в кулак и задёргалось веко. И надобно ж было хоть что-то содеять! Что? Она медленно опустилась на изрытую скотьими копытами слякоть дороги. В лицо ударила горячая злая волна. Нашарила коровью лепёшку. Смачный, вонючий комок. Вся боль, вся злоба и слёзы пролитые и невыплаканные ещё - пусть всё возьмёт! Поделом! Не ей же одной пропадать… И не промахнулась – грязный ошмёток зло впился в мерзкую белизну. Молодуха скорчилась, будто и не в рубашку, а в неё саму угодило битьё. Пополошились бабы. И Оринка немедля метнулась в овин, где затаясь и отдышавшись, просидела до темна.
А свадьба пошла своим чередом. Отпоили молодуху. Послали за бабкой Сычихой.
Кривыми своими пальцами в коричневых пятнах старости Сычиха долго мяла Настасью, шепча что-то себе под нос. Потом поплевала на неё. И молвила, отворотившись от молодухи, и ни к кому будто и не обращаясь.
- Подменыша родит.
Поохали, посокрушались, да и повели молодую в горницу, где уже заждались гости, и стыла в горшочках, обёрнутых бобровыми шкурками, пересоленная овсяная кашица. Под шутки-прибаутки кормили молодые друг друга той кашей, смешно морщась и ёрзая. После горькой каши той целовались и гости всё кричали «Горько-горько!»
(Продолжение следует)
Начало истории - тут
2 часть, 3 часть, 4 часть, 5 часть,
6 часть, 7 часть, 8 часть, 9 часть.
Спасибо за внимание, уважаемый читатель!