Вместе художником Сашей Окунем, автором новой книги, вышедшей в октябре «Кстати… Об искусстве и не только», переносимся в Тревизо и Флоренцию, и рассматриваем картины да Модена, Гирландайо и Гоццоли. Публикуем отрывок одной из «вариаций» Окуня - так называются здесь главы, - потому что мысль автора свободно скользит от мировых шедевров до культовых блюд итальянской кухни, и читается это одинаково увлекательно.
Книгу целиком можно заказать на сайте издательства!
…Недавно судьба занесла меня в маленький городок Тревизо. Таких городков в Италии пруд пруди, и, конечно же, куда ему тягаться не только с соседней Венецией, Флоренцией или Римом, но и многими городками масштабом ему поближе, вроде Павии, Сан‑Джиминьяно, Бергамо. Собственно, единственно, чем Тревизо может похвастаться, так это своим уроженцем Бенеттоном, основавшим тот самый United Colors of Benetton, и тем, что даровал миру популярнейший десерт тирамису, изобретенный шефом здешнего ресторана “Alle Beccerie”.
Впрочем, наверное, даже этот факт не делает Тревизо обязательным для посещения, тем паче что, съев тирамису в означенном ресторане, я не нашел в нем никакого отличия от тех тирамису, которые пробовал в других странах мира. Ресторан, кстати, отменный: до своих последних дней я буду помнить спагетти, приготовленные в отваре фасоли.
Раз уж мы заговорили о кухне, стоит отметить специалитет этого города — редиччио, красный цикорий, из которого местные кулинары выжимают абсолютно все — от соуса для пасты до десерта. Еще Тревизо славен необычайно широким выбором артишоков всех мастей, а среди местных вин почетное место занимают просекко, которых здесь тоже множество. Жители здешние отличаются здоровым локальным консерватизмом, вообще свойственным обитателям Апеннинского полуострова. Мои попытки найти там трюфельное масло наталкивались на полное непонимание. «Это там, — неопределенный жест в сторону, по‑видимому, Пьемонта. — У нас такого отродясь никто не ел».
Покойный отец нашей подружки Патриции, синьор Деотто, был уроженцем Фриули, местности, находящейся неподалеку от здешних мест. По роду своих занятий ему приходилось часто выезжать за пределы родной деревни. И не было случая, чтобы он двинулся с места, не упаковав в чемодан бутылку фриуланской граппы и головку фриуланского сыра. Есть ИХ сыры и пить ИХ напитки? Увольте…
На второй день мы зашли в Музей святой Екатерины. Боже, как я люблю провинциальные музеи! Прежде всего, они, как правило, небольшие, а стало быть, ты выходишь из них, как и подобает Homo Erectus, на двух ногах, а не выползаешь, как из Лувра, полураздавленным червяком. Во‑вторых, в них есть возможность рассмотреть работы художников, мимо которых в великих музеях пробегаешь, отягощенный обязанностью посмотреть шедевры, обязательные к употреблению. Я уж не говорю о том, что смотришь по‑другому, не торопясь, обстоятельно. Благо Тревизо относится к венецианскому ареалу, в музее есть чудесный (а разве другим он бывает?) Беллини, его ученики Чима, Лотто, Тициан. Есть Бассано, Тьеполо. Но главное — это цикл роскошных тречентистских фресок «История святой Урсулы» кисти, каюсь, ранее неведомого мне мастера Томмазо да Модена.
С этого имени мы, собственно, и начинаем разговор, ради которого затеяли эту главу, — разговор о художниках второго ряда. Вряд ли хоть в какой литературе Томмазо да Модена удостоился эпитета «великий». Не исключено, что и «выдающийся» ему не перепал. Прекрасный мастер, он принадлежал к эпохе, когда все работали хорошо. Да, кто‑то был более чуток, кто‑то менее, но канон делал свое дело, и планка стояла высоко, как это обычно бывает с каноном, касается ли это буддийской скульптуры или русской иконы. Но разве тот факт, что Томмазо да Модена не входит в список величайших художников мира, может помешать мне, глядя на его работы, испытать чувство восторга и с благодарностью запомнить его имя?
И вот, в первый день, когда мы, умотанные бессонной ночью с пересадкой в Стамбуле, шли по запруженным ряженым народом и засыпанным блестками конфетти улицам, мы и не подозревали о том, что помимо тирамису Тревизо готовит такие сюрпризы. Нам повезло: в городе был последний день карнавала. Маршировали оркестры, ехали платформы с гигантскими движущимися куклами, кружились клоуны, подкидывали в воздух булавы и шары жонглеры… (кстати, этим же вечером город был вылизан и вычищен так, что аптека могла бы позавидовать).
Насытившись карнавалом, мы решили все‑таки добраться до отеля, чтобы хоть маленько отдохнуть, но по дороге, на улице Борго Кавур, наткнулись на неожиданное в старинном архитектурном ландшафте очень толковое минималистическое современное здание, встроенное в ренессансный конвент. Сооружение это оказалось музеем, к тому же открытым, что не оставляло никаких шансов на заслуженный после бессонной ночи и нескольких часов карнавала отдых, и я обреченно переступил порог культурного учреждения, которое называлось “Museo Bailo” — «Музей Байло», по имени его основателя. Подробности жизни Луиджи Байло мне неизвестны, и ничего особо интересного в Интернете мне разыскать не удалось. Скорее всего, жизнь этого незаурядного, родившегося в 1835 году человека была скупа на внешние события, но наполненности, осмысленности и «счастливости» ее могут позавидовать очень многие. Он был аббатом и, наверное, хорошим, во всяком случае с фотографии смотрит человек, чье лицо вызывает доверие и немедленную симпатию. Как и многие итальянцы, он был верным патриотом своего края, а еще страстным и, что важно, неуемно деятельным любителем искусства. Это он в 1882 году открыл и сохранил фрески Томмазо да Модена, это он собрал чудесную археологическую коллекцию, ставшую фундаментом Музея святой Екатерины. И, наконец, его коллекция тревизских художников XIX века стала основой созданного им в 1879 году музея, которому в дальнейшем по праву присвоят его имя. На вечный покой неугомонный аббат безвременно отправился в 1932 году, не дотянув трех лет до своего столетия. Крохотное, скромное надгробие говорит о личности этого человека не меньше, чем его дела. Сам музей небольшой, под стать городку, отменно спроектирован, экспозиция заслуживает самой высокой оценки, так же как и освещение (Эрмитаж мог бы поучиться).
Работы тревизских художников XIX века не многим отличаются от тех, что делались тогда по всему миру. Их имена вряд ли известны просвещенной публике (это уже и не второй, а четвертый, пятый ряд). Меж тем пейзаж Гульельмо Чарди ничуть не хуже Будена — вполне мог бы висеть в Орсе, а автопортрет Луиджи Серена (как и другие его работы) демонстрирует отличное чувство цвета, мастерское владение кистью и немалый талант.
Свой пейзаж «Весна в Бретани» Джино Росси написал в 1907 году. Отменная фовистская работа. Стояла бы под ней подпись Вламинк или Дерен — цены бы ей не было. Но жить надо в Париже, а не в Тревизо, и сидеть в кафе на бульваре Монпарнас, а не на виа Канова. Прекрасна живопись Джованни Барбизана — он (в двадцать два года!) выставлялся на венецианской биеннале 1936 года, — слыхали когда‑нибудь это имя?
Но самым большим сюрпризом, когда я буквально задохнулся от восторга, были скульптуры и графика Артуро Мартини.
Как я в дальнейшем узнал, его работы находятся в коллекциях хороших музеев, и то, что имя его стало мне известно только после посещения музея Байло (хотя смутно я припоминаю его работу в Ватиканском музее), скорее свидетельствует о моей эрудиции, нежели о месте Мартини в художественной табели о рангах. Но, положа руку на сердце, многие ли из читателей знают этого изумительного мастера? Боюсь, немногие… Мне поначалу почудилось в его работах влияние Марино Марини, покуда не выяснилось, что все было с точностью до наоборот. В числе скульпторов, испытавших влияние Мартини, называют и другого знаменитого скульптора — Эмилио Греко.
Так кто же и каким образом попадает в синодик великих мастеров? И как нам относиться к тем, кто остался за его пределами? Начнем с того, что синодик — это не чья‑то прихоть, не произвол, он составляется временем. Входящие в него имена находятся там по праву, но именно в силу того, что этот джентльменский набор определяет время, он не вполне стабилен. Так, имена, еще двести лет назад бывшие во главе этого списка, сегодня мало что говорят зрителю. Лучший пример — Гвидо Рени. В своей «Истории живописи в Италии» Стендаль выше всех ставит Рафаэля и Рени. В наши дни имя Гвидо Рени прочно забыто. Насколько это справедливо — другой вопрос, и, может, мы это еще обсудим. Те же двести лет назад имена Эль Греко, Вермеера, Боттичелли ничего не говорили просвещенному зрителю. Вот такое чертово колесо. В любом случае, говоря о табели о рангах, хорошо иметь в виду Нобелевскую премию по литературе, знаменитую, пожалуй, больше именами тех, кто ее не удостоился, впрочем, об этом мы уже говорили.
Кто‑то сказал однажды, что величие ученого определяется тем, насколько он затормозил развитие науки в своей области. Чем же определяется величие критика, искусствоведа, директора музея? Количеством прекрасных мастеров, которых он презрительно отмел в сторону, занеся их в лучшем случае в списки художников второго сорта?
Сезанн умер с именем Понтье на устах. Сей господин, бывший директором музея в Экс‑ан‑Прованс, поклялся, что, пока он жив, ни одной работы Сезанна не будет в музее. Свое обещание он сдержал. Сезанна он пережил больше чем на двадцать лет.
То, что Флоренция битком набита шедеврами экстракласса, даже и писать неловко, это приблизительно, как сообщать читателю, что Волга впадает в Каспийское море. Но что если взять и сыграть в эту глупую игру насчет необитаемого острова, чуть переделав ее, задав вопрос: «Куда вы пойдете, попав во Флоренцию на один только день?»
Сейчас, когда пишутся эти слова, я, выпив кофе в станционном кафе (нигде не готовят кофе так, как в Италии!), выберу капеллу Каппони с работами Понтормо в церкви Санта Феличита, музей Марино Марини в церкви Сан Панкрацио, капеллу Торнабуони в базилике Санта Мария Новелла и капеллу Волхвов в палаццо Медичи — Риккарди.
Это вовсе не значит, что я считаю эти четыре места лучшим, что есть во Флоренции. Лучшего много. Вчера это могла быть капелла Медичи с шедеврами Микеланджело в церкви Сан Лоренцо, капелла Бранкаччи в церкви Санта Мария дель Кармине с фресками Мазаччо и Мазолино, коллекция этрусского искусства в Национальном археологическом музее Флоренции и Баптистерий, а послезавтра Галерея Академии изящных искусств (почему бы и нет?), Сан Марко и «Тайная вечеря» Кастаньо в монастыре Св. Аполлония и так далее: хватит еще на много дней. Но сейчас поговорим только о двух мастерах. Беноццо Гоццоли и Доменико Гирландайо.
Небольшая капелла в Палаццо Медичи — Риккарди расписана практически от пола до потолка. По стенамструится процессия. Три волхва, три царя со свитой везут подарки Младенцу Иисусу. Искусство тосканского Кватроченто — это в первую очередь перечисление. Этот мир прекрасен, и все, совершенно все, в нем достойно внимания. Каждое дерево, горделиво возносящее к небесам свою крону, каждый привольно раскинувший свои листы куст, каждая расчерчивающая небесный свод своими веселыми арабесками птица, каждая тварь Божия, скачущая и прыгающая по тверди земной (Здравствуй, братец заяц! Здравствуй, сестричка косуля!), и самая твердь — все, все достойно благодарного внимания.
Все пуговки, все блохи все предметы, что‑то значат. И неспроста одни ползут, другие скачут…(Н. Олейников. «Озарение»)
Впервые с этим восторженным любопытством мы встречаемся еще у античных мастеров, перечисляющих (на манер Гомера, перечисляющего ахейские корабли) фиги в корзинке, птиц, стрекоз, бабочек и прочую мелкую тварь, витающую среди разнообразных цветов, трав, деревьев и их плодов, разглядывающих высыпанных из сети бьющихся рыб, маленьких и больших, страховидных крабов, диковинных осьминогов и разных других странных существ, вроде каракатиц, креветок, лангустов и прочих морских гадов… Через многие сотни лет эта страсть к перечислению, освященная благодарностью братца из Ассизи Создателю за то, что Он произвел на свет Божий все эти чудесные творения, реализовалась на стенах дворца, обитатели которого больше, чем кто‑либо иной, способствовали тому, чтобы из всех городов Италии именно Флоренция стала первой леди Ренессанса. Лучших из лучших отбирали они для этой цели. Фра Анжелико, Филиппо Липпи, Боттичелли, Микеланджело — все они были отмечены ласковым покровительством и поддержкой семейства Медичи. Но именно Беноццо Гоццоли был избран, дабы запечатлеть Медичи с друзьями и соратниками на стенах их дворцовой капеллы. И Гоццоли с честью справился со своей задачей. Всегонавсего год понадобился ему, чтобы создать одну из самых очаровательных фресок Ренессанса. Какие лица взирают на нас с этих стен! Каждое из них достойно рассматривания и восхищения, ибо каждый запечатленный кистью Беноццо человек — представитель великой породы. Как говаривал один мой знакомый: таких мама больше не рожает. Сколько достоинства, спокойной силы, уверенности в этих лицах! Сколько доблести, ума и воли! А какие на них роскошные одежды, а шапочки, шапочки — страсть моя — какие!
А какие сапожки! И сам Беноццо Гоццоли в чудесной красной шапочке смотрит на нас, вот он — художник, ничуть не хуже этих достойных мужей, равный среди равных. А лошадки, боже мой, какие лошадки! А над всеми ними небесный свод сияющий, меренгами облаков украшенный. А под сводом небесным — скалы, реки, деревья: и кипарис, и олива, и араукария, и деревья, нам неведомые, уж извините, ботаники мы никудышные… А вон, смотрите, смотрите! — вон, зайчик поскакал, а там — лань! Видите? А вот уточки, а вот верблюд, надо же, верблюд! А еще павлин и собаки, и даже гепард ручной, а может, не гепард, а кто другой, вон, у коня на спине сидит! А вот замок, ах какой замок, глядите, там, на холме! А еще и ангелы с разноцветными крыльями… А еще…
И смотришь ты на эту фреску, и улыбка почивает на губах твоих, ибо мгновения, дарованные тебе человеком в красивой красной шапочке, это мгновения чистого, ничем не замутненного счастья.
Совсем неподалеку — десять‑тридцать минут пешего хода (зависит от количества баров, которые вы посетите по дороге) — стоит базилика Санта Мария Новелла, та самая, где начинается действие «Декамерона». И чего только нет внутри этой базилики! Тут тебе и знаменитейшая «Троица» Мазаччо, и не менее знаменитое «Распятие» Брунеллески, то самое, при виде которого Донателло от изумления и восторга уронил корзиночку с яйцами (это единственный зафиксированный случай: обычно он корзиночку с яйцами крепко держал). А как не упомянуть Гиберти, того самого, который через пару лет выиграет у Брунеллески конкурс на исполнение дверей Баптистерия, отчего раздосадованный Брунеллески навсегда забросит скульптуру и посвятит свою жизнь архитектуре и среди прочих шедевров создаст знаменитейший купол собора Санта Мария дель Фьоре, где в назначенный час и упокоится. А еще здесь есть работы Орканьи, Росселино, Бронзино… И все же, главное в Санта Мария Новелла — это фрески капеллы Торнабуони, выполненные Гирландайо, умершим совсем молодым, в сорок четыре года, и в этой же церкви похороненным. Естественно, исполнение такой огромной работы (оно длилось пять лет) не могло обойтись без участия ассистентов, среди которых в первую очередь следует назвать братьев Гирландайо — Давида и Бенедетто, а также его зятя Себастьяно Майнарди. Этакий семейный подряд. Ну, а среди мелкой сошки по лесам капеллы с ведрами краски и кистями бегал тринадцатилетний Микеланджело.
Фреска Гирландайо сделана на тридцать лет позже фрески Гоццоли. Тридцать лет в такую насыщенную эпоху, как Кватроченто, — огромный срок, и многое успело измениться. Если шедевр Гоццоли — это феерическая сказка с элементами реальности, то у Гирландайо — это совершенная бескомпромиссная реальность Флоренции XV века. Пристрастие к перечислению свойственно и Гирландайо, но это не наивное любопытство Античного мира, не радостное исчисление чудес — отзвук Средневековья, как у Гоццоли, это деловой учет рачительного хозяина, внимательно контролирующего свое хозяйство. Все учтено — и птицы, и животные (жираф — один), корабли на море (три), горы, деревья, дома, посуда, мебель… И, конечно же, люди. Вот они, члены Платоновской академии, сформировавшие мысль Возрождения, — Фичино, Полициано, де Бекки. Вот члены семейства Торнабуони — купцы, финансисты, администраторы, вот они, гордые граждане великого города, и среди них сам художник с братом, зятем и отцом, все они тоже здесь, а как иначе. Но и нам, людям другого времени, дарована возможность присоединиться к тем, кто своими руками сотворил одно из величайших чудес мира — Флоренцию. На секунду оторвавшись от происходящего, смотрит на нас, пришельцев, одна из спутниц Людовики Торнабуони, явившейся поздравить св. Анну с рождением дочери. Доверчиво, словно на добрых знакомых, смотрит на нас дама, присутствующая при рождении Иоанна Крестителя. Служанка подает св. Елизавете поднос со стоящими на нем графинами — отсюда, от этих графинов, потянется ниточка к бутылочкам Моранди, а корзина с фруктами на голове у служанки в развевающемся платке через пять сотен лет окажется на головах тышлеровских женщин… И, конечно же, нельзя не восхититься четкости композиционных решений Гирландайо. Аркам на фоне «Избиения младенцев» отвечает дуга, организующая толпу солдат и женщин с детьми. Диагональ, выстроенная руками дам, присутствующих при рождестве Богородицы, приводит нас к запеленатой Марии, куда с другой стороны ведет диагональ, идущая от св. Анны через правую руку девушки, льющей воду в медную посуду…