Татьяна трещала без умолку, и вскоре Ольга устала от ее голоса. На ее счастье, вернулась Федоровна, и Татьяна засобиралась домой.
- Ну, я побегу, а то Боря уже потерял меня, наверно!
- Беги, беги, - проговорила Федоровна, - в медовый месяц нужно быть рядом почаще.
- Ну, пока! – Татьяна оделась и уже в дверях сказала:
- Чуть не забыла – свадьба будет в субботу, послезавтра.
Она убежала. Антонина Федоровна, устало села на стул, проговорила:
- Поставь-ка нам чайку. Еле сбила давление у бабы Нюры. Да и то сказать – возраст, слава богу, уже к девяноста подвигается. А жить все равно хочется...
Чайник вскипел, Ольга положила на тарелку пирог, налила в стаканы чай. Зина вошла в кабинет с тряпкой и ведром.
- Тетя Зина, садитесь пить чай с нами, - Ольга подвинула стул. – У меня вчера был день рождения.
- День рождения – это хорошо, - проговорила Зина, - это ж сколько тебе стукнуло?
- Восемнадцать, тетя Зина.
- Ох, где мои восемнадцать, а, Федоровна, где наши восемнадцать? - вздохнула Зина, усаживаясь за стол.
- Как где, Зина? Мои - на фронте, твои - в тылу, в колхозе.
- Да, все так! Не дай бог, чтоб повторилось! – согласилась Зина. – А тебе здоровья, Оля, и счастья! Будь здорова!
Спасибо! – отвечала Ольга, пытаясь представить, какими были эти женщины в свои восемнадцать.
- А что тут делала Танька Семенова? - спросила Зина. – Такая нарядная, веселая.
- На свадьбу приглашала, - ответила Ольга. – Она с мужем приехала.
- Как же с мужем, если на свадьбу приглашает? – недоумевала Зина.
- Ну они расписались там еще, откуда приехали, а тут хотят просто свадьбу отгулять, - объяснила Ольга.
- А, ну тогда другое дело! – Зина поднялась. – Я пойду домой, Федоровна, вымыть все вымыла, на пороге положила тряпку, чтоб меньше грязи носили, а завтра опять приду. – А кем тебя оформили тут? – вдруг спросила она у Ольги.- Другая уборщица вроде бы тут не положена, медсестра – тоже. Так ты кто тут?
Ольга растерялась. Она как-то не интересовалась этим, и директор не сказал. Приказал только идти сюда работать и все.
- Я не знаю, - растерянно ответила она. – Директор сказал, чтоб я шла сюда работать...
- Зина, а тебе не все равно? – спросила Федоровна. – Откуда ты знаешь, что положено, а что не положено? Твой кусок хлеба не отнимает никто, а мне она помогает хорошо.
- Да я ничего, только если она уборщица, то и убирать должна, - не успокаивалась Зинаида. – А то что ж, деньги получает, а работает неизвестно кем.
- Все известно, – перебила ее фельдшер, - она не уборщица, она... медсестра на полставки. И убирает она. Ты вот когда последний раз пыль вытирала в кабинете?
- так я смотрю – все чисто, вытерто, чего ж его тереть без конца?
- Вот то-то! Понятно, Зина?
- Понятно, - проворчала Зина и вышла.
- А правда, кем тебя оформили? – спросила Федоровна, удивляясь себе – ведь не спросила у девчонки.
- Я завтра пойду в контору и спрошу, - сказала Ольга. – Можно я с утра не приду, а пойду в контору?
- Иди, иди, выясняй.
Федоровна открыла журнал, проверила записи. Ольга делала их аккуратно, четким почерком. Она всегда возмущалась, когда слышала, что самый нечитаемый почерк – у врачей. Правда, у Федоровны как раз такой – прочитать иногда совсем невозможно. А у Ольги почерк хороший, еще со школы, и не испортился в училище. И журнал в медпункте она заполняет аккуратно, старается.
В пять часов вечера Ольга вышла из медпункта. Солнце уже склонилось к западу, зацепило краем горизонт, позолотило край тучи, которая будто преследовала его, но так и не догнала, и поэтому решила отхватить от него хотя бы кусочек золота. От этого противоположный край тучи выглядел еще темнее и даже зловеще. Они отражались в серой воде реки, совершенно неподвижной и, казалось, безжизненной. Желтые камыши слегка оживляли пейзаж, светлой каймой обрамляя берега. Старая ива на берегу, та самая, которая была свидетельницей ее любви, стояла абсолютно голой, свесив свои длинные гибкие ветви до самой земли, словно оплакивая ушедшее лето, усыпая землю вокруг ветками, ставшими тяжелыми. Ольга знала: каждая из этих веточек готова стать деревом. Еще школьницей она попробовала убедиться в этом: воткнула сброшенную ветку в землю почти у самой воды, и та принялась. Теперь рядом со старым деревом поднимается молодая ива.
Ольга прошла мимо речки, от которой тянуло холодом и сыростью. Она поежилась от неуютности, уткнула нос в мягкий шарфик и ускорила шаг.
Дома было тепло. Евдокия уже вернулась с работы – женщины теперь часто работали до обеда – натопила печку, приготовила ужин.
Ольга вошла в комнату и сразу увидела на столе письмо. Оно было от Виктора. Ольга не взяла его сразу. Она словно раздумывала – читать его или нет. Она знала, о чем оно: Виктор писал о работе, о службе и, конечно, о своей любви. Ольга отвечала ему, правда, не на каждое письмо, но старалась не обижать его невниманием. В своих письмах она описывала жизнь в селе, свою работу и ни слова не писала об отношении к нему. Отвечать на его чувства – значит обманывать его, а этого Ольга не хотела. Она считала, что Виктор не заслужил лжи. Написать, что не любит его, тоже не хотелось – ведь она уже сказала ему об этом, да он и не требовал признаний, даже не спрашивал у нее об этом. Ольга была благодарна ему за это, ведь она уже знала, как обидно и горько слышать слова о том, что тебя не любят...
- Мам, я завтра утром пойду в контору, нужно узнать, кем меня оформили в медпункте. А то сегодня тетка Зина спросила меня, а я и не знаю.
- А Зине все надо! Какое ей до этого дело?
- Все равно пойду, мне и самой интересно, - сказала Ольга.
Она взяла письмо и села с ним на диван. Евдокия осторожно спросила:
- Что пишет?
- Все как всегда, мама. Заканчивают уборку там и скоро поедут уже в часть. – Она углубилась в чтение письма. – Пишет, что много денег заработал, что приедет весной.
Евдокия помолчала, потом, вздохнув, сказала:
- Может, судьба твоя, дочка? Оля, ты бы не отталкивала его, гляди, что-нибудь и сложилось бы!
- Мама, я не хочу «что-нибудь», я хочу, чтоб любовь была.
Евдокия вдруг вспыхнула:
- Любовь? Где она, твоя любовь? Вон, на нос лезет!
Ольга промолчала. Она не обижалась на мать – знала, как та переживает за нее.