Чрезвычайную тишину в комнате прерывало лишь громкое тиканье деревянных настенных часов. Федор Ильич молча окинул грустным взглядом гостей в своей квартире, собравшихся по не менее грустному поводу.
Тихо было без Нины. Тихо и печально. Некому было больше носиться по кухне и закармливать гостей изысканными блюдами. Стол был накрыт бедно. Из города приехала единственная внучка, которая и помогла дедушке.
Некому было заводить чудные песни и рассказывать веселые истории из молодости. Чего греха таить, после смерти Нины Владимировной и дом стал холоднее, и стены в нем чужее...
Когда угрюмые гости разошлись, в Федора Ильича осталась только внучка.
В последнее время старик и сам начал сдавать: мало ел, неохотно пил, плохо спал. Все время ходил с опущенной головой и рассеянным взглядом.
Федор Ильич присел в мягкое теплое кресло возле окна и погрузился в воспоминания. Улыбка то появлялась на его лице, то исчезала. Брови то радостно поднимались, то печально опускались.
Внучка молча убирала со стола.
— Ниночка! — вскрикнул вдруг дедушка.
Тая чуть не выронила поднос с кружками.
Старик стоял возле портрета жены и гладил его рукой.
— Ниночка... Два месяца ты не дожила до семидесяти лет. — Укор слышался в его голосе. — А что ты мне обещала? Ты обещала, что в этот раз согласна отпраздновать свой день рождения широко, с размахом! Сначала в ресторан, шикарный ресторан, а затем на природу, на речку. Этот день должен был быть особенным. Я так готовился, старался. Но тебя, Ниночка, нет. Вместо того, чтобы плакать от счастья, какую жену мне подарила судьба, я сгорбился перед твоим портретом с черной лентой и проливаю горькие слезы по твоей утрате.
Тае невыносимо было слушать надломленный голос дедушки. Она взяла его за руку и повела к кровати.
— Побереги себя, дедушка, ты столько всего пережил. Лучше ложись, отдохни немного, пока я уберу. Хорошо?
Несчастным кивком старик дал понять, что он согласен.
Тая уже складывала скатерть, как вдруг Федор позвал ее к себе:
— Там на кухне в серванте в маленькой золотой чашке кое-что есть. Принеси-ка сюда.
Тая выполнила странную просьбу. Она принесла аккуратно сложенный лист бумаги.
— Что это? — спросила удивленно.
Федор Ильич отвечал с закрытыми глазами.
— Я написал эту речь на юбилей твоей бабушки. Ну-ка прочитай, Тая, хорошо ли я написал, не наделал ли ошибок.
Тая почувствовала, как огромный комок жалости и слез подбирается к горлу.
— Дедушка...
— Читай, дорогая, читай.
И Тая трясущимися руками развернула бумажку. Она стала читать, время от времени поглядывая на дедушку. Голос ее срывался, читать без слез было невозможно.
Кожа покрывалась мурашками от того, с какой любовью и трепетом была написана речь. Таких трогательных слов она еще никогда не читала. Тая невольно вспоминала свои прошлые отношения с парнями, которым лень было пожелать доброго утра или спокойных снов, в то время как дедушка спустя пятьдесят лет совместной жизни до сих пор ценил любимую супругу. В конце поздравительной речи дедушка написал: "Люблю тебя всем серцем, любовь всей моей жизни. Никого лучше тебя нет!"
— Дедушка! — Тая поспешно вытерла слезы рукавом рубашки. — У тебя ошибка в одном слове, ты написал...
Но дедушка лежал не двигаясь.
— Дедушка!
Тая бросилась к старику. Старик улыбался. Умиротворенная улыбка застыла на его безжизненном лице.