У некоторых авторов номера наблюдаются определенные терзания, раздвоения. Так кто же все-таки ценнее для жизни — земля или человек? Но следопыту «РП» Николаю Фохту не до колебаний. Когда спасаешь все живое, не время конкретизировать, кого — природу или человечество. Бомбе все едино.
Наверное, первый раз за всю эту свою сослагательную историю чувствую, с одной стороны, досаду, с другой — бессилие и ненужность. И какой-то намек, напоминание строгое, что всегда, всюду, что бы ни случилось, можно обойтись без меня. Без моих спасений, глупых метаний, сомнительных командировок в прошлое и даже будущее. Без наивных методов, без избыточной патетики, без этого сверхдара знать наперед и пользоваться этим знанием — без всего этого спокойно можно обойтись, оказывается.
В конкретном случае. А может быть, и во всех остальных — такие появились сомнения.
Я решил осуществить давний, почти изначальный замысел: предотвратить бомбардировку Хиросимы и Нагасаки.
Это ведь детская травма — атомная бомба. Дамоклов меч октябрятского отрочества. Страшнее только газ «эрэйч» из фильма «Мертвый сезон». Мой внутренний ребенок до сих пор не может отойти от страха перед внезапным применением оружия массового поражения. Так запугали кадрами кино-хроники, примерами из жизни несчастных японских детей, переживших ядерный удар, линейками про оскал американского империализма. Их атомная бомба значилась абсолютным злом, а наша, скажем, водородная — неизбежным добром. И надо сказать, тогда, в детстве, ядерная бомбардировка Америкой Японии как-то отделилась от Второй мировой. Правда. Ну какая-то пауза была в изложении: вот тут Великая Отечественная, потом с японцами (пробел) — и вдруг Хиросима и Нагасаки. Конечно, умалчивалось (а может, и нет, может, я плохо учебник читал), что с Японией СССР вступил в войну сразу после бомбардировки и что она во многом предопределила мгновенную капитуляцию врага, а значит, сократила и наши потери радикально.
Важно ли это все, эти открывшиеся обстоятельства? Конечно, как всегда, очень важно.
Потому что сразу все усложняется. Это была война, американцы мстили за Перл-Харбор, они тоже не хотели воевать с Японией на ее территории. Ну и да, вероятно, был соблазн предъявить новую силу, огромную, сокрушительную. Как ни странно, как ни страшно, но формально аргументов в пользу атомной атаки больше. Верней, они конкретней аргументов осуждающих. Война с Японией закончилась быстрей, а значит, жертв с обеих сторон меньше — и у американцев, и у японцев; и среди военно-служащих, и среди гражданских. И, как я уже говорил, Красной армии, которая вместе с Монгольской освободительной начала Маньчжурскую операцию, тоже облегчили задачу и сохранили жизни бойцов, да и мирных жителей. Простая арифметика, ничего личного. Против такого бездушного, железного подхода — бомбардировка аморальна, капитуляция Японии была и так неизбежна, потому что СССР объявил войну. Цифры не в счет, американцы представляли, к каким последствиям приведет удар, да что говорить, военные хотели, чтобы жертв было побольше, чтобы ущерб нагляднее — для этого хотели атаковать в первую очередь древнюю столицу Киото. Однако возобладали гуманисты: Киото вычеркнули (поговаривают, что вычеркнул военный министр Генри Стимсон, потому что там он провел медовый месяц и остался доволен). На этом, в принципе, гуманизм закончился: знали, конечно, что, хотя в обеих целях — и в Хиросиме, и в Нагасаки — располагались военные объекты и в общем эти города были стратегически важны, погибнет в основном мирное население; ну и взрывали на пятисотметровой высоте тоже ради оптимального ущерба — иначе земля поглотила бы мощность взрывной волны.
Ну да, в мирное время все это кажется кощунством и людоедством. Но война — тут совсем другие законы, вернее, нет обычных, основанных на здравом смысле. Нанести непоправимый ущерб, запугать, сохранить личный состав — вот святые цели.
А вот если бы первая атомная бомба была построена в СССР, есть вероятность, что мы бы ее сбросили на Берлин, или на Дрезден, или на Токио, например? Весной сорок пятого, когда исход войны был предрешен, но бои шли жестокие, но союзники тоже дрались, а значит, претендовали на лавры победителей, — сверилось бы командование, тот же товарищ Сталин с легендарным своим советским гуманизмом? Правильно, нет никакого сослагательного наклонения. Некоторая отсталость нашего государства, которое мобилизовало ученых методом шарашки, уберегла от кровавого выбора. Поэтому вся ответственность на Трумэне, кровь, слезшая кожа, пепел — на руках американского военного руководства, да и на совести научного сообщества под руководством Роберта Оппенгеймера и кураторством, как ни странно, Альберта Эйнштейна.
Вот, кстати, еще казус и этический парадокс. Разработка атомной бомбы в Америке началась с письма, которое подписал Эйнштейн в тысяча девятьсот тридцать девятом. Ученые боялись, что Германия создаст ядерное оружие в ближайшие годы, и не хотели допустить, чтобы фашисты опередили. Хорошо, это понятно. Был сформирован Манхэттенский проект. Сначала решили выяснить, что на самом деле у немцев, с бомбой — не вышло (миссия «Алсос»), почти до конца войны у Штатов не было достоверной информации, на какой стадии разработка (миссия «Алсос-2» была успешнее — выяснилось, что немцы были очень далеки от создания ядерного оружия). В сорок втором в Лос-Аламосе (Нью-Мексико) была построена лаборатория, точнее, такой научный городок, где лучшие ученые, лучшие специалисты создавали первое ядерное оружие. Научной частью руководил Оппенгеймер, общей организационной и мотивационной — генерал Лесли Гровс. Ну вот, сначала ни у кого не было сомнений в том, что дело нужное — опередить фашистов, не дать преимущества коричневой чуме. Но на финальной стадии выяснилось, что бомбы у Гитлера не будет — вроде теперь некуда спешить. Но, конечно, темп разработок не замедлился, хотя внутри сплоченного коллектива стали возникать трения. Ученые осознали, что делают страшную работу. И, мол, раз Гитлер все равно без бомбы, давайте остановимся или поделимся знаниями с мировым сообществом, и вообще, повернем исследования в мирное русло. Хотя, на мой взгляд, это непоследовательно. Предположим, фашистская Германия была бы близка к созданию ядерного оружия, а лос-аламосцы все равно опередили немцев или даже сделали его после них. Бомбу все равно бы сбросили, правильно ведь? Тоже на какой-нибудь густонаселенный город, скорее всего, в Германии. Жертв и разрушений было бы точно больше. Ну хорошо, согласен: одно дело фашистская угроза и симметричный ответ, другое дело бомбометание в отсутствие такой угрозы, есть нюансы. Но бомбу ведь все равно сделали, придумали, у нее нет никаких других задач и возможностей, только беспощадно убивать, у бомбы. Понятно, что у разум-ных людей участие в этом проекте рано или поздно должно было вызвать отторжение. У одних — рано, у других, у Роберта Оппенгеймера, — позже.
Конечно, создание бомбы было неизбежно. Фатально, хотя и закономерно, конечно, что ее сделали во время войны. Предположу, в мирное время это оружие стало бы просто фактором сдерживания — во всяком случае, очень высокая вероятность этого. Короче говоря, я это веду к тому, что само по себе создание оружия массового поражения не криминал и с этической точки зрения на ученых не может лежать никакой вины (особенно если они мотивированы борьбой с Гитлером). Весь вопрос в применении: в каких обстоятельствах принималось решение, целесообразность, подробности исполнения этого решения.
Итак, в июле состоялись «Тринити» — взрыв первой бомбы «Гаджет» на полигоне Аламогордо. Тут сделаю отступление: просто удивительно, невероятно, что на воплощение теоретических исследований ушло всего три года. И ведь никакой уверенности не было, что вообще что-то получится, а если получится — что это будет? Они, создатели, боялись, что во время испытаний сгорит атмосфера Земли, да и вообще, все живое может запросто исчезнуть. Бог его знает, что это за цепная реакция, что за энергия высвободится из плутония. Как и положено для ключевых моментов истории, Оппенгеймер произнес после испытательного взрыва сакраментальную фразу: война окончена. Реалист Гровс уточнил: да, но после того, как мы сбросим еще две бомбы на Японию. План был жесткий, военные никогда бы не отказались испытать на местности устройство, за которое было заплачено два миллиарда.
Формальной причиной для ядерной атаки была несговорчивость японцев. Ясно было, что война ими проиграна. Но Америка требовала безоговорочной капитуляции, Япония искала пути для выхода из войны на максимально выгодных условиях. Она не хотела терять территории, армию, монархию. Не без оснований японцы надеялись на военную операцию на своей территории — бескомпромиссная тактика тотальной войны должна была напугать американцев огромными потерями. Каждый японец, военный или гражданский, не важно, должен был убить любого американца. Это как у нас «убей немца». В японском руководстве ястребов, которые жаждали вой-ны до конца, было ровно столько же, сколько голубей, которые склонялись к капитуляции. Все мог решить только император Хирохито.
В двух словах.
Шестого августа сорок пятого командир пятьсот девятого смешанного авиационного полка Пол Тиббетс поднял в воздух B-29 имени своей мамы («Энола Гэй») с бомбой «Малыш» (сколько во всем этом эдипова и фрейдистского). Шесть самолетов сопровождения. До Хиросимы от базы на острове Тиниан шесть с половиной часов лета. Погода безоблачная, цель видно хорошо (это важно, приказ — начинать бомбометание только при визуальном контроле). Поднятая воздушная тревога была отменена — японцы решили, что это самолеты-разведчики. В восемь утра «Малыш» был сброшен на Хиросиму и взорвался через сорок пять секунд на высоте пятисот семидесяти шести метров. Непосредственно от взрыва погибли до семидесяти тысяч человек, от радиации и других последствий взрыва — более ста шестидесяти тысяч. Две трети зданий в городе разрушены.
Девятого августа Чарльз Суини поднял в воздух самолет B-29 «Бокскар» (назван в честь первого командира — Фредерика Бока) с «Толстяком». Первоначальной целью миссии был город Кокура, запасная цель — Нагасаки. Вместе с другими B-29 «Бокскар» подлетел к Кокуре, но город накрыли облака (приказ тот же — атаковать только при визуальном контакте с целью). Принято решение лететь на Нагасаки. Из-за проблемы с топливным насосом запасного бака горючего было в обрез — на один заход. Мешала облачность, но на мгновение она рассеялась, и было решено сбросить «Толстяка». В одиннадцать часов бомба взорвалась на высоте пятисот метров. Погибло непосредственно от взрыва и от его последствий до восьмидесяти тысяч человек. Полностью и частично разрушено почти девяносто процентов зданий.
Конечно, я не стану описывать все ужасы этих авианалетов. Миллион книг и фильмов, свидетельств выживших, искалеченных людей. Ужас — сгореть заживо, ужас — видеть умирающих, оплавленных людей. Разумеется, больше пострадало гражданское население (не мирное все-таки, помним о тактике тотальной войны). Цель американцев была достигнута: император согласился на капитуляцию, миру было продемонстрировано оружие невиданной мощности, война, как и обещал генерал Лесли Гровс, была действительно окончена.
Потом и только в сорок девятом в СССР испытали свою бомбу. Ну и как обычно, не признались. Уж не знаю, русская традиция, что ли, скрывать очевидные вещи. Пакты, взрывы, отравления — это патологическое нежелание взять на себя ответственность. Вот тот же пакт Молотова—Риббентропа. Ведь не в том даже дело, что мы его с Гитлером заключили — все заключали, это правда. Но все остальные признали, если что там было тайное, раскрыли и покаялись за ошибку. Мы — до последнего отнекивались. Эта неумолимая тактика мужа, которого застали с любовницей, — от всего отказываться. Не брать ответственности, не признавать не только преступлений — ошибок даже. И с бомбой то же: испытали, все это увидели. Первым о нашей бомбе объявил президент США Трумэн. А ТАСС витиевато, с издевкой был уполномочен заявить, что в огромной стране СССР ведется масштабное строительство — мало ли что там взрывается, породы горные, например. А секрет бомбы — так это и не секрет уже давно. Очень умно. Короче говоря, впервые мы признали, что у нас есть ядерное оружие, в пятидесятом году. Дальше о бомбах уже с любовью: о водородной пятидесятивосьмимегатонной «царь-бомбе» даже целый фильм снят. Тогда не для людей, конечно, для руководства. А теперь каждый может посмотреть. В стиле киножурнала «Новости дня», но не про урожаи и надои, а про бомбу нечеловеческой мощности. Все-таки это особый жанр, ближе всего к порно: удовольствие, удовлетворение приносит разглядывать что-нибудь противоестественное или запрещенное моралью.
Я сказал про досаду и ощущение ненужности в этом деле. Да потому что не надо никаких фантазий и ухищрений, можно было легко избежать всего этого кошмара. В шаге от мирного, бескровного и эффективного применения атомного оружия были сами создатели бомбы. Ну вот же, на какой-то комиссии, собрании, а может быть, и в официальной записке было предложено пригласить японского наблюдателя на испытания «Тринити» в Аламогордо. Ну правильно все, разумно, цивилизованно: император Хирохито сомневается, хотя все идет к поражению и надежды никакой. Как развеять его сомнения? Это Гровс говорит сбросить две бомбы — а можно дать убедиться воочию доверенному лицу. Да хоть военному или ученому, тому, кто сможет разобраться и доходчиво объяснить, что ждет народ Японии, если эта штучка взорвется над одним из городов. Этот вариант рассматривался всерьез. Почему не прошел? А потому, что кто-то из военных, может быть, тот же Гровс сказал: а если неудачный эксперимент? Если не рванет как надо? Оппенгеймер вроде поддержал условного или конкретного генерала — лучше не рисковать, испробуем, тогда уж… А что тогда — две бомбы готовы, цели намечены, все просто.
И не позвали японцев. И это была ошибка, я думаю.
— Хорошо, как вы докажете, что вообще имеете к этому проекту хоть какое-то отношение?
Мы сидели в маленьком кинозале подпольного борделя на Биннигерштрассе. Крис был экипирован избыточно подробно, даже смешно немного это выглядело. Прекрасный и слишком новый для седьмого года войны темно-зеленый шерстяной костюм, накрахмаленная сорочка, высокие черные ботинки, на спинке кресла — темно-синее пальто, плотное, но легкое: это видно, когда он снял его. Курил Крис сигары, что, на мой взгляд, было совсем чересчур.
— Крис, в этом портфеле вся документация, тут даже есть некоторые формулы. Графики, пояснения, расчеты. У вас прекрасное образование, вы отличный физик — гляньте, и все вопросы отпадут сразу.
Я достал папку и передал ее своему визави. Он рассеянно стал листать страницы.
— Я все равно не понимаю, какой во всем этом смысл. Предположим, вы участник этого секретного проекта, — зачем вам рисковать всем, лететь через океан, чтобы раскрыть этот… этот грандиозный эксперимент и, как я полагаю, главное открытие нашего века? Это скорее похоже на провокацию.
— Знаете, Крис, если бы я был провокатором, если бы я, скажем, сотрудничал с американской или с какой бы то ни было разведкой, я для начала сдал бы вас со всеми потрохами. Американцам, которых тут полгорода, британцам или даже русским. Вы очень ценный кадр. Это вообще феноменально — дать себя завербовать в Базеле агентам Токио, это надо постараться.
Крис заерзал на сиденье, стряхнул воображаемый пепел со своих отутюженных брюк.
— Да и сюжет, конечно, опереточный — влюбиться в трансвестита, да еще укатить с ним на Хоккайдо.
— И после этого вы будете уверять, что не работаете на разведку? И между прочим, Сэнго прекрасный математик, прекрасная… И если вы не понимаете, нечего и рассуждать.
— Крис, я вовсе не хочу вас задеть. Вашу историю рассказал мне Джон фон Нейман, точнее, Янош, Янчи — вы же его так звали, когда вместе изучали химические технологии в Цюрихе? Он и Сэнго знал, конечно, — экзотическая девушка — студент Технологического института, все ее запомнили. Ну а сделать некоторые умозаключения после того, как вы вернулись в Европу и стали общаться с высокими чинами союзнических армий, не составило труда. Не мне, конечно, а Джону. И, скажу я вам, это была всего лишь гипотеза — рад, что она оказалась верной.
— Вы написали, что вас послала инициативная группа участников проекта, которые не хотят, чтобы ядерное оружие было применено против Японии.
— Точнее, они меня уполномочили. Я вышел из проекта на ранней стадии. Мы просто не сошлись характерами с Оппенгеймером, да и с Гровсом я не ладил.
— А напомните, вы чем там занимались?
— Я не ученый, конечно, я собираю бомбы. Я исполнитель, но очень высокой квалификации, поверьте. — С этой темы надо было сворачивать. — У нас были очень хорошие отношения с Джоном, и когда возник этот принципиальный, этический конфликт, он, зная мои взгляды, выбрал меня эмиссаром, так сказать.
— В чем же ваша миссия?
— Очень просто. Они сделали бомбу и испытали ее. И собираются сбросить на Японию.
— Известно, на какие объекты?
— Хотели на Киото, но выбрали Хиросиму и Нагасаки.
— Странно, почему не Токио?
— Предполагается, что это акт устрашения. Уничтожение Токио может означать, что Японии больше не будет как государства. Америка в этом, думаю, не заинтересована. Она просто хочет подчинить ее, поставить на колени. И продемонстрировать врагам и друзьям новое оружие. Япония просто полигон. Так вот, у меня есть кадры испытаний. Небольшое видео, в смысле, кино. Увидев его, вы поймете, на какой риск шел Нейман — ну и я, конечно. Сразу предупреждаю: отдать пленку я вам не могу — только фотографии и эти отчеты.
— Почему?
Потому что я не смог найти в Москве две тысячи двадцатого контору, которая бы цифру перегнала на восьмимиллиметровую пленку. А видеомагнитофон с проектором я не отдам, рано еще, сами потом додумаетесь.
— Потому что это мое условие. Будем смотреть?
Крис кивнул.
Я выключил свет в этом приватном зальчике, где обычно показывают эротические фильмы. Запустил видео — Крис даже не обратил внимания на необычное, прямо скажем, устройство, которое проецировало картинку на экран. Зрелище захватило его полностью. Это было реальное видео испытаний «Тринити», ну и еще несколько забегающих вперед, но впечатляющих сюжетов о ядерных испытаниях.
Когда мой пятнадцатиминутный ролик закончился, я включил свет и посмотрел на Криса. Я видел, что он потрясен.
— Крис, на тридцать четвертой странице досье, которое подготовил Джон, есть его расчеты, какой ущерб нанесет ядерный удар Японии. Люди, которые меня прислали, ответственные американские, немецкие, канадские ученые, заинтересованы в том, чтобы Япония капитулировала до этой катастрофы. Тогда их совесть будет чиста, а мы спасем сотни тысяч жизней. Времени нет. Все произойдет в течение двух недель — решение надо принять еще раньше.
— Я все понял. Конечно, не могу ничего гарантировать. Мое преимущество — Сэнго может добиться личной аудиенции у императора.
Он поднялся с кресла, аккуратно затушил сигару и практично поместил в футляр. Накинул на плечи пальто и направился было к выходу.
— Да, кстати, а что это за оригинальный проектор, что за система? Это какая-то микропленка.
— Это, насколько я понимаю, побочный продукт деятельности Манхэттенского проекта. Очень оригинальная конструкция. Когда у нас все получится, я его вам подарю. Джон так сказал.
— А как вы меня найдете? Думаю, после окончания войны это будет трудно сделать.
— Я найду вас, Крис.
Дверь за ним закрылась, чуть скрипнув. И я привычно подумал, что сделал все, что мог. И снова чувство досады перекрыло удовлетворение от хорошей работы. Все ведь можно было устроить нормально, естественно, своевременно.
Я собрал аппаратуру и вышел на ресепшн заведения — мне еще надо было заплатить за аренду зала.
Колонка Николая Фохта опубликована в журнале "Русский пионер" №99. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".