Напоминаю, что теперь Чердачок публикует обновления дважды в неделю. Во вторник будут размещаться короткие рассказы и сказки. Продолжение сказки "Отпуск Кощея", как и раньше, читайте по пятницам.
Жила-была одна улица.
Кто-то поспорит — дескать, к улице это выражение никак не может относиться! Я возражу, еще как может. Как и у любого живого существа, у улицы имеется имя, возраст, статус, адрес, в общем, все чин по чину, так почему бы не признать, что улица тоже в своем роде живет? Кроме того, улицам свойственно некое, так сказать, физическое воплощение: величина, ширина, опрятность — короче говоря, какой-никакой образ.
Та улица, о которой пойдет речь, образ имела вот именно, что никакой. Была она небольшая, довольно узкая, об асфальте слыхом не слыхивала, была исполосована глубочайшими колеями и в дождливую погоду становилась совершенно непролазной. С другой стороны, улица могла по праву гордиться густой, сочной муравой, самой настоящей колонкой, из которой набирали воду жители близлежащих домов,и несколькими раскидистыми березками. А кроме того, даже в таком медвежьем углу случаются порой истории, о которых грех не рассказать.
Жили на улице в основном люди весьма преклонного возраста. Из удобств здесь был разве что газ подведен — кому же еще пришло бы в голову на нейпоселиться, как не закаленным суровой жизнью старикам? Хоть пустовавших домов на улице и не наблюдалось, обитателей было буквально наперечет, и все они были друг с другом знакомы. Складывались даже своеобразные кружки по интересам — в этом дворе пожилые дамырезались в карты, на той лавочке лузгали семечки, а напротив — обсуждали рассаду, а позднее — урожай. Было время, когда улицу изрядно украшала и домашняя живность, представленная, в основном, курами и изредка гусями. Мало какой автолюбитель рисковал проехаться по глубокимколеям — а еслижелающие находились, то некоторые местные обитатели ничтоже сумнящеся подсыпали на дорогу малую толику гвоздей, и уж после этого птицымогличувствовать себя привольно.
Аккурат по соседству с заядлыми картежницами проживала одинокая бабулька. Одиночество ее было в том смысле, что бабулькин супруг скончался задолго до ее поселения на этой улице и даже в этом городе. Соседям было известно, что жительница дома № 25 оставила родные пенаты ради того, чтобы быть поближе к сыну и внукам, и, надо сказать, в ожиданиях своих не обманулась — скучать ей не давали, особенно, пока внуки были маленькими. Вероятно, общения с оными получилосьдаже больше, чем эта достойная женщина рассчитывала — впрочем, жалоб от нее никто не слышал, хотя молчуньей она отнюдь не слыла, и охотно рассуждала на разные темы — как растут огурцы, например, да почем нынче пряжа, и чиста ли вода в колодце, и сколько вылупилось цыплят.
Время шло, улица не менялась, радуя постоянством берез, муравы и грязищи, а вот о ее обитателях этого сказать было нельзя. Сначала поуменьшилось количество птиц — куры, и тем паче гуси исчезли с обочин, закончив свой земной путь как и положено — в кастрюлях и духовках, а новых питомцев одряхлевшие жители уже не заводили. Потом картежная компания стала собираться все реже и реже, да и лавочки, установленные перед заборами как нарочно для лузганья семечек и обсуждения последних новостей, опустели. Потом, наконец, настало время, когда пошла на спад и численность людей.
Как уже говорилось, народ, проживавший на улице, был все больше преклонных лет, вольготной жизнью не избалованный, не чета нынешним неженкам. Каждый из соседей знал, чем обычно заканчивается вся эта суета, и без малейшего душевного трепета разъяснял, во что кого обрядить в последний путь, да где сложен заветный узелок, да какой хотелось бы на могилку памятник. Бабулька, о которой уже упоминалось, заходила в своих рассуждениях еще дальше — будучи женщиной энергичной и самостоятельной, она не надеялась на нерадивую молодежь и самолично присматривалась к гробам, выбирая цвет и фасон себе по сердцу, как иные легкомысленные барышни выбирают платье. Она даже готова была заранее приобрести этот необходимый в обиходе предмет и поселить его хоть на веранде, хоть на чердаке, не видя в этом ровным счетом ничего зловещего.
Гроб, однако, так и не был куплен — то ли слишком велик оказался выбор, то ли каждый раз находились более насущные расходы, а может, роль сыграл пресловутый сын, наотрез отказавшийся громоздить домовину на крышу и спотыкаться об нее в сенях. Все, необходимое для комфортного перемещения женщины на тот свет, было приобретено по факту — а факт, как ни прискорбно, все-таки наступил. Во дворе и в доме стало многолюдно, захлопали двери, приезжали врачи, потом, когда стемнело, в окошке печально замерцал одинокий огонек ритуальной свечки. А наутро, как водится, соседи пришли попрощаться. Суть поминальных речей сводилась в основном к тому, что для человека, пережившего голод, войну и святые девяностые, смерть — пустяк, не стоящий упоминания, исполненный спокойствия финал долгой и насыщенной жизни. По истечении положенного времени приехали машины, забрали безвременно почившую и дом № 25 опустел. Тоскливо колыхалась на весеннем ветру только-только прижившаяся капустная рассада, робко притихли огурцы, осиротело пригорюнилась картошка — бабулька до последних дней своих относилась к огороду с почтением и припрягла для его обработки всех потомков в зоне досягаемости.
Прошло несколько дней, и как-то рано поутру сосед покойной вышел полюбоваться на собственный участок. Последние несколько месяцев бабка была плоха, и он по привычке бросил взор через ограду — не происходит ли чего экстраординарного. Пожалуй, спроси его — а что под этим подразумевается, и сосед бы надолго замер в тягостной задумчивости, однако все, включая его самого, полагали, что подобный необременительный пригляд был крайне необходим. Он увидел ворота с задвинутым засовом — на этот счет в глухом заборе имелась специальная секретная дырка, спрятанная в вишневых зарослях и позволявшая скорбящим родственникам снаружи закрыть все как положено; увидел запертую на замок входную дверь; окна, прикрытые ставенками; рассаду, в надлежащем порядке кустившуюся на грядках; и, наконец, когда его променад по двору уже подходил к концу, он узрел яблони, картофельные ряды, баньку и свою соседку, склонившуюся над землей с тяпкой в руке.
В первый момент пожилой мужчина не сообразил, что не так. Какой-то тихий, но настойчивый голосок подсказывал ему, что привычная картина мира, кажется, рушится на глазах, но сознание упорно его игнорировало. Он внимательно разглядел знакомую полудошку из черного, вытертого до лысины плюша, торчащее из-под полудошки трико и возвышающийся над всем этим ярко-малиновый платок. Последний не оставлял никаких сомнений в личности огородницы — такого рода одёжа имелась только у соседки, и никому, кроме нее, не пришло бы в голову украшать свою внешность столь ядреным штрихом. Малиновый платочек невозмутимо плыл над грядками, внутренний голос звучал все громче и неразборчивей, переходя постепенно в тревожный вой сирены. По раннему времени сад был затянут туманом, под деревьями царил полумрак, птицы смолкли, и зловещую тишину нарушало лишь назойливое гудение комаров, радостно взвившихся с травы навстречу человеку.
Именно это паскудное насекомое и привело соседа в чувство, пребольно ужалив в щеку. Рассеянно отмахнувшись, он отмер и, преодолевая ужас, неверными шагами двинулся вперед. Что двигало им, сложно сказать, но кому из нас незнакома жажда познания, особенно когда речь идет о загробной жизни?
Повинуясь нездоровому любопытству, мужчина притаился за забором. Призрак, местами до неприличия малиновый, бодро продвигался вдоль грядок и орудовал мотыжкой, и это укрепило соседа в его потусторонних подозрениях — никто из известных ему живых обитателей улицы в силу возраста не был способен на подобное проворство, так что зародившееся было робкое предположение насчет циничной инсценировки пришлось отмести. До соседа донесся стук металла о землю, и звук этот, призванный напомнить о труде, урожае и жизни, вызвал у него лишь исключительно неприятную ассоциацию в виде разверстой могилы и пары скрещенных лопат. Вслед за этим его посетила еще более тревожная мысль: насколько ему было известно из досужих бабьих разговоров, покойники ни с того ни с сего не являются, а как правило преследуют гнусную цель — намекнуть наблюдателю, что, дескать, скоро и его черед. Холод разлился по его телу, руки затряслись, а в глазах потемнело, и мужчина приготовился переместиться в мир иной.
В этот момент покойница распрямилась. Сосед затрепетал, готовый к тому, что вот сейчас видение повернется и поманит его пальцем, но вышло иначе. Призрак потер затекшую поясницу, пошарил по карманам, поднес руки ко рту, чем-то щелкнул, и над платочком воскурилась сизоватая струйка дыма, а в воздухе разлился запах табака.
Это было уж слишком. Сосед попятился, споткнулся о забытое давеча на огороде ведро и с оглушительным звоном рухнул вниз.
Привидение вздрогнуло, обернулось, и перед ошарашенным мужчиной возникло лицо соседкиного сына, обрамленное кислотного цвета платочком. Бедняга обреченно подумал, что еще неизвестно, какая галлюцинация хуже, и слабо застонал. Видение тут же отреагировало:
- Не ушиблись, Петр Семеныч?
Петр Семеныч завороженно потряс головой, а его собеседник затянулся и непринужденно продолжил:
- Вот, решил перед работой заехать, а тут сурепка в человеческий рост. Уж посадили весной, так не запускать же... Переоделся, во что нашел...
Сосед молчал, таращась на эпатажный головной убор визитера. Тот заметил его взгляд и смутился:
- Да... Пришлось прикрыться... Комары донимали, спасу нет...
Он докурил и вернулся к своему занятию, а сосед медленно направился домой. Мысли путались в его голове, ладони были потными, а в душе вели непримиримую борьбу два чувства: облегчение и разочарование.
© Анна Липовенко
Другие короткие сказки:
Лабиринт
Хобби бабушки Яги
Список сказок по порядку здесь.