В общей прихожей оказались двери в несколько квартир. Поручик в нерешительности постоял, не зная, в какую постучать, потом прокашлялся и во весь голос пробасил:
– Где здесь проживает штабс-капитан Мокрецов?
За дверьми заворочались, потом одна из них приоткрылась. Высунулось чье-то остренькое личико, не понять, мужское, женское ли, быстро глянуло на поручика, и снова спряталось.
Лишь потом открылась дверь другая. На пороге стоял невысокий ладный чуть полный мужчина в мундире чиновника с тщательно разложенными по лысоватой голове остатками волос.
– Титулярный советник Мокрецов! – щелкнул он каблуками и широко улыбнулся.
Потом схватил с вешалки шинель, фуражку, и они вышли на улицу.
Поручик со своей палкой едва поспевал следом.
– Господин поручик! Рад-рад, что навестили товарища. Рад, что поручик!
– И вас поздравляю! – перебил его офицер. – Титулярный советник – это же капитан, следующий чин, считайте, что ротным стали.
– Вы не представляете, как эти чины в мирной жизни даются! – засмеялся Мокрецов, подхватил его под руку и повел дальше, – такие баталии, куда там военным. Не сердитесь, что дома не оставил, там после вашего рыка командирского все соседи уши к стене приложили, потом начальству доложить не преминули бы, да не то, что слышали, а напридумывали бы то, что им выгодно.
Они сбавили шаг и неторопливо пошли по улице. Мокрецов то и дело раскланивался со встречными. С кем покровительственно, едва кивнув в ответ, с кем на равных, перебросившись на ходу парой слов, с кем почтительно, чуть согнувшись и слегка повернув лицо, словно снизу и сбоку хотел посмотреть на начальника, и вдруг замер по стойке смирно с сияющим от счастья лицом. Остановился и откозырял, и поручик.
Мимо в коляске проехал полный, занявший собой все сиденье генерал-майор. Напротив, теснились трое чиновников в парадной форме.
На подножке стоял молодой чиновник в вицмундире, места которому в коляске не нашлось.
– Вице-губернатор! – со значением произнес Мокрецов. – С ревизией прибыл. По предписанию из самого Петербурга. Дабы разобраться в одном деле, виновных выявить и примерно наказать. С градоначальником, прокурором и исправником второй день по городу ездят.
– Что-то незаметно, что с ревизией, да еще такой грозной. Никого в городе не строят. Никто не бегает с выпученными глазами, вы, вот, в обеденное время дома сидите. Хорошо на гражданской службе! Спокойно!
– Команду дали самим отчет о ревизии подготовить, значит волноваться нечего. Распишем в лучшем виде.
– Что ж это за ревизия тогда? – удивился поручик, – сказано же, и разобраться, и виновных наказать.
– Это непременно! Как положено! И выявим, и накажем, коллежский секретарь есть, ему за шестьдесят, мхом порос, вот его и накажут. К должности уже не способен, руки трясутся, не видит и не слышит ничего. Глухой, как тетерев. Его и уволят. Ему уже и сказали. Прокричали в ухо. Так в Петербург и доложат. Безобразия, какие были, выявлены и пресечены, виновный найден и уволен от службы.
– Ловко! Что же коллежский секретарь, не возражает?
– Чего же ему возражать. И так, и так уходить надо. Плачет, конечно, причитает, что столько лет верой и правдой. Всем начальникам служил. Да что мы о нем? Вы-то как? С палкой ходите: лошадь сбросила или забавы, какие молодецкие?
– Наши забавы кавказские. Пуля чеченская.
– Вижу-вижу, значит в отпуске по ранению, а в наши края как занесло?
– Проездом. Воды не помогли, лекари местные руками разводят, теперь в Петербург светилам медицинским покажусь, если и там не помогут – всё, конец моей карьере.
– Не загадывайте, не загадывайте, милостивый государь мой, жизнь такая штука, что в ней загадывать – Бога веселить. Давайте, раз время обеденное, перекусим лучше.
Они дошли до ресторации. В ней была суета, еще на подходе мели улицу, одновременно красили забор и кидали через него мусор, с глаз подальше, в самом заведении раскатали ковровую дорожку от порога, стаскивали столы, расставляя их "покоем". Стопками несли выглаженные скатерти. С кухни доносилось шипение сковород, дробно стучали ножи.
К ним подлетел взмыленный метрдотель.
– Не волнуйтесь, не подкачаем, к сроку управимся, чай не в первый раз встречаем.
– Чаю не надо, – скаламбурил Мокрецов, – а что, кроме чая приготовили, отнеси нам в кабинет пробу снять.
– Вы тут человек известный, – заметил поручик, заняв место за столом.
– Известный – неизвестный, а в уезде титулярный советник – величина, это в столице он никто и звать никак, плюнуть да растереть, а в провинции – фигура.
Кабинет имел вид слегка фривольный. Стены украшали театральные афиши, на них героини водевилей задирали ноги, висли без чувств в руках обольстительных усатых злодеев, посылали воздушные поцелуи. И мебель была обтянута тканью в игривый цветочек. Располагал кабинет к вольным беседам..
Им принесли бараний бок, разные закуски, подали темное пиво в большом кувшине.
– Пейте, поручик, – орудуя ножом и вилкой, заметил Мокрецов, – это баварское с пивоварни Крона из самого Санкт-Петербурга. Другого наш вице-губернатор не употребляет, вот и возят ему бочками. Везут ему, а и нам с его стола перепадает.
– Отменное пиво! – похвалил офицер, отпив из бокала.
– Ну, так плохого вице-губернатору не подадут. Как известят, что едет, купцов соберут и распишут с кого, что и сколько. Правда, лишнего не скажу, скромен нынешний вице-губернатор. Пиво, да, из Петербурга привезти надо, а так кашу гурьевскую ест, шампанское, не поверите, с солеными огурцами употребляет. Куда приедет с казенными делами, поднесут ему подарок, шашку или кинжал, накормят-напоят, бочонок с баварским в коляску положат. Он все бумаги, что заготовили, подпишет, список в руки дадут, по тому списку, кому орден вручит, кого с чином поздравит. С тем к себе и отъедет. А вот прежний вице-губернатор – хапуга был, каких мало, тот и деньгами брал, и товаром. Так в открытую и говорил: "Ты, братец, подряд вот тому хорошему человеку дай!" Еще и пальцем покажет кому, а пальцев-то на руке много, одним на одного покажет, другим на следующего, много у него друзей было, пока самого с вице-губернаторства не сняли. До государя дошло. Проводили, правда, с почетом, но нынче порядок, такого безобразия, как раньше, нет.
– Потому государь генералов теперь на губернаторство ставит, – заметил поручик. – Да и у вас тогда шанс карьеру сделать есть. Неужто он, раз генерал, офицера заслуженного не продвинет?
– Охо-хо, – уплетая бараний бок, заметил чиновник, – ваши бы слова, да Богу в уши! На гражданке карьеру сделать, куда труднее, чем на службе военной. В армии в капитана упрешься, не перешагнешь, здесь в коллежского секретаря. В армии продвижение еще и быстрее идет. Вот если война, убили ротного, штабс-капитан из резерва его место занял, капитаном стал. Ежели самого, конечно, раньше не убили. А на гражданской службе, какой-нибудь коллежский асессор или надворный советник, из него уже песок сыпется, а он за стол свой и руками, и ногами, как обезьяна за дерево уцепился. А уберут или своей смертью помрет, на смену не резерв по старшинству, как и положено, а родственники всякие в очереди по именитости стоят. Я же этому генералу ни сват, ни брат, служили бы раньше рядом, чтобы запомнил, тогда еще могло выгореть. Да только кавказских наших генералов на такие места не очень ставят. Для них генералы поближе есть.
Мокрецов погрустнел, стал водить вилкой по тарелке, чертя на ней замысловатые узоры.
– В отставку вышел, в эти края прибыл, думал кавказские наши заслуги здесь в почете. Как бы не так! Они и не слышали о войне, живут в своем мире, в делишках своих мелких копаются. Воюют где-то, ну и Бог с ними, всегда где-то воюют. Еще и пальцем на тебя покажут, мол, еще один скороспелый кавказский майор прибыл. Манер не знает, по-французски не лопочет, за что им там, на Кавказе, коллежского асессора дают?! Да и я, видите, до сих пор титулярный советник. Город небольшой, все перепутано, прокурор, предводитель, исправник, у всех дети и всем место надо. Тому сына пристроить, этому племянника, губернатор еще кого со стороны пришлет. Вот посадят его рядом с тобой, он дуб-дубом, а повышение он получит, а не ты. И еще все жадные, сразу в лапу брать начинают и не как другие, сколько принято, а побольше хапнуть норовят.
– Так и ты берешь? – удивился поручик.
– Беру, брат, как не брать? Все берут, а ты нет? Тебя первого и выгонят. Но попадешься – уволят не племянника губернатора, не сына прокурора, а тебя. И такое болото, разговоры их послушать, кто дом выше поставил, у кого коляска и лошади лучше. От губернатора, кто раз в год приедет, покушает, выпьет, потом пальчиком погрозит: вы здесь для народа – напомнит. Да плевать всем на этот народ!
Коллежского асессора, сударик, получить в наших краях, если сам не в родстве с начальством, то жениться надо или на дочери градоначальника, или на племяннице прокурора. Да обе страшные и дуры набитые, а все принцесс из себя корчат. Надворным советником в губернии стать – для этого и не знаю за кого зацепиться надо. Такой вот карьер в наших краях. Эх, ладно! Давайте мы с вами еще пива выпьем, а то проводим вице-губернатора, начальство всё, что недоели-недопили приберёт.
Они налегли на еду, но вскоре Мокрецов захотел выговориться перед старым товарищем и отложил вилку и нож:
– Так о чем мы? Не подумайте, сударь, что жалуюсь. Довольствоваться малым надо, и коли уж что дадено – с благодарностью принимать.
Этому меня и дядя учил, а он на военной службе треть века провел, и не в пехоте, а на флоте! Все рассказывал, как служба его блестяще начиналась, сколько усилий приложил, чтобы на этот флот попасть. Бабушка моя последнюю семейную деревеньку когда-то продала, чтобы любимый сын на флотского офицера выучился и в люди вышел, чтобы не застрял коллежским регистратором в уездном городе. В пансион его за немалые деньги определили, к экзаменам подготовили, отучился, благословили и в моря мичманом отправили. Сразу, с начала службы, с первого шага и, считай, поручик!
Я вот, когда время определяться пришло, таких возможностей не имел. Бабушка померла, деревенек у нас уже не было, пришлось мне по-простому, в кадетский корпус. И служил я, служил, да только штабс-капитаном и уволился.
– Дядя ваш на флоте за треть века до капитана второго ранга дослужился, если не первого, – с уважением заметил поручик.
– Дядя хорошо начал, да плохо закончил, разжаловали из офицеров в матросы, и, что обидно, не по своей вине, и уволился лишь прапорщиком по адмиралтейству.
– Были и у нас офицеры разжалованные, на Кавказе не редкость.
– Так, то дуэлянты-бретеры, картежники проигравшиеся, скандалисты или карбонарии какие, а дядя на своем фрегате честно служил. В турецкую войну едва геройски не погиб. В тумане его корабль посреди турецкого флота оказался. Командир их, видит – не спастись, только и осталось, что погибнуть геройски, и не захотелось ему на смерть идти, приказал флаг спустить, сдаться туркам. Живы остались, только государь повелел всех офицеров с фрегата в матросы разжаловать. Учился дядя корабли по звездам водить, а пришлось по мачтам аки обезьяна лазить, паруса ставить. И вся его учеба вместе с родительской деревенькой, которую за все его пансионы и учителей отдали – псу под хвост! Зато его товарищ карьеру сделал. За взятие Анапы капитан-лейтенанта получил. За Варну саблю золотую. В турецкую войну бригом командовал и, когда его турецкая эскадра окружила, со своими двадцатью пушками бился до последнего, два стопушечных турецких корабля повредил и с победой ушел.
– Слышал о том, дело известное, – кивнул поручик.
– Что дальше, слышали? Государь его за подвиг в капитаны второго ранга произвел, дал Георгия четвертого класса и в герб пистолет прибавил. И всех его офицеров в следующие чины произвел. А что ещё дальше? В свое время произвели героя в капитаны первого ранга, считай – это генерал-майор, ежели по-нашему, по пехотному, и стал он флигель-адьютантом его императорского величества, причем император ему самые важные поручения доверял. Поскольку честен, смел и на лапу не берет. Особые ревизии государя отныне исполнял.
Куда с этой ревизией ехал – и бежали, и стрелялись, поскольку знали – не откупишься. Все раскопает и, как есть, государю доложит. А там, кого чина лишат, кого на каторгу сошлют, имущество опишут, и всё, что наворовали, в казну вернут.
И отправил государь на юг инспектировать интендантские склады именно его. Поскольку ни от кого больше не мог правды добиться. В Одессе чиновников перепугал до полусмерти, в Николаев переехал. Тут ему торжественную встречу устроили. В благородном собрании лучшие люди принимали. Ревизор осторожен был, за встречу благодарил, но подарков не брал и – чем ни угощали – ничего не пил, не ел. Тогда жена аптекаря, львица местная, ему чашку кофию поднесла, отдала из рук в руки. Не смог офицер даме отказать. Выпил он того кофию, вечером слег, а через день и помер. Да как помер, почернел, и ноги у него в гробу отвалились. И те, кого ревизовать ехал, его и закопали. Зато какой памятник ему поставили! Денег не пожалели. По подписке собрали. Хоронили как героя! Ловко все провернули. Уж государь несколько комиссий особых посылал, да только так и не разобрались. В складах этих сам черт ногу сломит, а может и ревизоры новые в одной руке перо держат – отчет писать, а в другой – чашку, куда им кофе подливают. Так я, думая, как на военной стезе служить, или теперь на гражданской, часто и дядю своего, и того капитана фрегата, флаг спустившего, и царского флигель-адъютанта вспоминаю.
– Что-то не пойму! Все в голове перемешалось! Причем в нашей службе военной пехотной, да и в гражданской дядя ваш, который за тридцать лет до прапорщика только и дослужился, тот капитан на фрегате, который с позором флаг спустил и известный герой – ревизор флотский? – отставил пустой бокал поручик.
– Чего ж тут не понять?! Один герой, да вот как дальше по жизни вышло, другой в позоре, ан жив, сидит себе тихо и подло. Ну а я с дядей как бы посередке. На Кавказе раз лошадь подо мной убили, второй раз фуражку сняли выстрелом. Бог, известно, троицу любит. Можно конечно далее, как некоторые, чтобы на боевое дело не идти, дежурным по конюшне заступать, больным сказываться, да только честнее мне в отставку подать. Итог моей военной службы сами знаете: имений не выслужил, во флигель-адъютанты не вышел, в свиту царскую не попал, зато и флага перед неприятелем не спускал, пулям не кланялся – жив остался, и на том спасибо. Осталось лишь решить на ком жениться: на дочери градоначальника или племяннице прокурора. Хорошо, хоть здесь выбор есть.
И дядя мой жив, в годах преклонных внуков нянькает, про моря им и дальние страны рассказывает, хоть и, прослужив столько лет, лишь прапорщик по адмиралтейству в отставке.
И еще здесь для умного человека загадка. Почему государь того флигель-адъютанта, героя и честнейшего человека не губернатором, не вице-губернатором поставил, а при себе держал, не отпуская, используя лишь для особых ревизий?
Тут уж поручик и вовсе не знал, что ответить.
Чиновник вытер жирные от баранины губы салфеткой, отпил пиво, причмокнул от удовольствия и пояснил:
– А на что государю такой губернатор? Который возьмет и всех в тюрьму посадит? Городничих, прокуроров, смотрителей, инспекторов, всех снизу доверху и в острог? Всю губернию?! Да это хуже бунта выйдет! Никакой Сибири и Сахалина на наших чиновников не хватит!
Вот и прислал нам вице-губернатора, который и сам живет, и другим жить дает. Подряды, правда, как и раньше, родственники, друзья и сослуживцы расхватали, может, и без его ведома. Но сам он получше прежнего, в дела наши не суется, наверное, просто не знает, сколько эта шашка золотая, что ему поднесут, стоит, да во сколько подаренный кинжал, драгоценными камнями усыпанный, обходится. А начинал год назад с серебряных часов и табакерок. Видать, просто не знает, что теперь с купцов по два-три раза на подарок собираем. И сколько обед этот с петербургским пивом нам станет. Как потом этого купчишку прижмешь, ежели он этими сборами вроде и откупился? И у ревизора того флотского, капитана первого ранга, светлая ему память, одна шашка золотая была, от государя, а у нашего вице-губернатора от подчиненных, от каждого города уездного их теперь столько – эскадрон вооружить можно!
– Сударь мой, так ведь и губернатор есть! – удивился поручик. – Что же вице-губернатор над вами такую власть взял?
– Может и есть, – согласился Мокрецов, – да точно есть! Как не быть? Только мы его видели раз или два за все время. Как назначили, всё в Петербурге сидит. Сидит в столице, караулит, чтобы место не отняли. Вдруг кто-нибудь при дворе его подсидеть захочет? А он тут как тут, и сразу к государю! Или скучно ему здесь. У нас ведь глушь!
Зато в Бога верует, не то, что некоторые сейчас, а серьезно, по-настоящему! Богомолен. Было раз, приезжал, тогда в каждом городе его с колокольным звоном встречали, священники, все в облачении, молебен служили. Очень хороший человек его превосходительство. Государь ведь другого не поставит, просто он оттуда, из Петербурга, не знает, какие здесь без него безобразия творятся.
За дверью с хрустальным звоном что-то разбилось.
Мокрецов выглянул и присвистнул.
– Засиделись мы с тобой, кажется, подъезжают!
У главного входа остановились коляски, с шумом высаживались гости. Генерала по ковровой дорожке под руки вели к распахнутым дверям. И поручик с титулярным советником, схватив шинели, побежали прочь через кухню. Фигура уездного масштаба титулярный советник Мокрецов бежал впереди, поручик ковылял следом, неловко припадая на больную ногу.
из повести Андрея Макарова "Дорога на Моздок http://artofwar.ru/m/makarow_a_w/text_0990-1.shtml