"Буддийский храм в столице России, это само по себе забавно. Где Россия, и где буддизм? Вещи не совместные", - Думал Евсей Дорофеевич, вертя в руке визитку настоятеля питерского дацана. Да так ли уж несовместные, господин Козлов?
Отрывок из книги Ю_ШУТОВОЙ "Дао Евсея Козлова".
Визитку, врученную мне господином Грошевым, хотел сунуть в жестянку из-под ландрина, куда складываю все подобные карточки. Видать, был не слишком аккуратен, задумался, коробка и все ее содержимое полетело на пол. Стал собирать. Вот последние: канареечный заводчик, сам Карбасов, и — кто это? — настоятель дацана Агван Лобсан Доржиев, тот маленький человечек в шубе и с «монгольским» лицом. Ночь, мороз, мы с Птушкой в авто, «Приходите, вам будет интересно, мы принимаем всех». И я вдруг подумал, а что, может и впрямь интересно окажется. Поехать, посмотреть дацан. Выкинуть из головы не слишком приятное приглашение в шпики.
Буддийский храм в столице России, это само по себе забавно. Где Россия, и где буддизм? Вещи не совместные.
На часах — начало третьего. Насколько я помню, хурал там в три, могу успеть. И я как-то завошкался, заторопился, словно успеть к началу службы очень важно, словно могу пропустить что-то значительное. Я даже телефонировал в гараж и вызвал таксомотор. И вот уже еду.
* * *
Не ожидал, что посещение дацана произведет на меня такое впечатление. Поехал туда чуть ли не как в цирковой шатер на ярмарке, глянуть на диковинку. А вернулся домой в состоянии «легкой раздумчивости» (не помню, где вычитал эту фразу). Добравшись туда, отпустил таксомотор и стоял в воротах, разглядывая гранитное мощное сооружение с запрокинутыми вовнутрь стенами. На площадке перед входом — красные молитвенные барабанчики.
Стоял, думал, стоит ли заходить или ну его совсем, только буддизма мне и не хватало. Вдруг услышал позади:
— Дозвольте пройти.
Смотрю, за мной стоит господин лет эдак за пятьдесят в шинели с полковничьими погонами. Его раскидистые усы забавно шевелятся, когда он говорит. В правой руке — увесистый баул. Я посторонился. Пройдя, полковник обернулся ко мне:
— Вы в дацан? Ежели угодно, пойдемте вместе.
Это-то все и решило. Так я бы, скорее всего, все-таки ушел, а тут приглашение. Я кивнул и пошел вслед за своим неожиданным компаньоном. Поднялись по каменным ступеням, тут он пропустил меня вперед. Я потянул высокую створку двери на себя, она едва поддалась.
— Тяните, тяните, путь к Будде требует усилий.
Когда вошли внутрь, я решил представиться. Говорю:
— Козлов Евсей Дорофеевич.
А он мне в ответ:
— Козлов Петр Кузьмич[1].
Вот ведь как забавно получилось.
Мы вошли в зал, высокий потолок поддерживают стройные красные колонны, сквозь стеклянные квадратные плиты потолка, украшенные зеленым узором, падает неяркий рассеянный свет, золотит большую статую сидящего Будды. Перед ним на шелковой, сшитой из разноцветных квадратиков, скатерти расставлены святыни. По краям — масса разноцветных шелковых флажков. За колоннами — простые скамьи для публики. Сидит с десяток, кажется, человек. Мы прошли туда же.
Служба уже шла. За низкими столиками в центре зала сидело семеро монахов в бордовых рясах или как там этот наряд у них называется. Перед одним на столе лежали медные тарелки, как бывают в оркестре, перед другим — диковинного вида труба, извилистая, будто толстая змея, широко раззявившая пасть, а перед тем, что сидел с краю — большой барабан. Дальше всего от входа и, соответственно, ближе к Будде, сидел мой знакомец, настоятель дацана. Низким горловым голосом он быстро-быстро говорил что-то на тибетском языке. Понять я ничего, конечно, не мог. Для меня это звучало следующим образом: «Бла-бла-бла–а-а-ы-ы-бла-бла-бла-а-а-а…». Когда он останавливался на короткое мгновение, только сглотнуть или вдохнуть, становилось слышно, как монахи вторят ему негромким хором: «А-а-а-о-о-о…». Казалось они просто выпевают звуки без всякого смысла, но нет, перед каждым на столе лежали бумажки с текстами, и периодически бумажки эти менялись. Я сидел, смотрел по сторонам, стараясь особо при этом не вертеть головой, не удобно все-таки, и чувствовал, как этот голос вибрирует у меня в мозгу, в теле, как я весь начинаю вибрировать вместе с ним.
Минут через пять я сам превратился в этот голос, перестал чувствовать что-либо кроме него. И вдруг, «БА-БАМ-М-М!», ударили тарелки. Я подскочил от неожиданности. Нестройно задудело, глухо возроптал барабан. И снова горловое «бла-бла-бла–а-а-ы-ы-бла-бла-бла-а-а-а», и снова отзвуком «а-а-а-о-о-о». Еще одна грохочущая вставка, затем более понятное для меня: монахи затянули «ом-ма-ни-па-дмэхум» («о, ты, Сокровище на лотосе», обращение к Будде), и опять вибрирующее в воздухе «бла-бла-а-а-ы-ы…»
Так продолжалось с полчаса, а потом все закончилось. Ничем примечательным, никаким апофеозом. Просто закончили выпевать, поднялись и стали выходить в двери. Сидевшие поднялись и пошли к «алтарю», где кланялись, приложив сложенные ладони сначала ко лбу, затем ко рту и к груди, выкладывали на специальные столы подношения, кто — молоко в крынках, кто кульки с крупой, а кто и монеты.
Я было решил уходить, полюбопытствовал, пора и честь знать, но тезка мой, Петр Кузьмич, сделал мне еще одно предложение.
— Я собираюсь навестить господина Агвана Лобсана. Хотите составить мне компанию?
Чем было вызвано такое расположение ко мне этого полковника? Он видел меня впервые, ничего не знал обо мне, да и наверняка, чувствовал явное несоответствие мое этому месту, явную мою чужеродность. И то, что движет мною лишь досужее любопытство. Вести какие-либо разговоры с господином настоятелем я не собирался. Как я сам сказал ему при нашей случайной встрече холодной зимней ночью: «В махаянские кружева запутываться не собираюсь». Но ведь и приходить сюда я не собирался. Еще вчера не собирался.
Ладно, буду последовательным: приходить не собирался, а пришел; разговаривать не хотел, а буду. И я ответил:
— Ну коли сумеете объяснить, зачем вам моя компания, то составлю.
Он улыбнулся в свои пышные русые усы:
— Я, знаете ли недавно совсем в столицу вернулся из монгольских степей. Месяц с небольшим как. Отвык несколько от наших русских лиц, простых, вы уж меня простите, лиц, озабоченных чем-то бо̀льшим, нежели тусклая сиюминутность: пропитание, скот, непогода, от глаз, горящих интересом к жизни, любопытных круглых наших глаз. А вам, я вижу, очень любопытно, что вокруг происходит. Правда? Пойдемте, Лобсан нас чаем напоит. Это у него всегдашний обычай после хурала чай пить.
— А вы хорошо знакомы с настоятелем?
— Знакомы. Еще с десятого года. Я тогда вернулся из экспедиции и передал ему письмо и пятьдесят тысяч, пожертвованных Далай-ламой на строительство этого дацана. Так и познакомились.
— Вы встречались с Далай-ламой?
— Да, в Амдо. Он тогда жил там в монастыре Гумбум.
Я был крайне заинтригован. Не каждый день сталкиваешься на улице с человеком, запросто встречавшего Далай-ламу. Если, конечно, передо мной не «Хлестаков».
Мы поднялись на второй этаж, мой спутник уверенно вошел в одну из одинаковых красных дверей, и мы оказались, видимо, в личной комнате настоятеля. Он сидел у небольшого столика с витыми золочеными ножками. Перед ним на украшенной маркетри столешнице — два чайничка, один маленький совсем, черный, по-моему чугунный, второй побольше, такой же черный, и две малюсенькие пиалушечки-чашечки. Ширээтэ-лама поднялся, сложив руки перед грудью, коротко поклонился сначала моему спутнику, затем мне. К моему удивлению полковник, поставив свой баул на пол, ответил ему таким же поклоном.
Затем господин Доржиев широким жестом повел в сторону накрытого столика:
— День добрый, Петр Кузьмич. Давно мы с вами не видались. Прошу вас покорно чаю… И вас прошу, видел вас во время хурала, Евсей Дорофеевич. Но, признаться хочу, не думал, что посетите меня.
Он хлопнул в ладоши, вошел мальчик лет тринадцати, черный ежик волос на голове, оттопыренные уши, в желтой одежде, видимо, ученик, поставил на столик поднос. На нем были немудрящие закуски: мед, какие-то, судя по виду, чуть ли не солдатские галеты и еще одна крохотная чайная чашечка.
Надо же, этот человек, видевши меня лишь единожды в темном нутре автомобиля, запомнил и мое лицо, и даже мое имя.
Потом мы расселись на стульях с затейливыми резными спинками, высокими и неудобными, вкруг этого маленького столика, пили чай из рассчитанных на один глоток чашечек, на дне каждой из которых был свой иероглиф, красный на зеленом фоне. Мальчик наливал кипяток в самый маленький чайничек, там была заварка, затем с этой заварки, дав настояться минуту, сливал чай в чайник побольше. Оттуда мы разливали по чашечкам. Настоящая китайская церемония. Надо будет рассказать об этом Ксении, может быть к английскому файв-о-клоку она добавит и восточный вариант. А что? Отодвинем стол к стене, сами босыми усядемся на коленях перед низенькими скамеечками. Она будет заваривать чай и подавать нам с поклоном чашечки, мы с поклоном же будем принимать. Хорошо бы еще всем соответственно одеться, кимоно, хакама, косодэ[2]… Павлуша играл бы нам на сямисэне. Я бы зачитывал избранные места из Лао Цзы, а остальные бы почтительно внимали.
Чаепитие наше продлилось немногим более получаса. Разговаривали в основном полковник и настоятель, я же едва вставил в беседу пару слов. Полковник раскрыл свой баул и вытащил оттуда пару книг, передал Доржиеву. Книги были явно очень старые, каждая была упакована в красный шелковый мешочек. Настоятель бережно доставал каждую, гладил руками, что-то бормотал, не знаю, может на тибетском, может на бурятском. Я уже понял, что это очень образованный в своем роде человек, помимо своего родного, он знает тибетский и русский языки, а может и другие еще. А потом из баула была извлечена небольшая, не выше локтя, статуэтка. Маленькая, но видно, что тяжелая, каменная. Это было какое-то божество. Очень страшное синее, но уже слинявшее от старости, клыкастое лицо, огромное количество рук. Некоторые конечности, две или три, правда, утратились, были отбиты. Он поставил это страшилище на стол. Доржиев смотрел на него с благоговением:
— Калачакра… Откуда у вас, Петр Кузьмич… Это настоящая святыня… Он такой древний. Мне кажется сам Будда Шакьямуни держал его в руках…
— Ну, Будда вряд ли. Но вы правы, он очень древний. Ему, почитай, верная тысяча лет. Помните, когда я вернулся из прошлой экспедиции, когда я еще передал вам послание вашего ученика Далай-ламы? Я тогда говорил вам, что мы нашли в Гоби мертвый город.
— Да. Хара-хото.
— Именно. Город Хара-хото. Этот Калачакра оттуда. Это подарок дацану от Русского Географического Общества. Скоро Дуйнхор-хурал[3].
— Да, праздник Калачакры. Ваши подарки как всегда своевременны.
Полковник разговаривал с настоятелем дацана как со старым другом, расспрашивал, как идут дела в храме. Оказалось, не слишком хорошо. Монашеская община живет за счет подаяний. А какие подаяния может она получить здесь за тысячи верст от буддийского ареала. Конечно, буддизм нынче в моде, как всякая экзотика, и в Петрограде есть богатые люди, придерживающиеся этого вероисповедания, Бадмаев, князь Тундутов, были названы еще несколько имен, но кто кроме них готов жертвовать на содержание храма и монастыря, да еще и типографии в придачу. И хотя монахов было совсем мало, десятка полтора, но и им нужна была пища каждый день, нужны дрова, керосин, да много чего нужно. А в военное время каждый вопрос превращается в проблему. Да и сам монастырь, как я понял был на нелегальном положении. Монахи жили в личном доме Доржиева, хотя власти не давали на то разрешения. Некоторые монахи уже уехали обратно в Бурятию, другие были близки к этому.
Храм, великолепный с точки зрения архитектуры, богато украшенный, открылся всего три года назад, а официально вообще в прошлом только году, в его алтаре сидит Будда, подаренный королем Сиама, и пожалуйста, служители его потихоньку начинают разбредаться.
На прощание господин Доржиев предложил мне прочесть одну книгу. Он достал ее из низенького резного шкафчика. Она была современной, печатной, но тоже была упакована в красный мешочек.
— Это Дзанлундо, Сутра о мудрости и глупости. Мы напечатали перевод на русский язык в нашей типографии. Почитайте.
Я ответил, что знаю об этой книге, читал в научном журнале (в одном из тех, что брал в Публичной библиотеке, когда увлекался восточными штудиями), собраны в ней джатаки, предания, будто бы самим Буддой Гаутамой рассказанные своим ученикам. Правда, то, что она переведена на русский, мне было не известно. Оказывается, совсем недавно переведена, можно сказать, только что. Перевел ее глава российской Сангхи Бандидо Хамба-лама Даши Итигелов. И я уже не удивился, услышав, что тезка мой, полковник Козлов знаком и с ним тоже.
— Во многом знании — много печали. Читайте с легким сердцем, — напутствовал меня настоятель, мимоходом процитировав Екклезиаста.
Книгу я взял, отказать было бы совсем не вежливо. Но читать не собираюсь. И думаю, что дадена она мне лишь затем, чтоб был у меня повод еще раз прийти в буддийский храм. Господин Лобсан — ловец человеков.
[1] П.К. Козлов (1863 – 1935), опять же, личность историческая – путешественник, ученик Н.М. Пржевальского. Географ, этнограф, археолог, исследователь Монголии, Тибета, северо-западного Китая.
[2] Японские шмотки. Евсей Дорофеевич все смешал в одном флаконе: сам пьет чай по-китайски, а устроить хочет японскую церемонию. Как говорится, «смешать, но не взбалтывать».
[3] Дуйнхор-хурал – буддийский праздник, связанный с началом проповеди Буддой учения Калачакра-тантра (Колесо времени). Главная цель учения – достижение Просветления. Празднуют три дня с 14-го на 16-ый день третьего лунного месяца, обычно это приходится на апрель-май.
Полный текст книги можно найти на ЛитРес.
Васможет заинтересовать на Дзен:
Могу поспорить, вы еще не все видели в Питере. Зайдите в Дацан, туда пускают всех
Успеть свалить из города, пока не опустили шлагбаум
Короткий век "Бродячей собаки"
Можно обсудить эт у или любую другую тему в чате.