.

Живым больно быть.

Это видеть в баре знакомую спину, и уже тело само шагает вперёд, чтобы обнять сзади и чмокнуть в душистую макушку, но вместо этого ты останавливаешься, медленно проходишь мимо и молча смотришь в глаза, потому что слов уже не осталось, всё перегорело и высохло. И дышишь осторожно, чтобы наждачная бумага не так сильно тёрла рёбра изнутри. И в этот момент ты жива, жива остро, насколько это вообще возможно.

Это нервно наматывать километры по городу, прокручивая, как ты подвела близких, отняла сама у своего будущего минимум год и понятия не иметь, как выбираться из той жопы, в которую сама же влезла. И ты жива, жгуче жива в этом стыде.

Это ёрзать, не зная, куда деть руки, сидя рядом с любимым человеком. Ему сейчас непросто, он сейчас идёт свой путь, неровный, неблизкий и не твой — не твоя это война. И сидишь в своей беспомощности, злишься. И жива, жива свирепо, сидишь и рычишь от бессилия.

Это разговаривать, и между вами всё вежливо, доброжелательно, прилично, этикетно — взрослые же люди, право слово. А сама помнишь, как могла запросто подойти и носом в ямку между ключиц уткнуться — она как раз по росту тебе была. И ты жива в этой грусти, ласке, нежности недосказанной, невыраженной.

Нахер мне всё это надо, а? Выключи, пригаси, нарасти броню. Отними это всё у меня, дай развидеть. Пожалуйста. 

Я сегодня сидела у реки, чувствуя локтем тепло тела той, кого называю другом. Мы говорили, хрустели сахарными ранетками, думали каждая о своём, зябко кутались в свитера ("слушай, за неделю похолодало, на прошлых выходных ночью в майках гуляли, и было норм, да?").

У меня не было ответа на вопрос — нахер всё это надо. Мы просто сидели рядом, щурясь от бликующей воды и солнца. Уставшие, тихие, уязвимые, сырые, простые. Живые.

Я взяла плед на нас двоих, а она угостила меня кофе. Просто потому, что это то, что делает нас людьми.

Я понимала: порядок вещей таков, что первое и второе идут в комплекте, они неразделимы, связаны и сообщены.

Я честно и смело внутренне с этим соглашалась.