Холодная чистая вода, горы на другом берегу. Верблюды идут вверх от водопоя по сыпучему песку, синяя высота неба, дюны уходят вдаль.
«Старик, ты же не будешь пытаться меня поить своим чаем, правда? Может, ты все таки поймешь меня и не будешь подавать мне пиалу с мутной, белесой, пахнущей буквально всем, что не вкусно, жидкостью, а?»
Старик улыбается. Пиала сейчас будет. Рядом с ним, на полу гырха, лежал здоровенный брикет зеленого китайского чая. От него нужно откалывать куски щипцами или молотком, варить, добавляя весь набор «даров природы» от кумыса до трав и кореньев. Для европейца такой чай почти смерть. Но если бы я много лет постоянно не отбрыкивался от предложений попробовать парной кумыс, то привык бы, наверное. А так… Соленый еще, зараза!
Вода в конце июня позволяет купаться только здешним привычным детям. Может, к августу будет потеплее? Захочешь помыться, зайдешь по колено — и через минуту не чувствуешь ступней. Зачерпываешь верхний тепленький слой, смотришь на отражение неба и гор. Какая-то рыбка плавает у ног.
Такими были для меня монгольские озера. Хотя нет, не только! Камни, грязный от навоза песок по берегам, мычащая скотина, сплошной ковер из комаров шириной в два метра у воды, местные и туристы загаживают пикниками все подряд. Так тоже возможно.
С водой в пустыне вообще очень по-разному. Если смотреть на старые карты генштаба, то можно подумать, что вокруг сплошные колодцы! Когда-то это и могло быть так, колхозы! Вот только сейчас местные поддерживают в нормальном состоянии лишь те из источников, что либо жизненно важны для стойбищ и скотины, либо считаются священным местом и возле них стоит пусть крошечный, но храмик. Остальное давно ушло в песок. В деревнях бурят скважины, ставят будку с электромотором — и можно, щелкнув выключателем на стене, набрать из шланга вполне приличной воды. Я, правда, стараюсь ее не пить и использую максимум для готовки. Она везде разная, может быть великолепной или просто невкусной, может содержать что-то вредное, к чему местные привыкли. Мне эта лотерея давно надоела, и я пью из бутылок.
Хэрмэн цав, Алтай, Ховд, Кош-агач.
На российской части погранперехода меня встречала тётечка, полудохлой уставшей курицей сидящая на табуретке возле шлагбаума.
«Где были?» — тяжело снявшись с насеста, спросила она тоном учительницы младших классов.
«???... Везде, в общем-то...» — ответил озадаченный «школьник».
«В пустыню ездили?»
«А как же! Вот, месяц ползу уже!» — честно ответило дитя.
Урок становился интересным.
«Та-а-ак… — оживилась мадам. — Суслики или другие животные кусали? Воду из колодцев местных пили?»
Мне даже стало её немного жалко. Вот засадили человека за гиблую работу на старости лет:
«Не-е-е, я эту историю знаю, можете не беспокоится! Меня никто никогда не кусал, вода у меня из бутылок и вообще, я сам та еще чума».
Смерив меня взглядом через очки, санэпидемстанция смягчилась.
«Ну ладно. А то ездят в Гоби, пытаются ловить всякое, а потом холеру везут. Нечего там делать! Проезжайте».
Стало даже интересно, что она будет делать, если заподозрит, что кусали-таки?
Мурен, Хамтлаг, Иркутск.
Вид на гостиничный потолок напоминал незабвенные кадры из Apocalypse now. Бутылка Jack Daniels стояла рядом на столике, а вместо вентилятора крутился мой мозг. Пространство покачивалось вокруг, хотя из бутылки не было выпито пока ни грамма. Пить и не нужно! Ничто лучше не разрушает твое сознание, как полтора непрерывных месяца на монгольских дорогах. Усталость от дерганной езды наваливается и раньше, но с этого времени она заполняет тебя окончательно. Повстречавшиеся днем раньше туристы из Иркутска вопросом, вся ли дорога до Улан-Гома такая, вызвали злую усмешку и ответ, что других здесь почти и не будет. Тяжелый грунт.
К тому времени стук вырванного с мясом из нижнего рычага уха амортизатора уже напоминал о себе скорой сваркой, а сами амортизаторы признаков жизни не подавали совсем.
Хубсугул — маленький аккуратный Байкал, прекрасное место для пионерлагерей, ловли рыбы с лодки, прогулок по лесам и черт знает чего, чем еще занимаются люди на отдыхе. И совершенно непонятного мне. Проехав эти 22000 километров, могу лишь еще раз повторить про себя: «Я никогда не уезжал из пустыни, ее небо и земля мне ближе всех цивилизаций мира».
Память — это пазл из недодуманного, недосказанного, непрочувствованного. Никогда не знаешь, что же будет действительно важно внутри. Можешь только ездить, жить и ждать, когда один-единственный кусочек ляжет в точно отведенное для него место и еще одна из картин мира станет для тебя полной и законченной. Теперь она будет с тобой всегда, храниться в твоей памяти, направлять тебя и твою мысль, жизнь, захочешь ты того или нет.
Можно пролистать через себя сотни туристических мест очень известных, оцененных всеми, с тысячей отзывов и лайков «О, как здесь круто» — и ничего. Интересно, но не важно! Просто ничто. А потом ехать, думать о своем, и вдруг — «Вот оно!» Ты смотришь, изо всех сил пытаешься осознать и запомнить, сохранить… Едешь дальше, живешь дальше. А оно оказывается с тобой. И много после, обдумав, как же часто ты его вспоминаешь, сколько раз оно стояло под закрытыми веками, понять, что это и был тот кусочек! И что-то в твоей голове тогда сложилось и ожило. И заняло свое место.