Шла первая половина девяностых. В моей большой деревне с семитысячным населением процветала преступность (одного связанного с криминалом человека даже застрелили и сожгли в машине). Когда я учился в 9-10 классах, нашу школу терроризировали бывшие ученики из числа трудных — приходили компаниями и издевались над детьми, били их, отнимали деньги и вещи, а учителя (и даже директор) делали вид, что не замечают бесчинствующих посторонних.
Нравы моих ровесников были сформированы бандитскими фильмами: часто случались драки, избиения заведомо более сильными более слабых, пацаны хвастались друг другу всякими кастетами, нунчаками и прочими изделиями боевого назначения, были у нас и своего рода «авторитеты» (кто посильнее, поагрессивнее), и «опущенные» (объекты постоянных унижений, рукоприкладства, принуждаемые к выполнению различных поручений в духе «принеси-подай», а один такой даже подвергся сексуальному насилию, дело дошло до милиции, но чем закончилось, не знаю).
Я выделялся среди сверстников большим ростом, они меня уважали и побаивались (обижать никого особо не обижал, просто все знали, что могу дать серьезный отпор, и не лезли на рожон). Однако такие внешние данные и репутация служили мне и плохую службу: из-за них я часто становился мишенью для донимавшей школу шпаны, которая видела во мне достойного и все же более слабого, а значит неопасного противника, за счет которого можно успешно самоутвердиться.
Одно время хулиганы стали слишком уж на меня наседать, и после очередной неравной стычки я положил в сумку вместе с книжками и тетрадками молоток, решив, что если еще раз полезут, то покрошу головы. Но они не полезли: то ли почувствовали, что их ожидает, то ли к тому моменту утратили интерес ко мне, то ли судьба меня хранила от непоправимого. После я еще некоторое время носил с собой то полуторакилограммовую гантельку (купили мне в младшешкольном возрасте), то охотничий нож, однако, к счастью, пустить их в ход так и не довелось, хулиганье меня больше не трогало.
К выпускному классу стало спокойнее, наши обидчики исчезли из поля зрения, в школу теперь приходили какие-то приличные и серьезные юноши, и не с целью террора, а к девушкам, и с нами, пацанами, они дружески общались.
Тем не менее довольно-таки кошмарную атмосферу предыдущих лет я не забывал и по идейным соображениям собирался после школы поступать в Академию МВД, чтобы нещадно карать преступников. Однако от этого намерения пришлось отказаться уже после визита в РОВД с целью оформления документов на поступление: замполит сообщил мне, кроме всего прочего, что придется сдавать экзамен по математике и что конкурс в академию большой, — и в результате я не стал даже пробовать, т.к. с математикой совсем не дружил (в выпускном классе за последнюю четверть мне поставили двойку, за год и в аттестат — тройку, и учительница при этом отпустила такой совершенно справедливый комментарий: «Три ставим, ноль в уме»).
Подался я на филфак, окончил его с отличием, отказался от предложенной мне аспирантуры, немного поучительствовал в школе и сбежал от показухи, формализма и однообразия в журналистику, где пребываю до сих пор. В общем, можно сказать, выбился в люди. А мог ведь пойти по наклонной: укокошил бы тогда, будучи школьником, кого-нибудь — и либо сел бы в тюрьму, либо избежал ее, но благодаря такому своему поступку стал бы популярным среди местных малолетних криминальных элементов, и засосала бы меня, как поется в песне, опасная трясина.