Поесть бы. А нечего... Жена уж лет семь как ушла. С тех пор в холодильник и не заглядывал. Пост!
А так.... Рёбра чешутся — завшивел! Вроде и турбулентность кругом, птицы жалуются, а у меня — штиль! Хрен поймёшь этих пернатых. Мне бы в идеологию куда-нибудь или в канаву… Так по жизни нигде и не пригодился. Иной раз подумаешь о подобном — всплакнёшь. А когда и рассмеёшься. Смех и слёзы — состояния редко в чём между собой противоположные.
Лежу, трубу соседа своего, Ильи Викторовича Чудова, слушаю. Каждый день играет, умирать не хочет. К врачам пойдёт — те снимок ему сделают, плечами пожмут, удивятся. Мол, по всем медицинским расчетам давно уже умереть должен был, ан нет — всё живёт, репетирует.
Не всем понятен, особенно если с утра на балкон выйдет. Зальётся ополоумевшим журавлём его труба — люди головы из окон высунут, матерятся.
— Чтоб ты издох! — кричат. — Поспать бы дал!
— Скоро и издохну! Тогда все и отоспимся! — спокойно ответит и дальше себе играет.
Ту-тру-ду-ду-ди-ту-ду!
Но мне не мешает. У меня голова своим занята, персональным. Картина в ней, ничем с реальностью не связанная.
Так и вижу перед собой: лакей старый, провинившийся, в глубоком поклоне прочь от разгневанного хозяина пятится. Дверь задом своим открывает и исчезает в тёмном жерле коридора. Балясины тенями видны. Стало быть — лестница! А затем уж, через несколько секунд, грохот такой слышится, будто едва он на лестнице этой не упал. А может, и упал — точно не разберёшь! И вот хозяин смеётся — громко, с переливами. Не видно его совсем, но ведь смеётся. Аж надрывается...
А мне не до смеху. Потому что я этот лакей. Я, собственной персоной. Всегда понимаю, что это я.
И вот к чему бы это такая дурость в голове, ничем от реальности неотличима?
А бывает встрепенёшься, ощутив эту самую реальность, повяжешь снегиря галстука себе на шею, к работодателю потенциальному сходишь. Ради реальности, ради совести, ради чего-то ещё. А там уж как повезёт. Страшно, на самом деле, когда твоя совесть и что-то ещё только с везением и связана. Словом, редко работаю. Почти и вообще никогда.
Вот бы лакеем всю жизнь отслужить! Наблюдать, как чужое богатство через годы пеною переливается, дети барские в благополучии живут, на пианино играть учатся.
Динь-динь-динь-да-да-да!
Половина третьего. Скоро Иосиф приедет.
Собак своих на балкон выпустил — пусть посрут!
Причесался.
Вот и Иосиф приехал. Сигналит со двора, чтобы я спускался. Никогда в апартаменты мои не заходит. То ли собак боится, то ли с изнанкой души моей встретиться. Тут и вправду не многие выживут. Хотя и календарь в прихожей на стене висит. Православный. На этот год календарь.
Вышел к лифту. Соседка снизу поджидает, Танюха.
Совсем опухла лицом, посинела мыслями. Руки, зубы колотятся. Власть нашу поддерживает, президента братом своим называет. Говорит, что всё он правильно делает. Мол, так и надо! Не только голос, но и душу за него отдать готова. Правда, и ко мне неравнодушна. Недавно ещё, лет пять назад, даже соблазнить пыталась.
А соблазняла, ну, как умела — юбку задрав, показала даже раздавленную ворону своей пизды. Так, без оков, в истинном бессловесном порыве. Как правду, на несколько демократических десятилетий обосновавшуюся в её теле.
Ну я и загорелся слегка, дёснами любовь учуяв. Но остыл быстро. Осёкся. Демократия недолго жить способна — чего уж тогда из себя счастливого человека корчить? Такое даже по «Евроньюс» не покажут.
Пост, опять же...
— Виталик, может, еды мне купишь? — Танюха спрашивает.
Халату её теперь и скрывать особо нечего.
— Может, и куплю! — отвечаю.
Иногда и вправду покупаю. Так, неизвестно отчего. Людям всем помогать надо, а особенно тем, которым уже ничего не поможет.
Иосиф в машине сидит, как бурак, с воробьём смешанный.
— Привет! Чего не поднялся? — пытаюсь выдернуть его из зеркала заднего вида.
— Воняет у тебя там!
— Это собаки!
Ничего не отвечает.
— Ну, куда сегодня поедем? — спрашиваю, к безопасности себя ремнем пристегнув.
— В Крыжовники! Там, у фермы — целые горы!
Горы — это металлолом. Очень тяжелая субстанция общего прошлого, с которой денег на частное будущее можно заработать даже запросто, если только место и цену людской предприимчивости знать.
Мы обычно сдаём в пункте на Якубовского 58. Там бомжей много промышляет, и поэтому мы в тех краях — что-то вроде благородных пиратов, авианосцем моря рассекающих. Ну это если со стороны всё тех же бомжей, конечно, смотреть. А приёмщикам — тем всё равно. По таксе ведь работают. Даже стеклобой берут.
Вот им Иосиф всегда при встрече улыбается. Между зубов передних у него щели порядочные. На счет дальних — не знаю. В рот ему особо не заглядывал.
Прицеп на ямах громыхает, литавры бортов сотрясая.
Бздымщь! Гздэ-э-э-э-эньг!
Едем.
До Крыжовников недалеко — двадцать минут асфальта под ногами.
Дачный посёлок старой закалки, первой четверти развитого капитализма. Равнинная местность, природа мясистая, яблони, берёзы — голая белизна, не по-человечески искренняя и чистая. А вот заборы уже цивилизованные — у каждого свой, разного окраса, разной степени кривизны, высоты и направленности. Жестяные, кирпичные, деревянные. Флюгера! Аисты, из покрышек и дисков автомобильных вымастеренные. Куда хуже моих собак. Ничего Иосиф в запахах не понимает! Да и его не всегда понять получается.
Костюм у него дома в шкафу висит, загодя для смерти купленный. «Ну а как женится кто, то и на свадьбу одеть можно!» — объяснял как-то.
Но единственный сын Иосифа женился уже давно. Самодостаточный вылепился, не в последнюю очередь оттого, что военный. В Курасовщине служит, на плацу солдатам устав кричит.
Кру-у-у-у-у-у-гом!
Подкармливает Иосиф меня своим бизнесом. По старой памяти и школьным годам. Но сам железо не таскает. Следовательно, уважать мне его особо не за что. Раньше он ларьки содержал. Бросил, когда экономика на рельсы государственные встала. Всё своё сразу как бы и не своим сделалось.
Хорошо помню те времена. Супруга моя арбузы именно в тот период покупать перестала. До этого, как в магазин только пойдёт — обязательно с арбузом вернётся. Сидим после, едим. А потом вдруг — хрясь! — и перестала.
— А чего это ты арбузов больше не покупаешь? — помню, спросил её.
— Ты о будущем вообще не думаешь! Не могу больше с тобой жить! — ответила.
Я собак на следующий день в дом принёс, щенков крепколапых. Чем не будущее? Но жены уже дома не было. Так и не вернулась.
Вот и к ферме повернули. Стало быть, Иосиф и вправду на крупный улов рассчитывает. Заранее подходящую свалку надежд своих разведал.
А мне грустно. Сельское не особо люблю. В любых масштабах. Тут уж, на корнях естественных, особенно ощущается, насколько жизнь своя просрана. И даже винить некого. Только одного себя. А себя — не хочется! Да и галстук дома оставил...
— Фу! И воняет же! — говорю, морщась.
— А у тебя дома не воняет разве?
— Так это собаки!
Коровник разваленный — кирпич битый и белый вместо молока и геометрии. В крапиве — балки, плуг и ещё что-то такое, чего вряд ли поднять получится.
— Чего надобно, мужики?
Это двое из-за угла вышли. Работники в комбинезонах заскорузлых. Силос на щеках щетинистых. Точно метан нюхают! И корма заезжим продают. Тут уж наш Шаран с прицепом — надежда для них. Только вряд ли последняя.
— Да вот, металлолома убрать собираемся! — Иосиф бодро из автомобиля выскочил. — Виталька, чего же ты сидишь, супостат?! Принимайся за работу!
Ну не скот ли?!
Хотя вполне и по-лакейски обратился. За подобное можно и простить.
— Э, погодь! Погодь! Это ж колхозное!
Иосиф отступает под напором местных — лица оппонентов суровы и где-то даже жестоки. Той самой жестокостью, с которой люди за правду вступаются, пусть даже самим от этой правды надежды не особенно много остаётся.
Идейные. Значит, на выпивку просить будут...
— Подсобите! А мы в долгу не останемся! — Иосиф подмигнул.
Таков уж Иосиф. Умеет в чужих судьбах разобраться. И глаза выпученные — в самый раз, чтобы подмигивать и мигать.
— Три пузыря! Иначе сторожа Михалыча не задобришь!
— А где он, этот сторож?
— Спит где-то...
Иосиф задумался, в сторону, к говну коровьему на пару метров отошел. Видно, как калькулятор горла своего чешет — прикидывает, выгоден ли курс чужой судьбы к металлолому. Тут уж бензин главное учесть и прочие судьбоносные мелочи.
Но и так понятно, что выгодно. Авианосец уж застоялся. Как бы палубы не прогнили! Волчья стая сомнений вокруг, торпеды носятся. А вдруг в кошелёк угодят?
А я так же в сторону отошел, флаг штанов своих приспустил. Поссу, пока они меж собой там разбираются. Мне ли в подобное встревать? Корни под ногами молчат — и то хорошо!
— Давай! Только быстро! — Иосиф, наконец, рукой махнул.
Начали.
Металл не воняет, если его языком не лизать. Я и не лижу. Так что всё в порядке.
Котлов несколько, прочие железяки. Гвалт окружающего спокойствия. Крапива печётся, как прошлое.
Справились!
Обратно едем. Прицеп молчит.
— Быстро обернулись! — Иосиф удовлетворенно облизывается.
Хоть бы в деньгах не зажался…
В приёмном пункте проволочка случилась. Трансфер. Грузовик впечатляющим захватом орудует. Металл скрежещет. Многое из ненужного в нужное превращает.
Осень. Только сейчас и заметил. Хорошо хоть ранняя.
— Виталька, поспешай!
Ах ты, Господи!
Бух! Бабах! Шшшах!
Очередь за нами нетерпеливая из бомжей собралась. Кто плиту газовую тащит, кто картон, кто прочее. На каталках с колёсиками, словно в жизни у них и не произошло ничего такого особенного.
— А не так-то и много! — Иосиф лбом запотевшим из конторы вышел, бумажки сосисками пальцев пересчитывая. — На, держи! Большего не могу!
На собак и Танюху хватит. Но вообще — обидно!
— До дому подбросить?
Головой помотал ему в ответ. Каждый лакей обязан гордость свою иметь!
Вот ровно с нею в магазин и направляюсь.
Костей собакам взял, да ливерки Танюхе. Пусть пожрут! Вина дешевого в пакет с колбасою сюрпризом вложил, чтобы порадовалась соседка, молодость свою вспомнила.
Себе, правда, ничего не досталось. Да ведь не о том и мыслил.
Танюху и вызванивать не пришлось — сама ждала. Может, и у оконца высматривала. Вот собаки — те вряд ли. Им человек рядом должен быть, иначе — что за чувства?
— Ну че? — Танюха спрашивает.
— Вот, отъедайся! — отвечаю, куль полиэтиленовый протягивая.
— Может, зайдешь? Отблагодарю! — некрасивой улыбкой расплылась.
Халат бюллетенем свободного волеизъявления колыхнулся.
Но не до того.
— Неа! — говорю, по лестнице подымаясь. — С детства ворон сторонюсь. В пять лет ими в самое темечко клюнут был!
— Дурной ты, хотя и добрый!
— А и все собачники такие!
К себе завалился — шум, гам, хвостов виляние. Жрать хотят. И любят! Вот же я вам!
Пакет прямо на пол вывалил, оттуда — колбаса ливерная, вино романтичное.
Перепутал! То-то Танька удивится, пакет раскрыв. Словно бы намёк костями ей какой-то не очень разумный сделал.
И возвратиться на обмен не с чем — у псов колбасы обратно не отнять. Жрут, давятся! Хорошо хоть, надежда у Танюхи осталась. На президента и на то, что у самой под халатом нижними и верхними палатами заседает. Иным людям и подобного для быта вполне достаточно.
А вино теперь себе оставить придется, вечер нежданной романтикой разбавить. О прошлом вспомнить, поскулить немного. Тут уж и собаки поддержат!
Что ж... Стало быть, пост продолжается!
2020
Об авторе
Олег Золотарь, г. Минск. Имеет историческое образование и публикации в различных сетевых журналах.
