Чудесны дни золотой осени, когда сквозь ажурные листья полупрозрачных увядающих клёнов проглядывает безоблачное небо. Однако даже в такие благословенные дни примыкающий к горизонту край неба над Челябинском казался серым от заводской копоти. Это дымил, пыхтел челябинский термосный завод, индустриальный гигант.
И Максим всякий раз с какой-то неимоверной тоскою шёл на свою привычную работу, где он пыхтел какое-то поистине неимоверное количество лет. Несмотря на почётную должность старшего инженера, Максим чувствовал себя бесправным и неприкаянным в сложном многоступенчатом служебно-административном органоне.
К этому были свои причины… Максим вот уже десять лет бился с директором термосного гиганта Олейниковым за усовершенствование конструкций термосов, которым в принципе и должен был заниматься старший инженер. Максим, который успешно возглавлял проектную мастерскую при заводе, предлагал усовершенствовать чуть ли допотопные челябинские термосы по современным европейским образцам. Он тщетно боролся за немецкие фильтры, которые можно было бы остроумно ввести в старые челябинские термосы. Он же предлагал импортировать немецкое устройство по снятию накипи, а также заимствовать у прогрессивных немецких коллег современные технологии по эффективному сохранению нужной температуры жидкости. Остроумный изобретатель, человек с несомненным инженерским талантом, Максим додумывался даже до того, чтобы производить термосы, в которых регулировалась бы температура жидкости по желанию пользователя. Однако Борис Кузьмич Олейников, директор завода, вот уже десять лет оставался безнадёжно глух к инициативам Максима. Своё нежелание что-либо менять в термосном производстве Олейников объяснял в частности тем, что нововведения потребуют импортных закупок, тогда как «выбивать» дополнительные деньги у государства дело неблагодарное (чтобы не сказать вовсе безнадёжное). Поэтому уж лучше оставаться в рамках заводского бюджета, который не позволяет закупать импортное оборудование, и лишнее не выпендриваться, - однообразно хрипел Олейников, давая Максиму понять, что вообще всякая инициатива наказуема.
Последний аргумент был неопровержим, и Максиму оставалось попросту смириться со своим бесправным положением человека, от которого в производстве термосов ничего не зависит. Числясь по бумагам старшим инженером, Максим фактически был низведён на роль техника-консультанта, который должен был буквально вдалбливать начинающим общеизвестные азы производства. Часто случалось так, что Максим болтался на работе и вовсе без дела, однако администрация следила за тем, чтобы Максим отсиживал положенные дни и часы от звонка до звонка. И это в свою очередь утомляло.
Едва ли ни от безысходности Максим продолжал обивать директорские пороги с печально предсказуемым результатом. Однако и сегодня, придя на работу, Максим прямиком направился к Борису Кузьмичу.
Разговор был долгий и, как всегда бесплодный.
- Прекратите свою художественную самодеятельность; займитесь делом! - устало, но от того не менее яростно говорил директор упрямому просителю. - Уже весь завод лихорадит от ваших неумных инициатив, - как раскалённый чайник клокотал Борис Кузьмич.
Наконец, в подтверждение своих слов Олейников затопал ногами. Для Максима это был привычный знак. Всякий раз, когда директор затопает ногами, беседу надо прекращать; иначе могут уволить.
Угроза была не шуточная. Челябинск город дикий, людей с высшим образованием, а тем более с квалификацией Максима в Челябинске немного, но в виду реального дефицита рабочих мест на должность старшего инженера вместо Максима может пролезть любой рукастый пробивной человек. За этим дело не станет. Не успеет Максим и ахнуть, как его место займёт иной из жаждущих заработка. Безработица в Челябинске страшная! И желающие занять место Максима наверняка найдутся.
В понуром настроении Максим поплёлся восвояси. Минуя проходную, он наконец выбрался на улицу и продефилировал к остановке 84-ой маршрутки. Это была последняя остановка, находящаяся буквально на отшибе Челябинска. Водитель в кепочке, ожидая пассажиров, понуро разгадывал кроссворд. Усевшись на одно из последних сидений, Максим, усталый от бесплодного рабочего дня, приготовился задремать, благо дорога была долгая, и сходить Максиму было не скоро. Челябинск большой.
Наконец, водитель в кепочке убрал газету с кроссвордом, и маршрутка понеслась. За окном мелькали всё те же серые виды индустриального Челябинска. Маршрутка, набитая пассажирами, тряслась, подскакивая на поворотах. Рядом с Максимом на кожаном сиденье пристроилась какая-то деревенская бабка с бидонами, и они утомительно гремели.
Максим задумался о своей невесёлой жизни. Брат Колька сидит в тюрьме за пьяную драку; доподлинно известно, что Кольку умело «подставил», подвёл под монастырь менее удачливый коллега по производству и продаже водки. Дело было обстряпано умело, и теперь пойди что-либо докажи! Сплошной мрак…Другой брат Максима, Илья, физически парализован в следствии болезни ног. Вот уже восемь лет Илья лежачий больной. Ему надо помогать деньгами и помогать морально… «А так уж ли далеко ушёл я от братьев со своими утомительными ‘заводскими буднями’? Ведь и мне не позавидуешь», - досадливо думал Максим. Ему вспомнился недавний пожар в механосборочном цехе термосного завода. Пожар по счастью быстро потушили, и никто всерьёз не пострадал. Виновником происшествия был рабочий, по пьяному делу нарушивший технику безопасности, несмотря на тщательный инструктаж со стороны Максима. Однако в заводской стенгазете (несмотря на своё убогое состояние, завод регулярно выпускал стенгазету) появился фельетон на старшего инженера, который де погряз в своих отвлечённых размышлениях и не видит элементарного быта. Фельетон недвусмысленно метил в Максима… И возможно, за его написанием стоял Олейников.
«Я несу свои кресты и сверх того я должен носить передачи в тюрьму Кольке и как-то обхаживать парализованного Илью» - мысленно сетовал Максим.
Меж тем, серое небо над Челябинском, которое проглядывало из окон маршрутки, становилось всё темнее и почему-то напоминало Максиму об аляповатых челябинских термосах, которые с упорством, достойным лучшего применения, продолжает выпускать завод под неизменным руководством Олейникова. «Эти допотопные термосы не соответствуют европейским стандартам, а всё-таки их продолжают производить…».
В плохих мыслях Максим чуть не проехал остановку, хотя путь был долгим. И всё же в последний момент Максим соскочил там, где надо - на остановке «6-ой микрорайон Тугилино».
Максим проследовал далее. Наконец, среди привычно серого жилмассива мелькнула знакомая пятиэтажка. Дома Максима уже поджидала жена Зоя. Существо ясного ума и ладных пропорций, Зоя всё же вносила свет в жизнь Максима.
Отогревшись за чаем, Максим, наконец, обрёл дар речи. Но первая заговорила жена.
- Ну как дела на работе? Опять полаялся с директором? - спросила Зоя, лучась домашним теплом.
- Угу! - односложно пробурчал Максим, мысленно оценивая проницательность жены.
- Борис Кузмич, конечно, дремучий человек и ничего не понимает, Олейников челябинский утюг, но ты всё-таки с ним не ссорься. Иначе тебя выгонят с завода, и нам будет не на что жить, - с расстановкой проговорила Зоя, оправляя наплечный оренбургский платок, расшитый редкими узорами.
Вечерело, а вскоре должен был наступить день Крестовоздвиженья. В этом году он удивительно совпал с воскресеньем, и Максим направился в церковь. Максим, как читатель успел заметить, не был образцом праведности, но именно поэтому считал нужным всё-таки ставить Богу свечку. Всё-таки не забывать о Церкви.
Особенно душа Максима оживала и оттаивала после житейских невзгод, когда в храме начинали петь Херувимскую песнь… «Всякое житейское отложив попечение…», возглашали в церкви и душа Максима уносилось далеко от житейских мелочей. Предыдущая часть церковной службы, чтение Евангелие и литургия оглашенных - всё это постепенно настраивало Максима на молитвенный лад и являлось своего рода трамплином или стартовой площадкой для души, готовой устремиться ввысь. Недостижимо величественный ход Литургии верных, которая начиналась с трогательной Херувимской песни, сегодня ощущался Максимом по-особому: сегодня день повышенной трудности, воздвигают Крест, но в то же время сегодня праздник. «Это свято и непостижимо светскому уму» - думал Максим, лишний раз убеждаясь в том, насколько логика не всесильна, а бытие полно душевно плодотворных противоречий.
Максим внутренне сиял, пока шла Литургия, но вот к проповедям священников, которыми завершались Богослужения, Максим заранее относился немножко настороженно. «Сан пастыря свят, но как человек священник тоже может ошибаться», - грешным делом думал Максим, готовясь услышать очередную проповедь.
После окончания Литургии на амвон вышел священник с окладистой бородой и благообразной внешностью. Священник говорил тихо и благоговейно, Максим не всё мог толком разобрать, однако услышал и утешительные слова. Первые христиане, как объяснял священник, брали на себя немыслимые по нашим временам подвиги, изнуряли себя колоссальными трудами, добровольно истязали свою плоть; современные люди немощны и на аскетические подвиги не способны, но и они могут спастись путём благодушного несения внутренних скорбей, путём смиренного приятия неутешительных обстоятельств.
У Максима словно от сердца отлегло. После слов священника он был готов понести тот ужас, который творится с его братьями Николаем и Ильёй (один в тюрьме, другой парализован). После церковной проповеди Максим был готов внутренне примириться и с подёнщиной на термосном заводе, принять свой Крест. Иные проповеди иных пастырей Максим в мыслях почти кощунственно называл «бесплодным морализированием, далёким от жизни», а в данном случае проповедь несла в себе нечто, не сводящееся просто к сухому поучению.
Однако попутно Максим задумался о том, что означает благодушное приятие скорбей. «Ведь тревожные попечения о братьях или даже мои попечения о термосах не эгоистичны. Почему же я должен их оставить и благодушествовать?» - украдкой думал Максим, всё-таки не уразумев до конца смысл сегодняшней проповеди.
В таких мыслях Максим вернулся домой к Зое, которая проспала Литургию, но зато встречала Максима с постными пирогами и другими постными яствами, подобающими аскетическому празднику. Всё было невероятно вкусное, свежее, превосходно приготовленное.
Конечно, в праздник разрешается и спиртное, - убеждал себя Максим, которому просто надо было успокоиться и расслабиться после рабочей недели.
Выпили. Душевно посидели. Вспомнили Илью и Кольку.
- Чтобы Кольке там хорошо икалось, а разве вся наша жизнь не тюрьма? - неожиданно прорицал Максим.
- Типун тебе на язык! - улыбалась Зоя.
- Ну, тогда за праздник, хоть он и трагичен! - говорил Максим.
- Ура, за праздник, хотя ты вечно всё усложняешь! - вторила Максиму Зоя.
Рюмки сходились с хрустальным звоном. В нём было нечто сладко-томительное, как в дыхании сентября.
У Максима полегчало на душе. «Пусть челябинский завод и дальше производит убогие термосы» - думал Максим, хмелея. Ему вспоминались строки поэта Иосифа Бродского:
Там вдалеке завод дымит, гремит железом,
Не нужным никому, ни пьяным, ни тверезым.
Завтра Максима ждал обычный рабочий день, один из бесконечной череды других рабочих дней, один к одному похожий на другие рабочие дни на челябинском термосном заводе.