– Николай, вы в приметы верите?
– Конечно. Вообще, все артисты очень суеверны. Например, когда работал в театре, все знали, что у меня есть один пунктик: я очень не люблю, когда навстречу идет женщина с пустым ведром. Не раз отчитывал техничек, которые шастали за кулисами с пустыми ведрами. Просил уборщиц положить в ведро тряпочку, да что угодно. И все равно перед каждым спектаклем кто-то обязательно появлялся с пустым ведром. Был забавный случай, когда женщина шла с пустым ведром, но, увидев меня, так растерялась, что ничего не придумала умнее, как сесть в ведро! Она была в возрасте уже, сидит и кудахчет — встать не может. Я понял, что она сидит в ведре, лишь подойдя совсем близко. У меня ведь близорукость.
– Этим летом мы все сидели в самоизоляции, но после открытия границ вы успели немного отдохнуть на море. А какой отдых вам ближе всего, любите жару или может зимний отдых ближе?
– Не люблю зной. Для меня 22 градуса тепла — самая комфортная температура. Либо мороз — минус 25. Зиму обожаю. Летом отдых у меня ассоциируется исключительно с морем. Я, можно сказать, вырос на курорте, в Пицунде. Каждое лето мы останавливались в Доме творчества кинематографистов. Туда со всей страны приезжали артисты, режиссеры. С детьми некоторых из них я до сих пор дружу.
«Теть из телевизора» видел рядом часто. Но для меня они почему-то не были выдающимися людьми. Меня гораздо более потрясали Майя Плисецкая, Галина Уланова. Когда знаете человека только благодаря телеэкрану, возникает ощущение, что вы с ним лично знакомы. Но, встречая его в жизни, поражаетесь несоответствию экранному образу.
– В Плисецкой вас что удивило?
– В жуткие 90-е годы я был молодым артистом Большого театра. Зашел в буфет, а Майя Михайловна сидела там и что-то ела. Тогда почему-то исчезли металлические ножи-вилки и появились пластиковые. Я увидел, как Плисецкая ест из пластиковой тарелочки. Одной вилочкой держит кусочек, а другой — пытается отрезать, потому что не было ножа. Я был так удивлен, что эта великая женщина, которая известна на весь мир, просто зашла в буфет перекусить.
– В передаче у Познера вы признались, что у вас было сложное детство…
– Детство было счастливым до приезда в Москву. С этого времени надо было серьезно учиться. Это уже было не детство. Началась настоящая работа, конкуренция. Одно дело, когда сталкиваешься с подобным в 20 лет. И совсем другое — когда тебе чуть больше десяти. Мироощущение меняется сильно. Мой случай был очень сложным еще и потому, что я оказался «эксклюзивно способным» в балете, что вызывало зависть и, как бы поточнее выразиться, противодействие учащихся. Детей настраивали в основном родители. Я детей не обвиняю.
– Звездной болезнью тогда не захворали?
– Я понял очень быстро, что все равно лучше всех этих детей, вместе взятых. Но звездной болезнью это не назовешь. Ребенка трудно обмануть: он чувствует, нравится публике или нет. Я видел, как у людей менялись лица при виде меня. Не могу сказать, что был смазливый мальчик. По сравнению с грузинскими детьми я обыкновенный. За щечку трепали кого-то другого, но стоило мне в классе вытянуть ногу, все симпатичные дети уходили на двадцатый план. О них больше не вспоминали.