Каждому переводчику знакомо выражение «ложный друг переводчика». Это слова-обманки: видишь их, и кажется, что понимаешь… Особенно коварны близкородственные языки. Услышав слово «олово» от серба, не усомнишься: он имеет в виду олово. На самом деле «олово» по-сербохорватски – это свинец.
Много таких «друзей» и в сочинениях классиков. Верно ли мы понимаем «Онегина»? Откроем первую главу! В восемнадцати строчках – три волчьих ямы.
1) педант
В пятой строфе читаем:
Онегин был, по мненью многих
(Судей решительных и строгих),
Учёный малый, но педант.
Смотрим у Даля, ровесника (и друга) Александра Сергеевича:
Педант… строгий, точный, придирчивый мелочник, требующий соблюденья в деле внешностей, околичности, порядка.
Примерно то же мы найдем и в современных словарях. В том же значении употребляем это слово мы. Однако…
Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка…
Постойте, можно ли назвать Онегина педантом? Он-то здесь при чем?
В «Словаре Пушкина» педант – это:
«человек, выставляющий напоказ свои здания, свою ученость, с апломбом судящий обо всем».
Вот, все становится на свои места! Значение слова изменилось уже к середине XIX века.
2) Эпиграмма
Дочитываем эту же строфу:
С учёным видом знатока
Хранить молчанье в важном споре
И возбуждать улыбку дам
Огнём нежданных эпиграмм.
Онегин – поэт? Способный сочинять экспромтом, остроумно и красиво, эпиграммы? Автор «Онегина» это умел, но его персонаж?.. Занятная деталь! Только она не вяжется с романом! Через пятнадцать строчек мы читаем:
Высокой страсти не имея
Для звуков жизни не щадить,
Не мог он ямба от хорея,
Как мы ни бились, отличить.
Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита
И был глубокий эконом,
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет…
Что ж, Александр Сергеевич – сам себе противоречит? Его главный герой – то поэт, то не поэт. Автор так долго над текстом работал, но не привел роман в порядок, даже стыдно…
На самом же деле в «Словаре Пушкина» слово эпиграмма имеет еще одно значение:
«Колкое, остроумное замечание, насмешка, острота».
И здесь все становится на свои места!
3) эпиграф
Уф! Пятая строфа Онегина закончилась. Всего четырнадцать строчек – и два подводных камня среди них… Это не значит, что и со следующей, шестой строфой все гладко. Новый подводный камень ждет нас уже в четвертой строке:
Латынь из моды вышла ныне:
Так, если правду вам сказать,
Он знал довольно по-латыне,
Чтоб эпиграфы разбирать,
Вроде бы, все понятно. ЭпигрАф, который может прочитать Онегин – это, очевидно, то же самое, что эпИграф к какой-нибудь книге. Так поймет текст 99,9% современных читателей «Евгения Онегина». Надо ли бегать за примерами? Сам Пушкин к следующей главе «Онегина» предпосылает эпиграф из Горация:
O rus!
И сам же его переводит с латыни:
«О деревня!».
Ведь все-таки
Латынь из моды вышла ныне
Но если эпиграф дается в книге с переводом, то какой смысл мучительно «разбирать» его?
На самом деле Пушкин употребил это слово в исконном древнегреческом значении. По-древнегречески ἐπιγρᾰφή – это «надпись»! Онегин читал латинские надписи на памятниках и надгробиях. Там-то они, как правило, не переводились, и без знания языка нельзя было понять, о чем речь.
Все мои статьи, связанные с Пушкиным и «Евгением Онегиным», можно найти в оглавлении журнала «Нетривиальная история».