Глава 6
У Вовика была пьянка. По крайней мере, во всех окнах горел свет, громыхала музыка, а на балконе курили заметно подвыпившие девицы. «Тем лучше», – подумал я. К тому же, влекомый желанием излить душу, я прихватил с собой бутылку водки. – «Тем лучше. Будем пить, а не разговоры разговаривать».
В подъезде было как всегда темно. Воняло котами и чем-то кислым. Наверняка опять сосед Вовика сверху или кто-то из его друзей. Повадились, уроды, в подъезде гадить. То обоссут все, то обрыгают, а один раз даже насрали посреди лестничной площадки. Уже все уборщицы от них поотказывались. Вовик алкашей терпеть не может. Ненавидит их лютой ненавистью. Соседа своего мордует каждый раз при встрече. Хорошо мордует, основательно. Как он его еще не прибил? А ведь за такую мразь и посадить могут. Нет, чтобы их отстреливать вместо бродячих собак.
Дождавшись паузы между песнями, я забарабанил ногами в дверь (звонка у него не было).
– А, это ты? – Вовик был заметно пьян. – Заходи. Пить будешь?
– Буду. Держи, – я протянул ему бутылку.
Немного подумав, или, как любят говорить военные, оценив обстановку, я решил не разуваться. Погода была сухой, а на полу у Вовика был давно мечтающий о мытье линолеум со следами пепла, вина, пива, салата и еще черти чего.
Как всегда у Вовика был фуршет. Жил Вовик один, готовить терпеть не мог, питался в забегаловках или у друзей. Иногда ходил к матери… Все давно уже поняли, что к нему надо приходить, предварительно плотно покушав, потому что кроме орешков, чипсов, бутербродов с подозрительной колбасой и иной малосъедобной ерундой, у него ничего не было. Зато выпивки всегда было море.
Я навел себе водки с тоником, предварительно вымыв стакан. Теперь надо было где-то устроиться так, чтобы меньше бросаться в глаза. Словно бы специально для меня в укромном уголке пустовало вполне подходящее кресло, где я и разместился, прихватив с собой нужные бутылки.
Публика была разношерстной. Несколько подростков, одетых, как пародия на бруклинских негров, изрядно пьяный субъект в костюме и при галстуке, пара наших общих приятелей и, конечно же, девочки наилегчайшего поведения, но бесплатные. Вовик предпочитал блядей.
– Ты чего такой? – спросил Вовик.
– Меня Мага бросила.
– Как?
– Вот так.
– Ни хрена себе! Чего это она?
– Понятия не имею. Она так и не смогла толком ничего объяснить.
– У вас же вроде любовь была?
– Почему была?
– Так какого…
– Не знаю. Я ничего не знаю. Сначала жена, теперь Мага…
– Может, это у тебя кармическое?
– Хуическое! – выругался я.
– Я сейчас, – сказал Вовик и исчез в туалете, оставив мне внушительную пятку.
Меня как-то сразу прибило к земле. Я хотел умереть, покончить с собой, если не взаправду, то хотя бы полностью заглушить себя алкоголем.
С Вовиком мы дружили с детства. У нас была общая страсть, а именно тяжелый рок. Это было еще в эпоху бобинных магнитофонов и студий звукозаписи. У Вовика был тогда бобинный «Акай» – мечта любого меломана, а у меня шкаф пленок и доступ к первым копиям с новых забугорных пластов, совсем еще без «песка», не говоря уже о более крупных дефектах. Фактически мы были обречены на знакомство. Потом были девочки (обычно его подруги, но на моей квартире), выпивка, рок-концерты. Нам даже комсомольские билеты вручали в один день, на открытии памятнику Ленину на главной площади города как лучшим из лучших.
Вовик был единственным из моих друзей, кто знал о Маге.
+++
– Обобщения, – вспомнил я вдруг наш разговор во время прогулки. Мы часто гуляли с Вовиком по вечернему городу, спускались к реке, забредали в дебри частного сектора, в район трущоб и заброшенных фабрик. Особенно мы любили небольшой райончик, который практически не изменился со времен советской власти. Такие же улицы, дома, магазины. Все тот же кинотеатр, который когда-то считался очень даже крутым, и куда мы ходили в холодные дни пить вино или пиво. Попадая в этот райончик, я вновь оказывался в середине восьмидесятых… Мы садились на любимую лавочку у вечного огня, который заменял нам камин, и открывали дверь в чулан с воспоминаниями. Когда-то один из городских хулиганов попытался жарить на вечном огне курицу, которую он где-то умудрился поймать и разделать. Его тогда забрали в милицию и избили до такой степени…
– Обобщения, – говорил я, скорее себе, чем Вовику, который думал о чем-то своем, позволяя мне умничать в свое удовольствие, – половина наших проблем существует в результате обобщений. Мир – бардак, бабы – суки, мужики – козлы, молодежь – тупая… и так далее. Мы смотрим друг на друга сквозь прицел-перекрестие осей координат, дающих точное местоположение объекта в бесчисленном множестве классификационных таблиц. А каждая тварь является уникальным, единственным в своем роде творением, каждый камень, каждая частица… Я, например, знаю одного мужика, бывшего начальника ГАИ. Очень обязательный, порядочный человек, и так далее. Взять хотя бы Лариску. Умная баба, насквозь меня видит, книжки читает, а иногда такое сморозит. А все почему? Она меня классифицирует, а потом начинает просчитывать мое поведение на основании своей классификации. Я пытаюсь вести себя иначе, но она вбила себе в голову... Она все время ждет, что я ее брошу, найду себе молодую дуру и брошу. Или пакость сделаю в самый неподходящий момент. Тут еще наши отношения с женой… Лариска ревнует к каждой юбке, боится, что загуляю.
– А ты от нее не гуляешь?
– От Лариски? Ни разу. Даже и не пытался. Не хочу никого больше, даже думать не хочу. К тому же у нас никаких с этим проблем.
– Не гони.
– Да не гоню я! Чего мне перед тобой рисоваться?
– Я такого не понимаю, – Вовик воспринимает личную жизнь, как нечто среднее между спортом и охотой. – Мне всегда хочется чего-то нового.
– Ты баб за людей не считаешь, для тебя они не более чем средство для получения удовольствия.
– Они не люди.
– Для меня же Лариска важна сама по себе. Она не средство, а цель.
– По мне, так все одинаковые.
– Поэтому ты меня никогда не поймешь. Мне в первую очередь нужны личные отношения, а потом уже секс, хотя трахаться я обожаю. Личные отношения – это отношения между личностями. Поэтому я никогда не пойду на сторону… при таких, конечно, отношениях, как с Лариской. И это не вопрос нравственности или морали.
– Зря. В этом есть свой кайф, когда чисто животные отношения. Встретились, спарились, разбежались. Ни ухаживать не надо, ничего.
– Ночь, проведенная вместе, еще не повод для знакомства?
– Вроде того.
– Я вообще все воспринимаю лично. Бабу же я должен любить хотя бы те пару часов, что мы вместе, к тому же я должен знать, что ей в данный момент нужен я и только я. Потом она может меня вообще забыть, но только потом. Иначе это скотство. Я всегда люблю своих баб. Иногда недолго, иногда как Лариску, несколько лет, но пока я люблю, я не изменяю.
– Ты заметил, о чем бы мы ни говорили, в конце концов, все сводится к разговорам о бабах.
– Мы говорили о жизни и жизненном опыте в частности. Все логично и взаимосвязано.
– Жизненный опыт. Это как уважение к старшим. Скорее даже не уважение, а послушание. Еще лет сто назад это было оправданно. Жизнь изменялась медленно, а до старости еще надо было суметь дожить. Тогда жизненный опыт имел огромное значение, как, собственно, и традиции. Опыт помогал выжить. Сейчас же каждое следующее поколение живет в принципиально новой реальности. Мой брат вон на пять лет моложе, а у них совсем другие приколы. Мне нечему его научить. Слишком мы разные.
– Все равно какой-то опыт…
– Несомненно, но только как информация. Если же я начну от него требовать, чтобы он жил по моим понятиям… Скорее, мне надо у него учиться жизни.
– А я вот недавно пил коньяк и думал. Смотри, масса людей пытается представить себе наши взаимоотношения в виде шахматной игры. А если наоборот? Если взять любую, наобум, шахматную партию и расписать ее как какое-нибудь противостояние. Политический кризис, война, разборка. Ходы – это действия основных героев, но каждый ход должна окружать обычная в таких случаях светская шумиха: бабы, водка, газеты, сплетни. Каждая фигура должна иметь свой ранг и социальный статус, иначе это уже не шахматы. И тут меня осенило. Никакие мы не шахматы. Скорее, карты. Причем не благородные игры, вроде преферанса. Даже не «дурак», а «верю – не верю» или какая-нибудь другая фигня. Может, даже не игра, а просто кто-то тасует от нечего делать колоду. Мы встречаемся, расстаемся, вступаем во взаимодействия, ищем объяснения, пренебрегаем несущественным, чтобы хоть как-то втиснуть реальность в корсет математики. Ищем предназначение, высший смысл бытия, а если два и два не срастаются в четыре, начинаем пить, перестаем бриться, обвиняем во всем дьявола или правительство и ничего не понимаем. Ради чего господь сотворил нас такими? Ради какой великой цели? А если нет? Если мы – результат вековой скуки создателя, который от нечего делать просто мешает карты? Или, еще лучше, побочный продукт, отходы, мусор, непереваренные остатки бытия? А мы надеемся, молимся, наделяем его понятными, льстящими нам качествами, ищем порядок и справедливость, а когда не находим, пытаемся объяснить царящий в этом Мире бардак испытанием божьим или грехами прошлой жизни, тогда как…
– Я тут как-то смотрел целый день сериалы, – перебил меня уставший от проповедей Вовик. – Удовольствие получил неимоверное. Они там десятилетиями не могут друг другу отдаться, сохраняя девственность и целомудрие. Я все время думаю о тех, кто снимает эту фигню. Какими же надо быть циниками, чтобы так ненавидеть людей?
– Вряд ли они ненавидят людей. Они их просто не уважают. Хотя тоже вряд ли. Они их просчитывают, как лабораторных крыс, причем достаточно точно. Так, например, Леня Голубков – это собирательный образ вкладчиков «МММ», и так далее.
– Вообще, если подумать, нам жилось лучше. Вспомни, какой у нас был Винни-Пух.
– Умный, а у них красочный и пустой. Но у них есть выбор: как ты дураков ни науськивай, кроме тошноты и ненависти к настоящей культуре ничего у них не воспитаешь. У дурака сам организм отвергает культуру. А умные мальчики и девочки будут рыться на книжных полках и в видеоархиве.
– А, по-моему, они сейчас все уткнулись в компьютеры.
– Опять обобщение. Компьютер компьютеру рознь. Для одних – это игры, порно, чаты. Для других – способ что-либо узнать или познакомиться с себе подобными. Представь: сидишь ты в каком-нибудь Урюпинске и в 16 лет читаешь Маркеса, а с Маркесом… Как без компьютера?
– Думаешь, в Москве они умнее?
– В процентном соотношении нет. Но если сравнивать численность населения какого-нибудь поселка Мирный в районе Земли Франца Иосифа и Москвы, то, сам понимаешь.
+++
– Потанцуем? – Она стояла напротив меня. Молодая, стройная, слегка пьяная и слегка, надо думать, развратная. Короткая юбка и облегающие ногу легкие сапожки подчеркивали привлекательность ее красивых ног – она тоже не стала разуваться.
– Давай, – согласился я, подчиняясь чужой воле, так как собственной у меня больше не было. По крайней мере, тогда.
Мы составили компанию одной молодой паре. Они были сильно пьяны. Девочка была раздета по пояс и хотела продолжить раздевание и не только, она готова была сделать это буквально здесь же, на диване, с которого нужно было предварительно согнать перепившихся подростков, тупо смотревших в пустой экран телевизора. Кассета давно уже кончилась. Она была готова, но парень был слишком пьян, чтобы это понять. Он вряд ли вообще мог понять хоть что-то после наслоения алкоголя, анаши и, наверно, таблеток или еще какой новомодной гадости.
– Только не это! – сказала она, когда поняла всю двойственность приглашения танцевать в подобной обстановке.
– Не это так не это, – согласился я. Наверно, я бы согласился, если бы она предложила мне выпрыгнуть из окна.
– Давай сначала выпьем.
– Давай. Хотя я и так уже пьян.
– А мы много не будем.
– Почему?
– Почему? – мой вопрос застал ее врасплох.
– Ты же уже пьян.
– Слишком пьян, но еще недостаточно, чтобы… – я потерял мысль.
И мы выпили и еще выпили, а потом и еще, чего делать совсем уже было не надо, учитывая даже мое желание напиться до коматозного состояния. Но мы уже выпили, а выпитого не вернешь, при хорошем, конечно, раскладе, и наши губы нашли друг друга как бы помимо нашей воли, а найдя, уже не захотели расставаться. Когда она опомнилась, было уже поздно, мы уже целовались, и я прижимал к себе ее жаркое (это чувствовалось даже через одежду) тело, и, поняв, что уже слишком поздно, она еще сильней прижалась ко мне…
– Может, пройдемся? – поспешил предложить ей я, видя, что Вовик собирается разгонять народ.
– Куда?
– Куда хочешь. Земля огромная.
– Тогда пойдем на речку.
Ночная река. Темная (она только в книжках бывает гладью) постоянно меняющаяся поверхность с танцующей на волнах лунной дорожкой; всплески, будто она шепчет или мурлычет себе под нос… Запах воды.
– Знаешь, здесь я становлюсь язычником. Здесь все живое… небо, звезды, река, деревья… они думают, чувствуют, разговаривают… раньше люди это чувствовали… Знаешь, как древние колдуны открывали тайны трав? Они погружались в транс и разговаривали с растениями.
– А ты что чувствуешь?
– Мне кажется, что я их понимаю. Иногда смотрю вот так на здание или просто куда-нибудь между деревьями, и мне кажется, что это дверь в иной мир.
– Правда? – как-то слишком уж серьезно спросила она. – И давно это у тебя?
– Почти с детства. А еще я лечить умею. Не сильно, но немного могу.
Мы расстались, когда уже было светло и дома тошнило заспанными, с недовольными лицами людьми. Ей на работу, мне... Мне в самую отвратительную из действительностей, в действительность без Маги.
– Я позвоню, – сказала она у подъезда.
Будет ли продолжение – зависит от реакции читателей.