В день Ангела Алексея Петровича Арцыбушева (10.10.1919 – 07.09.2017), в монашестве Серафима, вспоминаем третью беседу из цикла "Человек. Эпоха. Вера".
Отец Димитрий: Здравствуйте, дорогие братья и сестры! Мы вновь в гостях у Алексея Петровича Арцыбушева. Он нам обещал рассказать ещё что-то интересное, для него важное. А так всегда в жизни бывает, что важное и интересное для одного человека обязательно становится важным и интересным и для многих других. Потому что между нами, людьми, есть такое великое родство – в Боге (и в Адаме, конечно).
Итак, Алексей Петрович, здравствуйте!
Алексей Петрович Арцыбушев: Доброе утро!
Отец Димитрий: Я так рад вас опять видеть! Рад, что мы вместе. Уже приготовился наслаждаться общением с Вами.
Алексей Петрович Арцыбушев: Взаимно наслаждаюсь, я надеюсь, особенно камеры наслаждаются.
Отец Димитрий: Ну мы про них скоро забудем.
Алексей Петрович Арцыбушев: Вы меня просили рассказать об отце Владимире, моём духовном отце, рядом с которым я был восемнадцать лет.
Отец Димитрий: Да. И ваша супруга говорила, что у нас в предыдущем нашем общении есть какая-то часть диалога, которая явилась бы к этой теме прекрасным мостом, да?
Супруга Алексея Петровича Арцыбушева: Твой приход в Обыденский и что этому предшествовало.
Алексей Петрович Арцыбушев: Я с этого и начинаю.
Отец Димитрий: Да, вот тогда хорошо.
Алексей Петрович Арцыбушев: Дело в том, что в Дивееве были моей матерью, самой Дивеевской землёй, самим домом заложены в фундамент камни. И сколько бы жизнь ни старалась их тернием затянуть, помоями залить… Они заливались, и всё забывалось, как будто и камней нет. Но приходили такие моменты, когда вдруг они возникали, мусор с них слезал, и они появлялись наружу, как живые. Я ещё тогда ничего не понимал. Я начал это понимать тогда, когда меня посадили. Вот тогда я начал вспоминать. Я Литургию знал наизусть. Я начал вспоминать в лубянских камерах все молитвы, которые я помнил с детства. Поэтому Лубянка для меня явилась толчком к тому, чтобы всё, что с детства заросло, немножечко вспомнилось… Но опять жизнь, опять лагерь, опять жизнь захватывается совершенно другими обстоятельствами. Некогда лба перекрестить, и даже забываешь об этом. Ты живёшь какой-то совершенно другой жизнью, чем ты жил, предположим, на свободе. И в ссылке также. Там никаких постов, никаких праздников, ты даже не знаешь, когда Пасха.
Когда я без реабилитации вернулся в Москву, я метался. Мне был отказ в реабилитации, я метался. Что делать? Жена, ребёнок. Я продал дом, который выстроил в ссылке, за семнадцать тысяч, а жить негде. Живу в Александрове, жена – в Москве. И у меня было неодолимое желание купить помещение, дом, но обязательно на юге. На побережье моря. Для того, чтобы он меня кормил в летнее время. Потому что жить на что-то нужно было. У меня были письма к одному князю Гудауты от таких же заключенных, где и он раньше был. Мы с ним вместе не сидели, но письма были и адрес. И вот я в Гудаутах искал дом, тридцать тысяч дом, двадцать пять тысяч дом, а у меня семнадцать. И я поблизости в первом же селении от Гудауты, где абхазцы, в колхозе нашёл домик. Море плескало рядом, за забором. Шестнадцать тысяч. Я пошёл к председателю колхоза, абхазцу. Он: мне с тобой сегодня некогда говорить. Завтра приходи. Если б поговорил сегодня, то, может быть, иначе вся жизнь пошла. У меня было свободное время, я пришёл к этому князю. Сакля, ковры, интересно. Он меня по-грузински встретил очень хорошо, я ему всё рассказал. Он говорит: ты что, с ума сошёл? Ты, что, из одного лагеря едешь в другой? В Абхазию, в колхоз? Вот посмотри, через полтора часа идёт поезд на Москву, чтобы тебя здесь не было. Я взял поезд и уехал. И опять ни с чем.
А потом уже реабилитация, уже потом Преподобный реабилитировал. К чему я это рассказываю? Когда уже я был реабилитирован, уже вставал на ноги, как художник, и вдруг в газете «Известия» или в «Правде» мы с Варей читаем рубрику «Происшествия». Гигантская волна огромной силы обрушилась на побережье Гудауты, снесла такие-то селения. Вот тот домик, в котором я стоял, и вода плескалась рядом, был снесён. Нас бы не было в живых. Вот как Бог через людей отвёл… Если бы меня председатель принял в тот день, мы бы сразу всё оформили, то ни меня, ни Вари бы не было.
Дальше – становление на ноги, как художника. Я и кочегар, и электрик, и машинист, и мог, так сказать, из двух тракторов сделать один, из одного – три, но нужно было вставать на ноги, как художник. Это тяжелейшая работа была, потому что я живописец. Это было трудно материально, не было средств. И я нашёл путь, это литография, это цветная гравюра и офорт. Это не требует больших затрат.
Отец Димитрий: Станок нужен.
Алексей Петрович Арцыбушев: Это не так дорого… А там нужны холсты…
Отец Димитрий: Понятно.
Алексей Петрович Арцыбушев: Там Бог знает сколько нужно. На каждую картину нужно затратить средства, а у нас оставшиеся деньги были разложены с Варей по конвертам, по два рубля в день на еду, на семью, – так жили.
Отец Димитрий: Да. Краски не купишь с этого.
Алексей Петрович Арцыбушев: Это предисловие. Я работал по четырнадцать часов в день, осваивая новую технику. И мне некогда было ходить в церковь. Соня Булгакова как-то приезжает и говорит: "А ты давно не причащался?" Я говорю: "Лет пять". – "А почему у тебя креста нет? Вот на тебя всякая гадость и лезет". После этого я надел крест.
Самое главное: я заболел. Заболел непонятной болезнью. Болезнь заключалась в том, что я сегодня живу последний день. Это моя последняя работа, это мой последний день. Когда я уезжал или уходил из дома, меня Варя спрашивала: "Когда придёшь", я отвечал, что не знаю. Я ходил с запиской в кармане: "Арцыбушев Алексей, телефон такой-то". И как-то с этой запиской зашёл к своему приятелю, с которым мы вместе сидели. Ваня Сухов. Психиатр. Мы с ним за бутылочкой разговорились о лагерях, об этапах, всё это вместе проходили. А он про мою болезнь знал. Потом, когда я уходил, он говорит: "А ты всё с запиской ходишь?" Я говорю: "а что делать?" А я продолжал умирать сегодня. Он говорит: "Мы, с запиской-то ходим, потому что боимся смерти, потому что мы к ней не готовы. Просто не готовы. Человек, который готов к смерти, ничего не боится". И эти слова, эта пуля выстрелила мне в висок. Это было на Арбате. Я тут же пошёл в Обыденский. И не вышел из него тридцать восемь лет. А там по понедельникам отец Александр читал акафисты преподобному Серафиму. Нараспев пел народ, на дивеевский напев. Я попал в Дивеево. И стал каждый понедельник ходить. Отец Александр увидел, что я вовремя крещусь, что я не просто пришёл, а что-то знаю, свой человек. Подходит ко мне и говорит: "Вас как зовут?" Я говорю: "Алексей". Алексей Петрович, пойдёмте в алтарь, нам необходимы помощники. И таким образом он ввёл меня в алтарь. И там я познакомился с отцом Владимиром Смирновым. Кажется, отец Александр ввёл меня в алтарь, и он…
Отец Димитрий: Отец Александр Толгский, да?
Алексей Петрович Арцыбушев: Нет, отец Александр Егоров.
Отец Димитрий: Егоров.
Алексей Петрович Арцыбушев: Толгского уже не было.
Отец Димитрий: Уже не было.
Алексей Петрович Арцыбушев: Там был отец Николай, настоятель, отец Александр – второй и отец Владимир был третьим священником.
Отец Димитрий: Я почему спрашиваю, для меня Обыденский храм тоже родной. Меня там крестили. Я впервые тоже туда сознательно в церковь пришёл, меня привели к отцу Владимиру… Первый раз исповедовался у отца Александра Егорова. Поэтому это мне все люди тоже родные. Поэтому мне это очень интересно даже в личном плане.
Алексей Петрович Арцыбушев: Войдя в алтарь, он меня представляет алтарнице, матушке Зиновии: "Она Вас научит всему". Я говорю: "Батюшка, меня не надо ничему учить, потому что я с семилетнего возраста алтарничал в Дивееве". Я все эти кадила, все эти свечи знаю наизусть. И среди батюшек сразу же я заметил отца Владимира. Духом, внутренне. И сразу пришёл к нему. И на протяжении восемнадцати лет я был рядом с ним. Он стал моим духовным отцом, который возродил меня из дивеевских камней.
И я был не только его духовным сыном, но и выполнял колоссальные задачи, которые необходимо было решать. К нему приходили за помощью. Какая-то старушка, её отправляют из Москвы в Белые Столбы в престарелый дом. Какую-то старушку выселили, и прокуратура дала предписание выселить и куда-то тоже отправить. Ко мне звонки, отец Владимир звонит, иди вот туда, сюда, помогай там. Дальше. Ты сегодня свободен? Свободен. Надо соборовать, поедем соборовать. Короче говоря, я стал человеком, рядом идущим с ним постоянно, каждый день, потому что иногда он мне звонит, нужно делать то-то и то-то. Дальше, сколько раз я вместе с ним причащал каких-то несчастных бедных старушек. И он всегда на столе оставлял деньги. Вот он причастит и потом – положит денежки на стол. Вот он был таким человеком.
А отец Александр, он был житейский батюшка. Он решал превосходнейшим образом все житейские вопросы, связанные с жизнью семьи, отношений, людей. Его нельзя назвать земным батюшкой, но он, как рыба в воде, был в житейских вопросах и к нему шли с такими вопросами.
К отцу Владимиру шли по духовным вопросам. Он старчествовал, не ставя себя старцем. У него было колоссальное количество духовных детей, которые без благословения ничего не делали. Я пытался встать на этот путь, на путь моей мамы, по её запискам. У меня ничего не вышло, потому что я самостоятельный человек, и мне нужно решать вопрос сегодня, а не звонить батюшке: благословите, батюшка. Поэтому сначала мы с ним договорились, что буду спрашивать благословения, а потом у меня не вышло. Он говорит: "А почему ты у меня ни о чём не спрашиваешь?" Я говорю: "Батюшка, да мне некогда спрашивать, мне нужно бежать, а не к Вам по телефону звонить".
Батюшка, когда я первое время начал причащаться, он поставил передо мной задачу – причащаться каждую неделю. Он знал мою болезнь. И когда я первые недели причащался, я не мог подойти к Чаше. Мне кинжалом било в спину. Я шёл на солею и знал, что я сейчас упаду. А потом это прошло. Начало уходить, потихонечку, потихонечку начало отходить.
Он по четвергам в Обыденском служил, и я в четверг всегда там раньше него, чтобы всё подготовить. Он был рядом со мной, а я рядом с ним и духовно, и жизненно. Потому что все вопросы, которые к нему обращались, – а вопросов масса: там нужно хоронить, там некому похоронить, там не дают кладбище место, – переадресовывались ко мне: "Алексей, поезжай туда-то". У меня телефон горел. И я успевал и работать, и работа шла, и всю работу принимали. И я не смог по много часов работать, потому что я больше всего бегал по делам отца Владимира и всех этих старушек.
Отец Владимир был невероятно духовно мудрым человеком. Он никогда ни на чём не настаивал, он говорил: я бы вот так поступил. Опять давая мне всё время свободу. Сам он родился в 1903 году в городе Одинцове. У него болели ноги. Что-то было с ногами, я уже сейчас забыл, но, короче говоря, в какой-то год, я не помню точно в какой, у надгробия патриарха Гермогена, ноги прошли. Святитель Гермоген исцелил его ноги. И после этого его жизнь вся переменилась. Он начал стремиться к духовной жизни, начал стремиться к монашеству и пошёл в Высокопетровский монастырь и там и алтарничал, и читал, и помогал, и мечтал о монастыре, о монашестве. Но его духовные руководители его отвели от этого. И в 1936 году он женился на певчей из хора, который пел в Высокопетровском монастыре. И (он сам мне рассказывал) он поставил перед своей молодой невестой такую проблему: я живу с тобой как муж до первого ребёнка. Повторение Иоанна Кронштадтского. Тот сразу – нет, никаких детей. Это Вы знаете?
Отец Димитрий: Конечно.
Алексей Петрович Арцыбушев: Да. А он – до первого ребёнка. У него родился первый сын, он мне сам рассказывал, с этого момента мы отношения семейные прекратили… Конечно, жена его, как и жена отца Иоанна Кронштадтского, очень сильно страдала. Мучились, и Зинаида Карловна, она мне немножко плакалась в жилетку на то, что он неумолим. Это его позиция, его аскетизм. Его духовное кредо. И он его провёл всю свою жизнь. Силу молитвы его я испытывал на себе, потому что в самые тяжёлые моменты моей жизни его молитвы меня спасали. Я знал, что это его молитвы, и он мне сам говорил, что я вот так прошу за тебя. И это исполнялось. Вы не знали такого отца Иоанна Потапова?
Отец Димитрий: Нет.
Алексей Петрович Арцыбушев: Он был в Николе в Хамовниках.
Отец Димитрий: Нет, не знал.
Алексей Петрович Арцыбушев: Отец Иоанн был его духовным отцом. Отец Владимир очень много собирал своих духовных детей и часто мне звонил: "Хочешь приехать, мы у отца Иоанна Потапова? Интересный разговор". Конечно, все разговоры шли духовного плана. И я там впитывал в себя новое. В Дивееве я был ребёнком, а тут уже совершенно другие проблемы вставали передо мной, потому что я был уже при храме. Мне приходилось много читать то, что я не читал. Для того, чтобы идти дальше…
Он никогда не давал больших правил. Он говорил, обязательно – Евангелие. Правило – то, которое ты можешь выполнить, не больше. Чтобы потом не отказываться. Его руководство вошло в меня, и живёт во мне, и продолжает жить, потому что с него началось всё. При встречах с владыкой Серафимом я был маленький, а здесь мне было пятьдесят лет, когда встретил отца Владимира. Вот, что я о нём могу сказать. Рукоположили его в диаконы… В тридцать восьмом году он женился, рукоположили его…
Отец Димитрий: В пятьдесят четвёртом.
Алексей Петрович Арцыбушев: В пятьдесят четвёртом году в диаконы, а в шестьдесят первом году – в священники. Я написал о нём книжку. Потому что всё рассказать невозможно. Я записывал за ним его слова, его мысли, относящиеся к моим действиям или общим действиям, каким угодно. Например, Великим постом я прихожу в Обыденский и говорю: "Батюшка, еду в метро, а напротив меня жрут мороженое, так хочется мороженое!" Он говорит: "Им можно, а тебе нельзя". Вот и всё.
Отец Димитрий: Да, коротко и ясно.
Алексей Петрович Арцыбушев: Или там меня обокрали или в чём-то обманули. Значит, им нужней. Тем, кто у тебя взял, значит, им нужней. И успокойся. Это вот такая его позиция. Там есть в книге, я всё об этом рассказываю, это пустится в текст. Его внутреннее кредо. Никогда никому не ставь себя в пример. Если ты хочешь рассказать то, что ты пережил, говори это от третьего лица, а не от своего. Я слышал, это было вот так и так с одним человеком. Это для того, чтобы не было тщеславия, когда о себе говоришь… И мне очень трудно было писать свои автобиографические книги о себе. Я о себе пишу. И поэтому я их всё время писал не о себе, а о воле Божией, о милости Божией, о руке Божией, которую я увидел, пройдя колоссальный путь жизни. Очень сложный, очень трудный. И только тогда видно, где она тебя вела. Если бы это было не так, то всё было бы совсем не так… И тогда ты принимал это. Отец Владимир мне всегда говорил: волю Божью надо принимать такой, какая она есть. Ей не надо сопротивляться, с ней надо соглашаться. Не понимаешь, не видишь смысла – это не важно, это не твоё дело.
Отец Димитрий: Да.
Алексей Петрович Арцыбушев: Твоё дело – принять. Спокойно, зная, что это тебе необходимо. Вот это тоже направление его духовного руководства. Он никогда никуда не торопился. Когда он проходил церковь, нужно было мне идти впереди и разгребать народ. Потому что он благословлял неспешно, каждого… "Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа". И так стоит толпа в сто человек, а он идёт служить. Тогда мне приходилось, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, разгребать людей, чтобы идти уже служить.
Отец Димитрий: Удавалось?
Алексей Петрович Арцыбушев: Удавалось, батюшка, потому что я был сильным. Я их разгребал, я говорил: потом, потом. Великий пост, Прощёное воскресенье. Арбат, Вы знаете Обыденский, это же арбатские старушки. Бывшие, это осколки разбитого вдребезги. С папильотками, с какими-то шляпками восемнадцатого века, тут какое-то пёрышко торчит, тут какие-то буклетки, но они все такие светлые, добрые, какие-то невероятно чистые. Я стою со стаканчиком, батюшка помазывает. И как помазывает. Отец Николай помазывал быстро. Отец Владимир помазывал каждого и говорил: "во имя Отца, и Сына, и Святого Духа". Помазание шло часами. Никуда не торопился. И вот эти все с папильоточками, поднимали свои кудряшечки для того, чтобы принять Помазание. Это было удивительно. Обыденская церковь — это были осколки прежнего. Нигде больше сейчас его не сохранилось, и Арбат потерял это, потому что он потерял всё. Старушек потерял.
Отец Димитрий: Потому что люди – носители определённого духа времени.
Алексей Петрович Арцыбушев: Да, и духа, и что интересно: я никогда в жизни такого не испытывал и первый раз испытал… Я стоял со стаканчиком, а батюшка помазывал. "Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа". С невероятной улыбкой, невероятной добротой. Я стою со стаканчиком, и вдруг у меня церковь преображается, и весь народ какой-то совершенно другой… И меня охватывает чувство... Его очень трудно описать. Чувство любви. Не к чему-нибудь, объёмное. Его нельзя рассказать. Единственный раз вот это с силой я на себе испытал. И я подумал: она ко мне перешла, потому что батюшка с такой любовью помазывал. Дальше были разные сердечные движения, но таких не было. Потому что преобразилась церковь. Народ. Всё стало другим. Всеобъемлющим любовью, которая и через меня прошла. И я как-то рассказал об этом одной женщине, тоже верующей. Она сказала: у меня было подобное чувство. Я его до сих пор забыть не могу. Вот это отец Владимир.
Нахождение рядом с ним – это было взаимное чувство любви. А беготня по всем этим старушкам, помощь им – это была его любовь, которую он сам не мог выполнить, а выполнял через меня.
Вы вспомнили отца Бориса. Он был в Обыденском помогающим, Dы вспомнили сейчас. Помните фамилию, нет?
Отец Димитрий: Нет.
Алексей Петрович Арцыбушев: Он жил на Трубной. Нет, Dы мне назвали его фамилию. Он жил в девятиметровой комнате с племянницей. Священник. Общая квартира, рядом освободилась комната. Он мне звонит и говорит: "Что делать?" Я говорю: "Сейчас приеду". Позвонил батюшке: "Что делать?" Он: "Поезжай. Посмотри, что там". Я прошёл. В его комнате была дверь в другую, освободившуюся комнату. Я ногой её вышиб, перетащил туда всю мебель и поселил туда батюшку, а племянницу – сюда. Прокуратура моментально предъявляет протест. Незаконный захват площади. Я дошёл до депутата Верховного Совета. Одной очень видной актрисы Театра комсомола, которая играла Мать… Она сейчас умерла. Я забыл её фамилию. Но я был с ней знаком. Я обратился к ней, и она сказала: "Вы знаете нам, депутатам, запрещено касаться жилищных вопросов. Но я пойду". Мы вместе с ней пришли к отцу Борису, и я показал, как он живёт. Она устроила ему всё. Прокуратура отменила свой протест. А потом уже этот дом сломали, отец Борис умер, всё.
Вот такая работа каждый день. И с утра до вечера звонки, звонки, звонки. Сегодня могу? Нет. Завтра тогда. "Вы простите, что мы Вас занимаем своими проблемами". Я говорю: "Это уже мои проблемы, а не ваши. Раз вы мне позвонили, значит, это мои проблемы". Вот вся жизнь моя с отцом Владимиром.
Отец Димитрий: Вот ещё. Вот иконка преподобного Серафима, маленькая.
Алексей Петрович Арцыбушев: Да.
Отец Димитрий: Вы хотели что-то рассказать, какой-то случай с этой иконкой.
Алексей Петрович Арцыбушев: Да, но это не связано с отцом Владимиром.
Отец Димитрий: Нет, я понимаю. Мы возвращаемся к нашей предыдущей беседе.
Алексей Петрович Арцыбушев: Да. Батюшка, вот эта иконочка преподобного Серафима – иконочка моего отца.
Отец Димитрий: А, это ещё Вашего папы.
Алексей Петрович Арцыбушев: Да. И она была написана на дощечке из дальней кельи преподобного Серафима. Дивеевская. И мой отец носил её всегда с собой, когда какие-то трудные проблемы нужно было решать. Как она ко мне попала, я не знаю. Как она спаслась, когда я десять лет сидел, я не знаю. Но я её сразу увидел, сразу взял. Николай Сергеевич, про которого я Вам рассказывал, он меня взял из ссылки муромской. У него была очень близкая знакомая, Маргарита Анатольевна Тыминская. У неё был единственный сын. Муж погиб в Гражданскую войну. Она знала много языков иностранных и поэтому жила переводами и только посылками сыну, только поездками к сыну, потому что это было единственное, о чём она могла думать, плакать и страдать. Его посадили по пятьдесят восьмой статье за то, что где-то что-то сбрехнул. И где-то какой-то стукач сказал. Вы же знаете теорию посадки. И потом его освободили за год до войны. У него, конечно, после лагеря эротический голод, и он моментально, так сказать, состряпал себе сына. Война, повестка – и на фронт. Опять ожидание треугольничков, опять ожидание писем, опять тревога. Письма есть, письма есть, письма пропали. Приходит сообщение о гибели под станицей Будённый. Мать живёт только тем, что она поедет искать могилу, как только туда поезда пойдут. Я её провожаю. Стою думу думаю, что мне дать ей. Мой глаз упал на этот образ. Я взял его с собой и говорю: "Маргарита, возьмите с собой преподобного Серафима. Он Вам поможет". Она приезжает туда, там всё сгорело. Люди в каких-то землянках живут… Станица переходила два раза: от немцев к нашим, оттуда, туда… Там были страшнейшие бои. Когда она спрашивала что-то у кого-то, над ней все смеялись: "Что ты приехала искать ветра в поле? Вот курган, вот курган, вот курган. Туда бульдозерами запихивали мёртвых, а не на носилках носили. Где и что ты ищешь?" Не грубо говорили, с сочувствием. Она остановилась у какой-то женщины, ходит по этой горелой станице. "А потом, – она говорит, – у меня последний день остался, и вдруг я вспомнила, что ты мне дал иконку. Я, – говорит, – начала кричать, я всё забыла, я начала кричать преподобному Серафиму". Она уже не видела, куда она идёт, на кого она идёт, по какой улице она идёт, ничего, она ушла в крик. Хоть ты мне помоги! Это её крик. И вдруг она натыкается на что-то тёплое, на что-то мягкое. Она не видит на что… Когда она очнулась, видит перед собою лицо женщины, открытая грудь, а на ней цепочка её сына с крестиком. Она говорит: "Откуда у Вас это? Это цепочка моего сына, это мой крестик". – "Да он у меня в хате умер. Да он у меня на огороде похоронен". Что скажешь
Отец Димитрий: Ну что ж. Обыкновенное чудо. Что тут скажешь.
Алексей Петрович Арцыбушев: Поэтому эту иконочку я всегда беру, когда мне нужно что-нибудь решать. Сейчас Марина уже берёт, а я на конце жизни. Вот чудо, в котором прямо участвовала эта иконочка.
А потом, когда мы начали реставрировать иконостас в Троицком соборе в Дивееве, у меня была архитекторша Зоя. Осипова. Она реставрировала иконостас в Троицком соборе в Даниловском монастыре. Превосходно отреставрировала, по одной фотографии. Я её разыскал. Я её раньше знал, но не знал, что она реставрацией занимается. Пять лет мы работали по восстановлению иконостаса…
Тридцатого числа приходят мощи преподобного Серафима. Сени построили архитекторы, уже сень стоит, где должны стоять мощи. Уже все в ожидании пришествия мощей. Мощи пришли. Толпа схлынула. Народу мало, я стою с Зоей рядом, и говорю: становись вперёд меня. Она так помахала головой, что не будет прикладываться к мощам. Я не стал спрашивать, почему. Я на неё посмотрел с удивлением и больше ничего. Не стал ничего говорить. А потом она на меня посмотрела с удивлением и сказала: "Я ради тебя встану". Ну хоть так. Проходит очень много времени, я пишу вот эти вот книги. О Дивееве, о Соне Булгаковой, о матушке Евфросинье. А мы там всё снимали на плёнку. И пришествие мощей у нас есть, я Вам дам, если у Вас нет. Когда сделают на диске всё это, я Вам дам. Это уникальные кадры. Ожидание пришествия в Дивееве, на улице, перед Казанской церковью. И потом, когда эти мощи проходят в Троицкий собор, это всё у меня снято, мной и Зоей. А я комментирую на плёнку, рассказываю. Я пишу тут о матушке Евдокии, а мы снимали фильм у матушки Евдокии в её хате.
Супруга Алексея Петровича Арцыбушева: Евфросиньи.
Алексей Петрович Арцыбушев: Евфросиньи. Идёт разговор, диалог, я задаю ей вопросы… Ей девяносто лет, она единственная, которая дожила до пришествия мощей, до открытия монастыря.
Отец Димитрий: Я помню, как она сказала: "Кончилось царство хамово".
Алексей Петрович Арцыбушев: Да-да. Да, "ваше царство хамов кончилось". А потом меня спрашивает: "Меня посадят или нет?" Я говорю: "Нет, сейчас не сажают".
Отец Димитрий: Да, это я на всю жизнь запомнил. Правда, потом годы показали, что кончилось, да не совсем.
Алексей Петрович Арцыбушев: Да нет, новое появилось. В другом виде.
Отец Димитрий: В другом виде. Но тогда это было как какое-то откровение, я этими словами прямо жил довольно большое время.
Алексей Петрович Арцыбушев: Это уникально… Она рассказывала про свою жизнь. Ведь очень многие дивеевские, когда закрыли монастырь, остались около Дивеева. По пророчеству Преподобного, что оно будет открыто. Шестьдесят лет они ждали, шестьдесят лет умирали. Тысяча ушло, из закрытого Дивеева была тысяча. Часть из них уехала в Муром с матушкой игуменьей и с иконой с этой, о которой я рассказывал, а часть осталась.
И вот отец Владимир со мной поехал в Дивеево. Просто побыть там. Хотя бы по Канавке пройти. А там оказалось колоссальное количество нуждающихся в Причастии. Монашенок. По сёлам разбросанные, старые, дряхлые, больные. И он второй раз поехал уже не со мной, а с Алёшей, в Обыденском чтец. Он уже с ним, наверное, недели три причащал всю округу монашескую, а потом написал очень интересное описание своей поездки отцу Иоанну Потапову. Вот в этой книге оно полностью есть. Он рассказывал, как он был в Дивееве. Его письмо, его рассказ отцу Иоанну здесь я поместил…
И вот, я пишу свои воспоминания о матушке Евфросинье. Звонит мне Зоя. Она только что пережила страшную операцию, тяжелейшую операцию по женской части. За невероятные деньги. И вдруг она мне по телефону рассказывает, что УЗИ обнаружило у неё тромб какой-то артерии желудочной. И что если сейчас же его не убрать, то она может мгновенно умереть. А у неё нет денег. "И вот я хожу под дамокловым мечом" – она мне по телефону говорит. Вдруг я, говорит, иду по Чистым прудам и вижу храм. И её туда потянуло. Она сама крестилась потом, она была некрещёная. После Дивеева она сама крестилась, сама пришла в церковь. Я её привёл первую к вам в ваш храм, Благовещенский. Там она соборовалась первый раз… Крестил её отец Геннадий.
Отец Димитрий: В Богоявленском?
Мария Дмитриевна Смирнова: Бывший архитектор.
Отец Димитрий: Понятно.
Алексей Петрович Арцыбушев: Архитектор. И вот она видит храм, её тянет, она заходит в этот храм и, говорит, первое, что я вижу: меня встречает икона преподобного Серафима. И он на меня смотрит очень сурово. А преподобный Серафим никогда не был суровым. "Глаза его на меня смотрят очень сурово. И я поняла, что я не захотела приложиться к его мощам, вот почему он на меня смотрит сурово. Я подошла к его иконе, стала плакать. Прости!" Поставила свечку, помолилась и ушла. С облегчением. И вроде необходимость каких-то действий в отношении продолжения жизни, операции куда-то ушла. Через какое-то время она встречает свою знакомою женщину, врача, рассказывает ей. Она говорит: приезжай ко мне, я тебе сделаю УЗИ. Она приехала – никакого тромба нет. Неверующие скажут: там ошиблись, тут ошиблись. Тромба никакого не было.
Отец Димитрий: Нет, но врачи тоже часто свидетельствуют о чудесах.
Алексей Петрович Арцыбушев: Но это случилось без этой маленькой иконки. Но я ей подарил тоже иконку дивеевскую, дивеевской монашкой расписанную, написанную ещё до канонизации преподобного Серафима. Он без венчика. И написана на железке, вот такой (показывает размер – прим. ред.). Я ей подарил. И она говорит: "больше всего я люблю преподобного Серафима", для неё ничего больше не существует. Вот эта вот иконочка, и рассказ…
Да, а я Зое сказал: "Зоя, всё, что ты мне сказала, напиши сама. Это должен быть твой рассказ, а не рассказ по телефону". И она мне написала сама, и я пустил в книгу и её рассказ о чуде Преподобного с её тромбом. Так что он там помещён за её подписью. По телефону такие вещи не надо рассказывать. Душа должна присутствовать, которая пишет.
Батюшка, об отце Владимире много можно говорить, но мне нужно было прочитать эту книжку, потому что я бы очень много интересного мог бы рассказать…
Отец Димитрий: Мы текст сканируем, и он у нас будет.
Алексей Петрович Арцыбушев: Да, в книге – его образ.
Отец Димитрий: Да. Конечно, в его высказываниях, в его реакциях на нашу жизнь.
Алексей Петрович Арцыбушев: Но Пимен его не любил, Пимен ему запретил говорить проповеди. Потому что он не то говорил, что нужно Пимену. Тогда отец Владимир делал общие исповеди и на этих общих исповедях говорил проповеди. Перед исповедью. Они все были посвящены покаянию. Но через вот этот главный пункт, предшествующий исповеди, он включал в проповедь то, что он считал нужным, в частности, говорил, что необходимо детей в церковь водить. Что в этом закладывается. Вот это в то время ни советской власти, ни Пимену не нравилось… Пимену-то нравилось, но Пимен за это отвечал.
Отец Димитрий: Конечно, могли его, так сказать, не погладить по головке. Потому что за ним всё время был глаз да глаз.
Алексей Петрович Арцыбушев: Конечно.
Отец Димитрий: Он же постоянно приезжал туда, в Обыденский, молебен, акафист служил.
Алексей Петрович Арцыбушев: Каждую пятницу Пимен служил акафист, без всяких иподиаконов, безо всего.
Отец Димитрий: Да, я помню.
Алексей Петрович Арцыбушев: Он приезжал, служил в мантии, без всяких облачений, в мантии акафист Нечаянной Радости. Каждую пятницу.
Отец Димитрий: А ещё, Алексей Петрович, Маша хотела послушать о монашеском пути вашей мамы. Вы нам рассказывали о том, как она к этому пришла. Несмотря на её к этому стремление, её не благословили, сказали, что монашество от неё не уйдёт. А когда она уже стала монахиней…
Алексей Петрович Арцыбушев: Нет, монашество не уйдёт – это сказали моей бабушке.
Отец Димитрий: Это про бабушку, да? То есть я перепутал.
Алексей Петрович Арцыбушев: Нет. Моя бабушка воспитывалась в монастыре.
Отец Димитрий: Да.
Алексей Петрович Арцыбушев: Дворянка, но там были школы для таких.
Отец Димитрий: Ну да.
Алексей Петрович Арцыбушев: И когда её пришли забирать для того, чтобы уже отдать в невесты, то она кинулась к матушке игуменье и сказала: не хочу я из монастыря. Матушка-игуменья говорит: Настенька, с такими глазами делать нечего в монастыре, иди в мир. Монашество от тебя не уйдёт.
Мысль о монашестве к моей маме пришла…
Отец Димитрий: Да, вот это, значит это просто путается в голове у меня, видите, уже старый.
Алексей Петрович Арцыбушев: Дело в том, что к нам в Дивеево приехал отец Серафим Даниловский.
Отец Димитрий: Да.
Алексей Петрович Арцыбушев: И моя бабушка не захотела его принять, потому что ей надоели все эти батюшки. Она хотела отдохнуть, потому что наш дом был битком набит всегда какими-то батюшками с письмами от одного батюшки к другому батюшке, какие-то архиереи…
Отец Димитрий: Как шпроты.
Алексей Петрович Арцыбушев: Да. А у моей матери были очень сложные отношения со своей черногорской свекровью. Она стирала в бане, и у ней было намерение уехать, вообще уехать из Дивеева с нами вместе… А там всё время спор по церковному вопросу, потому что там – обновленцы, здесь – это, тут – того поминай, здесь – не того поминай. То время Вы не помните.
Отец Димитрий: Нет, слава Богу, нет.
Алексей Петрович Арцыбушев: Слава Богу, нет. Это всё время: бабушка на одной стороне, мама на другой стороне, в общем, шалман. И мама сказала, вот если до обеда никто не приедет и не разрешит мне вот этого болезненного вопроса, то я уезжаю. Вдруг приходит в баню моя бабушка и говорит: там приехал красивейший иеромонах, но он так похож на Петю. Я не могу отказать. Приехал отец Серафим, он был красивый, Вы видели его фотографию. В юности, в молодости, в монашестве он был красивый… И за столом бабушка начала жаловаться на маму, они стали выяснять отношения. Отец Серафим всё понял. И мама поняла, что это единственный человек, который может разрешить все её вопросы. Он пробыл у нас неделю, и он стал её духовным отцом. Потом она начала ездить в Данилов. И он заставил её писать каждый день помыслы. Моя мама записывала каждый день дневные помыслы. И тетрадями со случаем направляла в Свято-Даниловский монастырь отцу Серафиму. И он делал пометки. И он выправил отношения её с моей черногорской бабушкой. И он привёл её к монашеству…
Она, будучи в Даниловском монастыре в Москве, остановилась у какой-то своей знакомой, которая болела открытой формой чахотки. И знакомая сказала: я хочу принять монашество, потому что я должна скоро умереть. Она была духовной дочерью отца Серафима. А у мамы была открытая форма туберкулёза. Потому что отец умер от милиарного процесса. Она очень боялась, что мы тоже подхватим. И у неё эти очаги были. Она сказала, а почему меня? "А я что должна ждать? Почему?" И она обратилась к отцу Серафиму с просьбой о монашестве. И тогда-то отец Алексей Зосимовский включился в это дело. Это было не так просто.
Мать приезжала, уезжала, в общем, в Даниловском монастыре в соборе её постригли. Она очень хотела, чтобы её постригал владыка Фёдор, но он передал это владыке Пахомию. А к постригу подводил её отец Серафим Даниловский. Вот с тех пор он стал её духовным отцом, пока не приехал в Дивеево владыка Серафим. А потом она в оторванности от Москвы перешла к владыке Серафиму. А владыка Серафим сказал: придёт время, и у тебя будет ещё третий Серафим. После того, когда владыку Серафима арестовали, он исчез из Дивеева, она перешла обратно к отцу Серафиму Даниловскому. И уже вместе с ним ушла вот в эту Непоминающую Церковь.
Отец Димитрий: А Вы владыку Фёдора не видели?
Алексей Петрович Арцыбушев: Нигде я не видел.
Отец Димитрий: Не видели, да?
Алексей Петрович Арцыбушев: Нет.
Мне было двенадцать лет, когда мы в Муром попали в ссылку. Но я имел право ездить в Москву. Потому что детей не отправляли в ссылку. Мать была ссыльной, а мы при ней. Поэтому со всеми письмами нужными ездил в Москву я. Ездил в Меленки к владыке Серафиму я. И привозил ей ответы. Потому что все, и владыка Серафим, и отец Серафим, всегда делали пометки на исповеди и посылали обратно, и давали указания, как поступить, что сделать и как жить дальше.
Отец Димитрий: Вот Вы помянули то, что Вы именуете Потаённой Церковью. Я такой термин только от Вас впервые услышал. Очень мне понравилось. У нас ещё есть время, да? Расскажите об этой Потаённой Церкви, как Вы помните, как её воспринимали, кто входил…
Алексей Петрович Арцыбушев: Батюшка, я Вам скажу, что после воззвания Сергия самая духовно иерархическая часть ушла, она не приняла его. Потому что он был не легитимен. По всем канонам.
Отец Димитрий: Это понятно.
Алексей Петрович Арцыбушев: Да. По всем канонам. И по реверансу советской власти. Очень многие ушли, и образовалась вот такая Непоминающая Церковь. Потом она уходила всё глубже и глубже в подполье, потому что её начали преследовать. И мне рассказывали, что её преследовал сам Сергий. Это мне говорили, так это или не так – я не знаю, не могу ответить. Говорили, что он тоже её старался уничтожить, убрать эту Церковь. И в Потаённую Церковь ушёл владыка Серафим, владыка Арсений, масса священников, я их даже всех и не знаю, был маленьким.
Отец Димитрий: Интересно услышать о Ваших собственных прикосновениях к этим людям, которые были из Непоминающей Церкви.
Алексей Петрович Арцыбушев: Мои первые соприкосновения – это с отцом Андреем Эльбсоном, который у нас жил. Это первое общение было таким, что я у него из письменного ящичка, где денежки лежат, воровал деньги для сигарет. Это моё самое близкое было к нему общение, потому что у меня не было денег, чтобы купить сигарет. Он это прекрасно знал и, когда меня исповедовал, даже меня и не спрашивал, а просто, "прощаю и разрешаю".
Отец Димитрий: Как будто включал этот грех. Это ваша тема на всю жизнь, как красной нитью проходит. Что-то где-то клянчите деньги на папиросы.
Алексей Петрович Арцыбушев: Первое общение – такое, первое общение с Непоминающей Церковью. А дальше уже я с мамиными письмами ездил в Киржач к отцу Серафиму, там уже я с ним столкнулся. Когда он приехал в Дивеево-то, я был мальчишкой. Мне было пять-шесть лет. А здесь мне пятнадцать-шестнадцать лет уже, я ездил в Киржач с мамиными письмами и обратно вёз её тетради, где он указывал, как и что. Я был связным. Но раз я приехал туда, значит, и всенощная, и обедня, и причащался, и исповедовался. Но я Вам рассказывал об этом всём: все облачения марлевые, епитрахиль марлевая, поручи марлевые, всё… Сосуд – это бокал хрустальный, блюдечко – это потир.
Отец Димитрий: Дискос.
Алексей Петрович Арцыбушев: Ножичек, которым никто не пользовался, это копие. Покровы марлевые. Потому что это можно быстро свернуть и убрать... Дальше. Когда были организованы очень во многих местах у отца Серафима точки Непоминающей Церкви по деревням: Киржач, Дорохово, Верея, Малоярославец, Тучково, то в каждом доме были служебные книги, в каждом доме были облачения марлевые. Облачения запрятывали, и поэтому любой обыск ничего не найдёт, какая-то, скажет, тряпка марлевая у меня там лежит. Книги прятали в дровах, в дровянице. Отец Серафим всегда переезжал, его не могли поймать. Всех переловили, за его голову ГБ давало двадцать пять тысяч. Он из одной точки переходил в другую. Своим духовным детям он назначал: ко мне приедете туда-то тогда-то.
Отец Димитрий: И никто не настучал?
Алексей Петрович Арцыбушев: А?
Отец Димитрий: Никто не продал, вот удивительно...
Алексей Петрович Арцыбушев: И никто не продал, он ушёл со своими духовными детьми и больше никого.
Отец Димитрий: А, так. Понятно.
Алексей Петрович Арцыбушев: Это был замкнутый круг. А те, которые более широко к себе допускали, они…
Отец Димитрий: Да, недолго могли просуществовать.
Алексей Петрович Арцыбушев: Недолго могли прожить, а отец Серафим иногда уходил из какой-то точки за полчаса, когда приходило КГБ. Его выносило оттуда. Выводил Бог. И он лесами пешком перебирался из Боровска в Верею, из Вереи в Тучково, из Тучкова к маме в Дорохово. И все духовные дети знали, где он сам назначал кому встречу. Кому когда где быть. В какой точке. И вот благодаря этому, вот этой вот маскировке… В домике жила какая-нибудь одна женщина и больше никого. Если опасно, то вывешивалась белая простыня. Батюшка идёт, видит, белая простыня на верёвочке висит, он идёт в Верею. Значит, в этот дом опасно войти: что-то было, кто-то приходил.
Отец Димитрий: Да. Такая конспирация.
Алексей Петрович Арцыбушев: Там была своя сигнализация.
Отец Димитрий: Понятно.
Алексей Петрович Арцыбушев: Отец Серафим… Вы знаете, что его Даниловский монастырь подавал на канонизацию, да? Отец Дамаскин и Ювеналий отверг эту возможность из-за измены Родине. Потому что из Вереи он ушёл к себе на Родину во Львов. У Маши есть моё обращение к Патриарху. Вы, помните, мне в прошлый раз сказали: хотя бы показали, да?
Отец Димитрий: Да.
Алексей Петрович Арцыбушев: Я через отца Илью Вам передал, отец Илья Вам не передал. Тогда я попросил Машу взять у отца Ильи, и она Вам даст.
Отец Димитрий: Нет, мы, конечно…
Алексей Петрович Арцыбушев: Нет, Вы познакомьтесь.
Отец Димитрий: Нет, обязательно.
Алексей Петрович Арцыбушев: Чтобы Вы знали.
Отец Димитрий: Нет. Конечно, это тоже всё очень важная история. Мы на этом сегодня сейчас общение заканчиваем, тем более мы исчерпали возможности наших камер. Спасибо Вам.
Алексей Петрович Арцыбушев: Всему и всем приходит конец.
Отец Димитрий: Да, всё очень динамично и быстро и время прошло.
Алексей Петрович Арцыбушев: Батюшка, я Вам нужен? Или нет?
Отец Димитрий: Вы нам нужны до зарезу.
Алексей Петрович Арцыбушев: Да, хорошо, не режьте. Нет, ещё раз нужен на какие-то продолжения?
Отец Димитрий: Я думаю, обязательно, Алексей Петрович.
Алексей Петрович Арцыбушев: Да?
Отец Димитрий: Просто я сейчас не могу спланировать, когда это случится, но это обязательно.
Алексей Петрович Арцыбушев: А темы?
Отец Димитрий: А темы – из того списка, что Вы нам дали, у нас ещё там есть незатронутые. Да, Маш, что там?
Алексей Петрович Арцыбушев: А я не помню.
Мария Дмитриевна Смирнова: Тема Самарканда.
Алексей Петрович Арцыбушев: А, да, это да.
Отец Димитрий: Средняя Азия.
Алексей Петрович Арцыбушев: Это удивительная вещь, это удивительно.
Отец Димитрий: Конечно. Потому что это мало звучит и в литературе, и живой свидетель, конечно, очень важен.
Алексей Петрович Арцыбушев: У меня написана повесть, «Милосердия двери». Вы не читали, Вам некогда прочитать, но те, кто прочитал, они потом ищут меня, разыскивают, хотят меня видеть, потому что это правда, написанная от сердца.
Отец Димитрий: Да, как было, это чрезвычайно важно.
Алексей Петрович Арцыбушев: Я пишу о том, что моя мама говорила: она крестила умирающего, чтобы он легче умирал. Туберкулёзники, я Вам рассказывал. И что я это делал, когда я работал в бараках с больными с открытой формой туберкулёза в лагерях, вспомнив маму. Мне одна женщина звонит, которая бывала здесь. И говорит о моей книге: "Вы знаете, Алексей Петрович, я Вашу книгу дала читать сёстрам из реанимации, моим знакомым. Они начали крестить умирающих". Они прочитали в моей книге, что мама крестила умирающих, они так легче умирают. И сёстры в реанимации тех, кто уже умирает, чтобы они легче умирали, они их крестят, прочитав об этом в моей книге. Но мне это-то приятно.
Отец Димитрий: Да это конечно.
Алексей Петрович Арцыбушев: Что это живёт, это не моя идея, это мама живёт.
Отец Димитрий: Да, слава Тебе, Господи!
Алексей Петрович Арцыбушев: Да.
Отец Димитрий: Ну вот, дорогие братья и сестры, наше общение с Алексеем Петровичем на сегодня закончилось, но мы будем ждать и следующей встречи. Всего вам доброго, до свиданья!
Диалог под часами. Алексей Петрович Арцыбушев и протоиерей Димитрий Смирнов.
Часть 1. Потомок Рюриковичей
Часть 2. Хождение по мукам
Часть 3. Дела церковные
Часть 4. Моё Дивеево
Часть 5. Российская смута XX-го века
Часть 6. "Но плакать я не буду..."
Часть 7. «О моей матери»