- Э не, сынок, ногтики в мусорку не кидай! Мине ще бабуня моя, Дора, казала, стрижены ногти в текучу воду пускай. Не тильки в мусорку, а же в калюжу выкидать низя. - Почему, бабунь? - Старыки казалы, що ногтики ще сгодяться, як на той свет вышкребатыся прийдэться. В их с бабушкой Марусей каморке на Мефодиевке было бедно, но чисто. Бабуня ни свет, ни заря вставала, топила печку, прибиралась, готовила, что было, на завтрак. В основном картоху варила, на луковой зажарке подавала - пальцы пооткусываешь, как вкусно! Раз в неделю - в десять дней чистила Ваньке ногти и обрезала, приговаривая, что те растут из него, как из черта, с ударением на "а".
Мать Ванька уже почти не помнил. Обрывки воспоминаний были расплывчатые, но тёплые и уютные. Помогали уснуть, когда зимой суровый норд-ост выдувал из хаты драгоценное тепло, а кишки играли Интернационал. Отца, убитого в пьяной драке уже после революции, не помнил почти вовсе. А глаза умирающей в гражданскую от тифа матери и руки её, пытающиеся ногтями почесать вертлявую ванькину головёнку, "как в детстве", помнил. Ещё помнилось почему-то, как спасала его от поднявшейся до половины высоты комнаты воды, усаживая на старый шкаф, ворча про чертей ледащих, что ливнёвку до революции чистили, а теперь перестали.
Случилось так, что к музыке родился Ванька неравнодушным. Ещё совсем маленьким, до революции, гонял вечером с пацанами обручь прутиками по мостовой, уловил из барского окна в большом красивом доме напротив, звуки фортепиано. Сначала отдельные, неуверенные и нестройные, вперемешку со строгим голосом, приказывающим что-то. А затем из раскрытого окна полилась такая чудесная мелодия, какую, наверное, ангелы в раю поют для праведников, что Ванька, как остановился, раскрыв рот и душу, так и остался стоять до самого конца. Домой пришёл пришибленный, тихий. С бабкой не спорил, как обычно бывало. И снилось что-то волшебное всю ночь, хоть жрать хотелось больше обычного.
С тех пор эта музыкальность жила в нём, не находя выхода. Может, и стоило его музыке учить, а учиться пришлось, как всем. Выучился на слесаря, взяли на завод. Происхождения и положения подходящего был, взяли в комсомольцы. В художественной самодеятельности не участвовал, хоть и любил. Слух-то у него был, а вот голоса Бог не дал. А жизнь не дала пианино. И ещё комсомол объяснил, что Бога нет. Почто пианина у него нет, дошел сам. Потому что у народа есть враги. На собраниях-то соглашался, что уничтожать врагов народа надо. Но в душе та прекрасная мелодия из детства - противилась, почему-то получалось, что Бог есть. И раздиралась душа пополам.
Скоро, однако, попустило. Примирил с душою бабушкин завет. Душа подсказала, что не надо убивать врагов народа. Бог не велит живых жизни лишать. Но раз враги они - лишать их царствия небесного. В одну тягомотную ночь было во сне ему видение, как грешников, врагов народа, к покаянию привести, не убивая их. И сопровождала видение дикая какая-то и страшная, восторженная мелодия, одновременно леденящая и обжигающая. Восстал ото сна со страшным, вдохновлённым лицом, новым, как мир, что строился впервые в истории человечества. Сходил к начальнику, которого боялись все, не боясь. Тот, лицо его увидев, приказал охране не беспокоить, и выслушал посланца идеи за закрытыми дверьми. На прощанье сказал: "Сделаешь - приноси".
И ушёл Ванька с головой в немыслимую эту мелодию созидания нового, неслыханного. Снаружи её не было. Обычные житейские звуки раздавались: стук молотка, поскрёбывание напильника, довольное пыхтение и, отдалённо напоминавшее пение, мычание творца, занятого поглотившим его сотворением. Звучала она в душе - разливалась в ней та самая мелодия небывалая из обморочного сна его, в котором нужда революции и Бог слились в холодящую сердце и обжигающую душу гармонию, построенную на диссонансе и контрапункте.
Готовое детище своё отнёс он тому самому начальнику Масалитину, которому идею предлагал. Тот неразговорчив был, сказал в приёмной ждать, принесённое забрал с собой в кабинет. Довольно скоро выглянул, сказал, что, похоже, сгодится, что молодец, странным взглядом без выражения нырнул на секунду в глаза, и хмыкнул на прощание: "Свободен пока, пианист!"
Как-то само собой вышло, что в Краснодаре на пересыльном пункте НКВД не всех поступающих стали спрашивать, откуда они. Всех спрашивали, как обычно. Только поступающих из Новороссийска спрашивать нужды не было. То, что из Новороссийска они, было по ним самим видно. Очень просто: тот из Новороссийска, у которого на руках ногтей нет. Ни единого. Вообще.
Прижилось в Новороссийске Ванькино пианино. Карающую руку победившего пролетариата ни утруждать, ни пачкать более не было надобности. Вместо клавиш - десять пар аккуратных щипчиков на винтах, по форме кистей напротив расположены, для каждого пальца - своя пара. Вечером зажимаешь по очереди за кончики ногтей все десять пальцев врага народа, а к утру - сразу два результата. Первый: получаем наглядное доказательство, что движение - это жизнь. Не может природа без движения. Человек сам от ногтей освобождается, чтобы иметь возможность двигаться. Ну, и второе, главное, для чего работали, - царицу доказательств, признание, - извольте получить.
Вот ведь, что такое судьба. До чего упрямая стерва! Так и не пришлось "пианисту" на этом свете на пианино сыграть. Ни на чужом, ни на своём, выстраданном. Почему его тоже во враги народа определили, кто же теперь узнает? Может, кто ложный донос подавал, виды на их с бабушкой Марусей каморку имел, рассчитывал получить в качестве поощрения за бдительность по выявлению. А может и высшие интересы революции сработали, неведомо. А ведомство кого попало не держало. Масалитин работал без "пианино", по старинке. Квадратный подбородок его оставался бесстрастным, а квадратные же пудовые кулаки , тянущиеся натружеными руками от бычьей шеи, работали ритмично, лениво и убедительно. Не пришлось Ваньке сыграть на своём изобретении. Признался без творческих мук, что он какой-то шпион, что ли. Простыми человеческими обошёлся.
Уже в камере, ожидая развязки, вспоминал Ванька всё, время было. И маму, и бабушку. Померла она вскоре, как его арестовали, не снесла, видать, горя и ужаса. И отца вспоминал, что мог. И детство своё, не такое уж давнее. Мелодию счастливую и вспоминать не надо было. Жила она в нём всё время. Первой появлялась, как сознание возвращалось на допросе, первее боли. Она и была последним, что с жизнью примиряло, как понял, что попытка письмо Сталину отправить, что не изменял он революции, что верный его солдат, не сработала.
И вот теперь, двадцать лет уж революции исполнилось, услышал рано поутру гулкий шаг конвоя, который её именем шёл у него её взять. Над городом поднималось солнце. Над страной и миром поднималась заря коммунизма.
Эпилог
Лишивший Ваньку возможности сыграть на его же изобретении, Масалитин сам-то сыграл, когда затворный механизм истории дослал патрон уже его жизни в патронник Родины. Органы не ошибаются, выстрел был не холостой.
P.S. "Пианино"- реальность, мне о нём рассказывал один врач в Новороссийске. Персонажи и имена - вымысел. Возможные совпадения - случайны. Возможные повторения - закономерны.